"Причина, по которой я люблю чочо (так Карлосу нравилось называть Карлтона Джереми Кастанеду), состоит в том, что он несет и будет нести твое отражение, - сказал он мне однажды вечером. - Я надеюсь научить его и работать с ним, и осуществить с ним все, что я надеялся осуществить с тобой". Карлос мог быть экспансивным и впечатляющим, когда хотел, но действительно имел в виду именно это, когда обещал посвятить свою полевую работу К. Дж. Этой стороны Карлоса я никогда не замечала: любящий отец, который по-настоящему заботился о К. Дж. Я знала льстеца, заискивающего лгуна, но этот, души не чающий в К. Дж., часами играющий с ним дома или берущий его в студенческий городок, был для меня нов. Он, казалось, никогда не был так доволен, как во время встреч с К. Дж. В реальной жизни К. Дж. давал ему некий определенный центр и имел определенное значение. В своих книгах Карлос туманно называет его "мой маленький мальчик", тот, кто стал последней связью в его извилистой аллегории, последней ниточкой между ним и реальным миром, которую необходимо было разорвать, чтобы стать магом.
В то время, когда происходило все это, дон Хуан, по словам Карлоса, мягко высказался о необходимости избавления от привязанностей. Он объяснил, что ученичество Карлоса будет включать в себя процесс "стирания личной истории", подразумевающий разрыв всех связей с общепринятым реальным миром. В декабре индеец велел ему обрезать кусочек за кусочком свое прошлое, пока наконец у него не останется ни истории, ни связей, ни ограничений - пока он не станет абсолютно свободным ощущающим существом, движущимся в постоянном состоянии присутствия. Как только создаешь туман вокруг прошлого, сказал дон Хуан, широко открывается будущее, таинственное, глубоко волнительное.
Конечно, это было то, что Карлос и так делал в течение многих лет, хотя и по другим причинам и на низшем уровне. Карлос обнаружил, что люди имеют совершенно определенные представления о вас и о том, как вы действуете, и он знал, что когда это происходит, то устаешь до невозможности от их предубеждений и желаний. Индеец говорил о том, что необходимо создать туман и потеряться в нем, и никто не сможет ничего сказать о вас с уверенностью.
По совету дона Хуана, надо начинать с простых вещей, с деталей личных ежедневных дел, например со встреч, а затем переходить к изменению фона, личных отношений. Хосе Бракамонте назвал Карлоса лжецом, но дон Хуан говорит, что лишь те, у кого есть личная история, могут лгать. И он говорил нечто большее, нечто, выходившее за рамки представлений Карлоса, что нет никаких биологических императивов и что рассказы о семье и о родине "эмоционально" правдивы, даже если факты не соответствовали истине - старый индеец говорил, что не бывает императивов. Это была самая серьезная магия, и она требовала отказа от родственников, близких друзей и от К. Дж. Я говорю об отказе от К. Дж., потому что, если бы Карлос вступил в отношения "отец-сын", ему пришлось бы обещать то, чего он не мог выполнить: перестать ходить на свидания, давать любовь, которую он не имел права давать.
В поле Карлос узнал о трех психотропных растениях, помогающих выдернуть человека из колеи обычного восприятия: о пейоте и его силе Мескалито; о дурмане и его возможности дать союзника; о грибах Psilocybe mexicana, весьма похожих на ту "плоть богов", которая подарила "несказанные видения" Уоссону в Южной Мексике примерно за шесть лет до того. Союзником, о котором говорил дон Хуан, было совсем не психотропное растение, а сила, которую можно использовать как помощника или советчика или как источник энергии. Союзник был бесформенным и мог принимать почти любую форму в зависимости от способностей восприятия посвящаемого.
Везде были духи, знаки и разные силы. Но Карлос писал о них в классическом смысле - как о части древней системы верований курандеро, и, таким образом, все дело получило такую представительную основу, до которой Э СП-магии, экспериментам с грибами Пухарича и прочей оккультной братии было далеко.
Когда Карлос рассказал дону Хуану о белом соколе у себя дома в Кахамарке и о том, как не смог заставить себя выстрелить в него, дон Хуан кивнул и заверил его в том, что он поступил правильно. Птица была знаком, и Смерть Карлоса предостерегла его от выстрела. Смерть и трансформация представляют собой важные магические идеи. Смерть -это сущность, советчик, который стучится, когда время истекло, наблюдатель, который уравнивает все, сводя до бренного уровня. О том, что смерть всегда грозит своим стуком, говорит древнее правило, и Карлос писал, что именно дон Хуан научил его всегда жить с таким ощущением.
Большая таинственность окружала также идею трансформации. В ноябре 1961 года Карлос уехал из студенческого городка и отправился домой к дону Хуану, что стало уже обыкновением для выходных. Он нашел невестку дона Хуана, мексиканку из Юкатана, которая вправляла ему вывихнутую лодыжку. Он упал, или, как он сказал, его толкнула женщина, ла Каталина, могучая колдунья. По утверждению дона Хуана она превратилась в черного дрозда. Карлос сначала отнесся к этому скептически, но все-таки стал слушать. Способность ла Каталины превращаться не была чем-то новым для брухо, которые давно научились превращению из человека в животное и верили, что душа может отделяться от физического тела и совершать путешествия. Всего в нескольких милях от родного городка Карлоса Кастанеды в районе Укаяли в Восточном Перу индейцы конибо-шипбо говорят, что для души шамана после принятия аяхуаски обычно свойственно покидать тело в виде птицы. Индейцы амахуаска на востоке перуанской Монтаньи говорят то же самое, как и десятки других племен, например сапаро в Восточном Эквадоре, сиона в Колумбии и кампа в Перу. Поэтому дон Хуан был лишь одним из длинной цепи шаманов, передающих знание о даре полета. В какой-то момент даже сам Карлос взлетел.
Карлос писал, что б июля 1963 года он натер пастой из дурмана все свое тело и, передвигаясь огромными пружинистыми шагами по пустыне, мощным эластичным толчком вдруг оторвался от земли, оказавшись в воздухе, в огромной багровой пустоте мексиканского неба. По его словам, он дико промчался по воздуху, прижав руки к бокам и откинув назад голову. Карлос пишет, что якобы именно дон Хуан первым провел связь между дурманом и пониманием полета индейцами яки. Но на самом деле один из друзей Карлоса, антрополог Майкл Харнер, а не дон Хуан впервые упомянул при нем о том, что читал что-то, как яки мажут себе живот этим составом, чтобы "получать видения". Эта идея заинтриговала Харнера, и в 1961 году он принял аяхуаску с индейцами конибо из Восточного Перу. Поэтому он просил Карлоса проверить возможность того, что мазь из дурмана является для яки аналогом аяхуаски. Все это было новостью для Карлоса, когда Харнер однажды упомянул об этом в студенческом городке, но через шесть лет Карлос не только изучил отчеты о таком ритуале, но и сам принял в нем участие. В своей первой книге он дал длинный подробный рассказ о полете под воздействием мази из дурмана, о которой рассказал ему, посоветовал и от начала до конца приготовил для него его собственный дон Хуан.
Карлосу было ясно, что из этого может получиться отличная книга. Он чувствовал, что подошел к... этому... ближе, чем когда-либо любой другой антрополог или фармацевт, ближе чем старина Людвиг Левин со своими исследованиями дурмана или Уэстон Лабарр со своим пейотным культом, или даже его друг Майк Харнер с аяхуаской. Но единственная проблема заключалась в том, что у него не было денег. Ему нужно было время для того, чтобы заниматься научной работой и писать; собрать все свое воображение и яркость и вложить в полевые заметки и страницы, написанные после занятий в библиотеке, но учеба и работа отнимали у него это время. Он хотел обеспечивать всехм необходимым К. Дж., закончить аспирантуру и продолжать свою работу в пустыне, но недостаток денег затруднял это. "Он умирал от голода", - вспоминает Мейган. Он нанялся работать таксистом, а затем клерком в магазине спиртных напитков. Карлос прекрасно знал, что может составить такую глубокую и оригинальную монографию, такую тонкую смесь искусства и антропологии, что весь факультет просто ахнет. Но сможет ли он сделать это, - оставалось под вопросом.
Осенью 1963 года Карлос взял с собой на выходные К. Дж. Я часто разрешала ему брать К. Дж. на несколько дней, и они вдвоем уходили домой к Карлосу или в УКЛА, где обедали в студенческом клубе и обходили многочисленных членов факультета и приятелей-студентов. Но эти выходные были не такими. Когда он вернулся с К. Дж, через три дня, то сказал мне, что вместе с ним навещал своего индейского друга в пустыне. Он рассказал дону Хуану о своем чочо, которого очень любил, и подробно поведал обо всем, что, он надеется, мальчик совершит в будущем. Но он беспокоился из-за денег. Карлос надеялся устроить К. Дж. в частную школу, где ему будут уделять много индивидуального внимания, и он получит лучшее возможное образование. И тогда зашел разговор о стирании личной истории и о том, как это скажется на его отношениях с К. Дж.
