Призрачные тиражи классики, которая вроде бы считается национальной гордостью, имеют своё рациональное объяснение. Критические издания убыточны: трудно сказать, было ли это всегда и насколько это неизбежно. Даже совсем небольшие, они, как говорят, не раскупаются, 500 экземпляров нового Гоголя не разошлись: слишком дорого для интеллигентного читателя стоят, вяло (никак не) распространяются, не вполне известно, где продаются? (особенно брезгует рекламой и тому подобными низменными материями издательство «Наука»). Может, общество перестало нуждаться в качественных изданиях, бумажной книге (есть Сеть) или даже литературе как таковой – по крайней мере, в литературе старой, из школьной программы?
Точно ли общество деградировало и наступил конец литературы – неизвестно; что книга (а полное собрание сочинений в особенности) перестала быть статусной деталью интерьера – конечно.
Кстати, на равнодушие общества наша текстология отвечает иногда тем же самым, чувства здесь взаимны. Советский утопический культурный демократизм порождал, как известно, не только огромные тиражи академических изданий, но и жёсткое ограничение размеров научного аппарата: не больше 15 процентов от общего объёма (эта норма появилась, кажется, в 50-е годы и при поздней советской власти начала смягчаться). В новейшем полном собрании сочинений Гончарова «Обломов», например, представлен так: том – основной текст, том – комментарии, том – рабочие материалы. И так примерно сейчас обычно соотношение объёмов в академическом издании и выглядит.
Пожалуй, наиболее явно установка на элитарность в некоторых современных критических изданиях проявляется не в разрастании научного аппарата, а в отказе от представления о т.н. «основном тексте». То, что обычно печатается, когда воспроизводится старое классическое произведение, - это именно «основной текст»: результат деятельности текстолога, который сопоставляет источники, выбирает из редакций и вариантов наиболее точно отражающие авторскую волю, опознаёт и устраняет опечатки, случайные ошибки, следы не санкционированного автором вмешательства других людей (цензора и т.д.), – в общем, устраняет информационный шум. При этом конкретные решения, принимаемые текстологом (что считать опечаткой, например), неизбежно гипотетичны. Отсюда призывы отказаться от какого то ни было вмешательства в текст; делом филолога объявляется только поиск и оценка (а не обработка!) источника, источник должен воспроизводиться буквально. Тем самым читателю представляется возможность самому решать, где здесь опечатки, а где осознанное авторское решение; настолько самостоятельным читателем может быть, конечно, только профессионал.
Трёхсоттысячные – или около того – академические полные собрания сочинений советского времени были, конечно, вряд ли востребованы практически; они имели значение утопического, максималистского социального жеста; такие колоссальные тиражи (как, кстати, и школьные программы) предполагали, что уже построено общество, где все культурно равны. Советский утопический культурный демократизм – дело известное и многократно уже обсуждавшееся. Возвращаться к советским тиражам сейчас вряд ли нужно, даже если было бы и возможно. Но необходимо то, что традиционно предполагалось в общеевропейской практике и чего у нас сейчас, видимо, нет: необходима понятная, признанная обществом культурная роль критических изданий как образцовых, как необходимого звена в определённой цепочке. Тираж академического полного собрания сочинений может быть и 500 экземпляров, если только эти экземпляры доступны и обращение к ним обязательно для тех, кто воспроизводит тексты классиков уже массовыми тиражами, без научного аппарата. В последнее время из издательской практики почти вывелось обыкновенное раньше: «текст печатается по…». А раз этого нет, то и непонятно обществу, зачем тратиться на новые научные издания.
По солидарному мнению коллег, в последнее время филологическая молодёжь (именно филологическая, о другой и речи нет) всё чаще забывает о том, что цитировать надо не по любому источнику, а по авторитетному, скажем, по последнему академическому собранию сочинений (если оно существует, конечно); не всегда представляет себе отчётливо, что в разных изданиях сам состав классического текста, слова, его составляющие, могут быть разными.
Сразу же оговорюсь: не в том дело, что следующее поколение хуже предыдущего. Тут не деградация, а скорее, как и везде у нас сейчас, более резкая, чем раньше, дифференциация, в основе своей социальная. Понижается средний уровень, расшатываются культурные привычки, в том числе и собственно профессиональные, у среднего студента, издателя и т.д.; но при этом лучшие получили возможность свободно пользоваться гораздо более разнообразными и многочисленными источниками информации, чем те, которые были доступны их учителям. Собственно, в русской текстологии сейчас среди самых сильных и деятельных работников – люди, которым около тридцати.
И это заставляет надеяться, что не только отеческий контроль государства способен заставить следовать старым нормам некоторых культурных приличий. Может, тут общество само справится? Раньше на книги подписку, например, объявляли. В этом году ФАНО и РГНФ скандальным образом и впервые в истории отказались дать совсем небольшие, в сущности, деньги на плановые диалектологические экспедиции Института русского языка; на boomstarter.ru нужное уже почти собрали, и, кажется, собрали быстро…
[1] Ушаков А.М. О структуре и основных текстологических принципах издания // Маяковский В.В. Полное собрание произведений. Т. 1. М.: Наука, 2013. С. 433.
Теги: филология , литературоведение
По следам казачьей старины
В преддверии юбилея Михаила Шолохова "ЛГ" беседует с внуком писателя, директором музея-заповедника в станице Вёшенская Александром ШОЛОХОВЫМ.
- Александр Михайлович, как проходит подготовка к юбилею?
– Как обычно, предполагается достаточно обширная программа, организованная как самим музеем, так и дружественными структурами. Если говорить о Москве, то в последние выходные мая пройдёт традиционная Шолоховская весна, ей предшествует большое количество различных творческих конкурсов как для детей, так и для взрослых. В первых числах июня – большая научно-литературная конференция в Институте мировой литературы. Торжественное завершение будет возле памятника Михаилу Александровичу на Волжском бульваре в Юго-Восточном округе, это уже тоже традиционная составляющая дня рождения писателя.
В Ростовской области праздник проходит самым широким образом – несколько музеев представляют выставки, посвящённые писателю и его роли в культурной и общественной жизни.
Например, откроют памятную доску в Старочеркасске, там по инициативе Михаила Шолохова создан Музей донского казачества.
В областном музее развернётся большая выставка. И если говорить о таких проектах, то две большие экспозиции организовываем собственно мы, музей Шолохова. Одна выставка Государственного Эрмитажа, она называется «По следам казачьей старины» и будет проходить в Ростове, во вновь открываемом музейном центре – филиале музея-заповедника в Вёшенской.
И вторая – это выставка Государственного Исторического музея («Екатерина II. Путь к трону»). Она пройдёт 22–24 мая и в станице Вёшенской, и на всей территории государственного музея-заповедника, откроется она маленькой Шолоховской весной – в этот день будут выступать детские коллективы. Позже состоится торжественный вечер в Вёшенской.
А 23-го праздник начнётся, как обычно, в девять утра, с побудки, когда конные казаки проедут по станице и объявят начало торжества, после чего весь день будут проходить выступления гостевых коллективов, показ своего искусства фольклорными ансамблями, ремесленниками и представителями различных промыслов как Дона, так и России.
Завершится всё это на знаменитой плавучей сцене на Дону итоговым концертом с фейерверком, который по праву считается красивейшим в России: огни отражаются в воде, а вниз по Дону плывут плотики со свечами, в этом году их будет 110.
Ещё в планах большое количество творческих проектов, которые будут проходить не именно в эти дни, но всё равно так или иначе к ним приурочены.
– Замечательно, а скажите, сейчас в школах по-прежнему изучают Шолохова?
– Вы знаете, честно говоря, и не успеваю следить за изменениями в нашей системе образования, но точно знаю, что изучают его в меньшем объёме. Я сожалею, что иногда, изучая «Тихий Дон», вместо чтения романа на уроках обсуждали авторство и тому подобное. Это, конечно, не самая мажорная нота в великолепном праздничном аккорде, но и такое было. Мне, например, кажется неправильным и то, что в советское время в школе проходили «Поднятую целину», говоря о том, какой это гимн коллективизации, а сейчас на том же основании отказываются её изучать. Хотя, на мой взгляд, для объективного понимания того, что происходило на наших кубанских хуторах и в станицах во время коллективизации, наоборот, было бы полезней прочитать произведение без какого-либо идеологического налёта. Чистый текст, так сказать.
