— Ты служил именно в американской армии? Не ООН, не миротворцы, а именно армия США?
— Корпус морской пехоты. USMC.
— Служили вместе с американцами, или это было отдельное славянское подразделение?
— Официально мы иностранным легионом не считались, хотя, в принципе, можно было и так назвать. Это пятнадцатый юнит, он был реанимирован военизированной миграционной службой, я уж забыл, как она правильно называется. В основном там были те, кто когда-то подавал на вид на жительство и проходил где-то там в списках. Русские, евреи, хорваты, белорусы, латинос. Прибалтов много. У них в морской пехоте это общепринято — хочешь, можешь подать заяву, а там тебя будут рассматривать.
— У тебя гражданство уже было на тот момент?
— Нет.
— Кем ты служил?
— Командиром отделения обеспечения. У них первыми идут штурмовые подразделения, спецназ. Если они натыкаются на сопротивление, сразу вызывают авиацию. Ну, примерно, как наши в Афгане. А мы шли за ними. Второй эшелон. Батальон, к которому я был приписан, с бритишами входил в Умм-Каср. Этот батальон обеспечил прорыв. У иракцев продажное, конечно, все было, те гвардейцы, которые там стояли, долго бы не продержались, но сутки там шла натуральная война.
— Вернемся к тебе.
— В 2004-ом началась партизанская война — захватить-то страну захватили, а её же еще удержать надо. Пошли волнения в Эль-Наджафе и Кербелле — у мусульман это второе место после Мекки, а для шиитов вообще первое, там, говорят, находился Эдемский сад. Огромный регион страны практически вышел из-под контроля. Сформировалась шиитская «Армия Махди», которую америкосы сначала поддержали, а потом с ней же и воевали. Они думали поставить гарнизоны, назначить в городах наместников и отойти на второй план. А наместников этих стали резать, города вышли из-под управления. Образовались два очага, где началось рубилово, никакие конвои не проходят, посты вырезаются. Плюс политика — Садам исламистам воли не давал, старался в этом регионе светскую власть поддерживать. Его свержение тут же развязало руки «борцам за веру», те стали резать суннитов. И вот с апреля и до августа, пока Ас-Садра не заперли в мечети, шла война. Этот промежуток времени был самым напряженным.
— Ты его захватил?
— Да. Однажды заходим колонной в кишлак. Оттуда: ба-бах! — РПГ. Граната чиркнула по «Хаммеру» и отскочила. Сверху пулеметчик сидит, трещит что-то непонятное, у него английский тоже не родной. Но вовремя сориентировался. Я хорошо помню — из кишлака начался огонь, и он разворачивает свой пулемет, «Браунинг», типа нашего КПВТ, и начинает фигачить туда. Глинобитные домики разносит в пыль. И я вижу, как оттуда выскакивает человек, пытается убежать, но ему просто отрывает ногу. Мне показалось, он каким-то образом еще на одной ноге пытался бежать. А потом уж песок только столбами…
— Сколько всего ты был в Ираке?
— Пять. После ранения меня уволили из морпехов и я ездил уже и в качестве телохранителя в британском ЧОПе, и в русской миссии. Жаль, что руководители российских компаний мало использовали людей вроде меня. У нас же есть опыт. На Востоке вообще, а в Ираке особенно, все продается. В том числе и жизнь. Может, и вычурно звучит, но удалось бы избежать тех жертв, что были.
— Михаил, скажи… Вот, ты гражданин Америки. Насколько я знаю, при принятии гражданства подписывают бумаги, что-то типа: в случае конфликта сторон я обязуюсь принять сторону Америки и забыть про свою прошлую родину. Если представить, что начнется третья мировая, ты выполнишь это обязательство?
— Нет, конечно. У меня такого вопроса даже и не было никогда. Я не воспринимаю ту страну, как свою, хотя у меня и есть дом во Флориде. Оцениваю это просто как приключение. Возможность была поездить — я и поездил. Хотелось посмотреть, что такое американская армия, посмотрел. Хотелось посмотреть, что такое израильская армия, посмотрел. У меня в жизни все сложилось — я послужил и там, и там. Это можно рассматривать как твои журналистские поездки, но никоим образом я Америку как Родину не рассматриваю. У меня Родина здесь. Здесь друзья, русский для меня родной. Таким людям, как я, видимо, нужно специально сунуться туда, чтобы понять, где твое место. Я просто лишний раз убедился, что никогда не буду человеком без Родины. Кто-то может расценивать, что я продал страну, его дело.
— Наемник?
— Кто как называет. Отношение скорее негативное. Все же сейчас «патриоты». Америка два года назад была нашим главным другом, а теперь же она наш главный враг! Я устал уже что-то доказывать. Люди становятся профессионалами, выбирают себе такую судьбу, потом их государство кидает, хотя они воевали за него и в Афгане, и в Чечне. Ну и? Что еще делать? Если мы ничего больше не умеем? Мы же не идем против России. А какими путями ты цели достигаешь — ты ведь не воруешь, не грабишь… Сейчас вот наши энергетики в Харте выиграли большой тендер. Будут восстанавливать энергосистему в «суннитском треугольнике». Документы все подписаны, Международный банк должен начать денежные транши переводить. Их охранять надо?
— А ты сам себя как ощущаешь — наемник, профессионал, авантюрист?
— Да черт его знает. Когда доходит до дела, Родина становится расплывчатым понятием. Это потом можно говорить: они сражались за Родину, и так оно и будет на самом деле, но в тот момент каждый воюет за себя и за того, кто рядом. Все просто: вот враги, вот друзья. Ты дерешься, потому что тебе надо победить, потому что ты оказался в этой ситуации. А влезть в неё… Я бы назвал это — ощущение жизни. Вот таким странным способом. Там включаются другие ценности — и не самые плохие, надо сказать. Отношение к тебе твоих товарищей и, самое главное — твоих врагов. Вот этот контраст дает жизненную силу. Это как наркотик. Я видел человека, который потерял ногу — приехал на чужую землю, на чужую войну, остался без ноги, но если бы суждено было повторить, он бы для себя другого не желал. Те, кто это чувствовал, меня поймут. Кто нет, могут назвать идиотом. Каждому свое.
— Так за что ты воевал в Ираке?
— Сначала считал, что это было правильно. Вот эти угрюмые парни, курды, которые там сорок лет воюют и для них Саддам — вражина лютая. Заходишь в Курдистан, и тебя уважают просто за то, что ты здесь. А если еще пару курдских слов знаешь, вообще лучший друг. Я чувствовал, что я там был нужен. Но сейчас мнение изменилось. Ну, например, бой вот был один. Нам танк придан…ну, в общем, если реально на вещи посмотреть, там два-три боевика было, а расфигачили пол кишлака. Или вот еще… не знаю, стоит ли об этом говорить… для меня это трагедия… Короче, колонна попадает в засаду, наша задача — вывести их из-под огня. Мы высаживаемся, пробираемся к дувалу. Завязалась перестрелка. И работает пулемет из окна. Товарищ меня прикрывает, я пробираюсь под самую стену. И тут в наушниках слышу: «Отходить». Мне отходить — стопудово попадаю под огонь. Да и сил уже не хватит. Любой солдат на моем месте так бы и поступил, как учили. Я кидаю туда гранату. Итог: два трупа. Мужик и мальчик. Тринадцать лет где-то. Этот моджахед взял с собой сына, из пулемета пострелять. У них тринадцать-четырнадцать лет уже воин считается… Много таких инцидентов было. Зачистка кишлака, стоит солдат, на него выходят двое с «калашниковыми», он их автоматически расстрелял. Оказалось, подростки, автоматы нашли просто.
— У тебя не клинит башню, из-за того, что ты на чужой войне…
— У меня сын недавно сильно болел, я начал задумываться — а не наказание ли это? Стало тяжело выходить с возрастом. Но надо уметь не зацикливаться. Человек это совокупность психонервического вещества, и основная подоплека его поступков — психика. И если ты ей управляешь, ты можешь делать многие вещи. Поэтому сначала должна быть мотивация вхождения в ситуацию, а затем мотивация выхода. Нужно уметь войти в воду, и нужно уметь из неё выйти. И если ты не научился плавать, то войдешь один раз. Уносит кукушку у тех людей, которых к этому не подготовили.
— В мире сейчас Америка в Ираке расценивается как агрессор.
— Лирика. А кто мы были в Афгане? Как и в Чечне. Там тоже разносили деревни только в путь. Группу Ульмана взять — мирные жители, не мирные жители, как определить? Понятно, что самое простое — это Великая Отечественная. Черное и белое. И то — у Прибалтики сейчас своя правда, у нас своя.
— А в Чечне не было желания повоевать?
— Честно говоря, я не понял той войны. На Ближнем Востоке я пересекался со многими чеченцами. В одной компании работал парень из Грозного, Мага. Мы с ним дружили, у него брат воевал в Афгане, в Логаре, в одно и то же время в операциях участвовали. Мы друг другу «бача» говорили. А возьми солдата нашего, с этой войны, он для него враг. И по другому быть не может… В Ираке с чеченскими боевиками встречались и стреляли в друг друга. У тех своя правда, у нас своя. Рано или поздно, но черта ляжет…
