В результате мы имеем уже осмысленную угрюмо-консервативную, мракобесно-дремучую русскую национальную философию, которой нам, явное дело, частенько не хватало в нашей нынешней жизни… Как пишет его юный поклонник Дмитрий Ольшанский: "Мамлеев был прежде всех и всех впереди остается… "Россия вечная" — основополагающий текст, вслед за которым (но только вслед!) уместно вспоминать Дугина…" И на самом деле, вроде бы наиболее далекий от реальных митингов и протестов, зарывшийся в свою метафизику и сочиняющий своих нутряных убивцев, Юрий Мамлеев может оказаться мыслительно опаснее всех анпиловцев и баркашовцев вместе взятых. Ибо его философия ведет напрямик к русской Бездне, уже не раз поглощавшей всех подряд: захватчиков, смутьянов и самих освободителей. Философией в точном смысле этого слова его размышления не назовешь, да и возможна ли в России точная философия?— оставим ее для немцев и для Дмитрия Галковского. Мы же из любой философии свою странную идею вытянем, как из Маркса русские упыри вытянули никем не предсказуемую октябрьскую революцию….
Какую революцию народ вытянет из "России вечной" Юрия Мамлеева — жизнь покажет, но немало сумрачных киллеров, затеивающих вполне разумные убийства, вдруг почувствуют себя оснащенными самой передовой теорией. У Юрия Мамлеева русский народ живет всегда в ожидании бунта, ибо сам к власти не рвется, ходит вокруг нее кругами, а у власти оказываются сплошь и рядом все не те, один нечестивее другого. Что делать ? Опять искать под лавкой топор?
Книга Мамлеева "Россия вечная" — это собранные воедино статьи и интервью прозаика. Этакая интеллектуальная россыпь высказываний по разному поводу. Но в центре ее, словно кол, на который насаживают преступников и неверных, находится мамлеевская "Русская доктрина".
И спасение ее от всех внешних и внутренних врагов Мамлеев зачастую видит именно в нашем "окаянстве". Ибо мы всегда дойдем до того, где другие отступят. Окаянство наше, сидящее в каждом из нас, спасет Святую Русь, когда другие рецепты уже не будут годиться… Писатель Юрий Мамлеев — не злой человек, он готов к любому мирному исходу, к любому диалогу, недаром даже вытерпел многолетнее сидение в Америке среди тамошних ученых. Хотя трудно понять, что делать русскому национальному упырю в деловитых и разумных чрез меру Соединенных Штатах Америки? Но если все мирные переговоры позади, а Русь нашу тем не менее стараются прибрать к рукам и приспособить к мировому порядку, то по-мамлеевски с неизбежностью мы познаем "дыхание великого Хаоса, из которого исходит многое наше непостижимое и которое охраняет нас от сапог мировых порядков… перед нашими глазами еще раз… прошла Святая Русь во всем ее величественном Единении всемирного мессианства и национального начала (ведь православие — это сокровенный оплот и центр христианства), через нашу душу прошла вся непостижимая уму загадочность России… и, наконец, мы предощутили, что даже "окаянная" Русь — не какие-то отбросы, а напротив, в греховных проявлениях России есть, пусть и скрытый, аспект выхода, некое тайное, запрятанное "зерно", благодаря которому почти любые формы бытия России становятся парадоксально-драгоценными…" Он абсолютно прав. Так из комиссарского безумия двадцатых годов выросла стройная сталинская национальная держава. В стране насаживаемого насильно атеизма оказались ныне переполнены православные храмы, в укор всей Европе с ее давно уже осиротелыми и пустующими молитвенными зданиями. И пусть наша русская правда ведет нас в бездну Вечной России. Сама Россия за пределами любой жизни, любой формы ее устройства. Вот и философия Юрия Мамлеева -как бы за скобками всякой философии. Она, скорее, погружена в сакральность бытия, в эзотерику ликов России. Когда писатель перечисляет составляющие русской национальной идеи: любовь к своей земле и уход от нее в беспредельность, в надмирность,— он как бы соединяет русскую землю с Небом. Вот и получается на одной стороне русской истории — Уход к Духу, а на другой — Любовь к России. И в итоге любовь к России по Мамлееву равна любви к Богу. А если своего Бога не нашел, или свою Россию потерял — тогда еще одна мистическая черта русской идеи — всеобъемлющая Тоска, тоска с большой буквы. Русский человек тоскует сам по себе, не по чему-либо другому, не по отсутствию чего-либо, не от безденежья или нелюбви. Он тоскует, ибо не может найти полноту утоленности в жизни. Чего ни дай, все мало. Уверен, и миллионер наш явно тоскует о чем-то большом на Канарах, гоняя от тоски по большому автокольцу, окружающему остров, превышая все мыслимые и немыслимые пределы скорости на своем "мерседесе", и никакой полицейский ему не помеха, ибо испанцы чем-то похожи на русских, в том числе падки на денежные купюры… И "браток" солидный, строя очередное казино, тоже тоскует, и от тоски устраивает пальбу по своим соратникам и любовницам…
Вот и нашему философу все за край заглянуть охота. Кстати, и этим Юрий Мамлеев близок другим ярким национальным художникам России: Владимиру Личутину, Юрию Кузнецову. Помните, кузнецовское: "Край света — за первым углом"? То-то нас всех ждет впереди в его зловещем "Сошествии во Ад"… Тоска уводит за край реального, подводит к Бездне, напоминая знаменитое стихотворение еще одного национального упыристого поэта Георгия Иванова: "Россия счастие. Россия свет. / А, может быть, России вовсе нет". Или ты где-то вне ее, или она уже вне нынешней реальности: "А может быть, Россия — только страх". Не случайно же Юрий Мамлеев не только в своей прозе, но и в поэзии русских гениев ищет "черную музыку". Поэтому по Мамлееву: "совершенно естественно, что русские "любят" страдание, ибо оно связано с их высшей тайной, и всё это находит полное подтверждение в особом характере русской культуры".
Нет страдания — нет и счастья, как по Достоевскому: "У русского народа даже в счастье непременно часть страдания, иначе счастье для него не полно". Мамлеев продолжает своего учителя еще дальше, ибо не видя этого страдания русский, по его доктрине, готов взорвать мировую гармонию, дабы открыть место новому, уничтожить старую реальность, чтобы прорваться в новую… А как это делать — уже на совести наших русских практиков девятнадцатого и двадцатого веков. Что-то принесет нам грядущий двадцать первый век, по-мамлеевски движущийся к Бездне? Со всей законченностью мысли Юрий Мамлеев устремлен в Бездну, "которая по ту сторону Абсолюта". С ней он связывает и наш русский вечный подход к "взрыву мировой гармонии", что является также и проявлением "Сакрального Хаоса в нашей душе". Его "Россия вечная" — это та часть нашей России, которая всегда остается на подпольном и тайном уровне. "Это Бездна, которая как бы окружает Реальность, Истину и Безмолвие, то есть Абсолют, Бога в Самом Себе… Бездна образует как бы особый Последний уровень Абсолюта…" Не будем впадать с читателями в метафизические сложности и загадки. Оставим Гейдару Джемалю и Александру Дугину, старым мамлеевским приятелям, право полемизировать со сложными эзотерическими гипотезами Мамлеева. Мы же постараемся упростить хотя бы некоторые из них. Для писателя-философа Юрия Мамлеева сама Россия всегда имеет прямое отношение к "такой невыразимой запредельности и "чудовищности", как "Бездна по ту сторону Абсолюта". А если попроще, то всегда близка к Преисподней. Вся доктрина и состоит в особых отношениях между Бездной и Россией. Россия и создана, как страна для страданий и падений, на краю мировой Бездны. И тем не менее, всегда самые "последние отношения" в мире будут разбираться в этой потаенной исторической России. Или весь мир рухнет в Бездну, или Россия в очередной раз чудом или каким-то новым "окаянством" спасется. Именно для России часто спасение оказывается в "пропасти", в падении, и даже в "окаянстве". Меня приятно поражает, как Юрий Мамлеев, при всей своей эзотерике и метафизике, не желает уклоняться или выходить за пределы Православия, впадать в языческие или еще какие-нибудь оккультные игры. Более того, только православие и считает писатель на сегодняшний день единственно истинной религией, не "падшим", не "деградировавшим" христианством. В наш постхристианский век Россия до сих пор, при всех своих окаянствах, сохранилась как христианская страна, чем мы и выводим из себя наших западных оппонентов… Самая главная опасность в мире исходит от Православия — заявил Збигнев Бзежинский, наш давний и лютый враг, концентрированное выражение польского комплекса нелюбви к России. Вот почему так усиленно работают с нашей русской культурой и Сорос, и сотни других центров, финансово подпитывающие все либеральные издания и журналы, от "Знамени" до "Книжного обозрения", от "Экслибриса НГ" до "Известий", издающие никому не нужные книги всяческих Немзеров, Эдуардов Тополей и прочих, отдающих смердяковщиной, Акуниных. Им требуется окончательная переделка русской культуры, с полным изгнанием из нее следов православия. И, как это ни покажется парадоксальным, против соросовской концепции работают прежде всего не угрюмые и малозначимые ортодоксальные православные издания, при всей их мужественности и принципиальности в отстаивании позиций,— не они страшат влиятельные постхристианские западные круги, не постдеревенская проза А.Варламова и Лидии Сычевой становится последним крайним на сегодня окопом русскости, а Сорокин с Мамлеевым, Проханов с Лимоновым, Витухновская с Крусановым, молодые Свириденков и Шаргунов, Дмитрий Бортников и Ирина Денежкина, или даже Анатолий Афанасьев и Сергей Алексеев, кажущиеся иным из читателей ушедшими далеко за пределы привычных русских традиций. Нет же, минуя их сленг и не замечая их ненормативную лексику, минуя всяческие описания людоедства и прирожденных убийств, они с предельным и запредельным "окаянством" пишут самые популярные среди читателей книги по предельным православным культурным канонам, пропуская человека через боль и сострадание. Грубо говоря: вырвало тебя от мамлеевских душегубств — значит, еще один живой человек спасся. Это и есть философское обоснование нашего национального упырства, как символа вечной русскости… А ведь от аккуратной западной культуры давно уже никто не блюет… Так наш национальный русский упырь оказывается временами символом вечности Святой Руси. Его русская доктрина оправдывает запредельную русскую прозу, ибо "именно в культуре в самом широчайшем смысле отражена душа нации, ибо культура охватывает все: все стороны бытия народа и человечества, спасительные, погибельные, скрыто-неразгаданные, метафизические.. и так далее…" Его проза отражает запредельные порывы русской души, его неограниченное буйство, его непредсказуемость, его анархичность. И зверства его героев как бы направлены на ограничение хаоса, на определение хоть какого-либо, но порядка. "Прижав парня к дереву, Федор пошуровал у него в животе ножом, как будто хотел найти и убить там еще что-то живое, но неизвестное. Потом положил убиенного на Божию травку и оттащил чуть в сторону…" Это знаменитый текст из "Шатунов". А вот что мы находим в "Блуждающем времени": "Не будет смерти, не будет и религии. Даже если просто жизнь будет длительна, крайне длительна. Все равно — всей мистике будет конец. То есть, не ей конец, а люди бросят этим заниматься… Мир наш станет замкнутым, как пещера без выхода, но жить в ней будет сладко, жирно, безопасно, а главное — смерти нет…" Не согласна с таким утверждением душа Мамлеева. Вот почему его и тянет на другой край, где пахнет тленом и смертью, но зато есть выходы во все стороны. Он как бы обосновывает наш новый эстетический экстремизм. Находя его повсюду, во всей современной новой прозе. Главное для него — сохранить Русскую культуру. "Можно сказать: не будет Русской культуры — не будет и России. Армия, церковь, культура — вот та сакральная "троица", от судеб которых зависит и судьба России". Своим подходом к бытию человеческому он схож с Андреем Платоновым, чего, впрочем, и не скрывает. Он всегда находит у Платонова близкое ему спасение в "пропасти", в "бездне": "например, символично и грозно в этом отношении звучит текст, что "мужички"… хотели спастись навеки в "пропасти котлована"…" И когда он отчетливо видит тупик нынешней жизни, для него всегда есть надежда выхода России в своем упырстве, "даже в "великой, темной и пьяной", "окаянной" Руси — привкус самоценности, той самоценности, которая есть или может быть в любой форме русской жизни… и которая заставила Блока написать знаменитые строчки:
