– Его слова,- говорил мне один знакомый, передавший этот разговор,- показались мне занимательными.
Они действительно очень занимательны.
Вообще, чем вызывать интерес, всячески изощряясь, лучше не быть интересным, но жить спокойно.
Слов нет, хорошо, когда удачно выбирают случай созвать гостей на угощение, однако лучше всего, когда это делается просто так, без особого предлога. То же самое, когда делают подарок: если не выбирают особого случая, но просто говорят: «Это вам», значит, от чистого сердца.
Неприятно, когда человек ломается и ждет, что его станут упрашивать, или проиграет в споре – и из этого хочет извлечь выгоду.
Вообще говоря, лучше, когда человек неумен и бездарен. Сын одного уважаемого человека и собою был недурен, и в разговоре – на глазах у папаши – исторические сочинения не преминет, бывало, процитировать, и выглядел весьма толковым, и тем не менее, мне кажется, в присутствии почтенных людей ему не следовало бы так вести себя.
Однажды к дому одного человека послушать сказания монахов-слепцов собрался народ. Кто-то из гостей взял в руки бива, но тут из инструмента выпал колок.
– Эй, приладьте его! – распорядился хозяин.
В числе присутствующих находился и один молодой мужчина привлекательной внешности.
– Нет ли здесь ручки от старого ковша? – спросил он,
и все оглянулись на его голос.
У говорившего на пальцы были надеты длинные когти, свидетельствующие об увлечении игрой на бива. Но в такие вещи, как бива слепых музыкантов, ему лучше было бы не вмешиваться. Со стороны неприятно было смотреть, как он стремился показать, что хорошо в этом деле разбирается. Кто-то заметил ему:
– Ручки от ковшей как будто кипарисовые, а кипарис сюда не годится.
Во всяком поступке молодого человека – пусть самом незначительном – видят хорошее, но замечают в нем и дурное.
CCXXV
Если вы стремитесь не совершать никаких ошибок, то недолжны отступать от правила: во всем быть правдивым, ко всем без исключения относиться с почтением и быть немногословным.
Хорошо, когда любой человек – и мужчина, и женщина, и стар, и млад – следует этому правилу, но особо неизгладимое впечатление производят молодые, приятной наружности люди, если они продумывают каждое слово.
Всякие ошибки проистекают оттого, что люди мнят себя мастерами, для которых все – дело привычное, принимают высокомерный вид и ни во что не ставят других.
CCXXVI
Когда вас о чем-либо спрашивают, нехорошо своим ответом вводить собеседника в заблуждение из-за одного только опасения, что он и сам прекрасно все знает, а ежели ему-де сказать правду, то можно показаться глупым. Бывает, видимо, и так, что, желая лишний раз убедиться в справедливости своего мнения, люди спрашивают о том, что знают. И наконец, разве нет таких, кто знает то, о чем спрашивает, но не наверняка! Если вы расскажете им без обиняков, вас выслушают спокойно.
Если ваш знакомый слыхом не слыхал о деле, которое вам хорошо известно, а вы пишете ему: «Да, плохи дела такого-то» – вам станет неудобно, если в ответ он спросит: «А в чем, собственно, дело?»
Бывает, что человек как-то само собой упускает случай узнать то, что для всех давным-давно устарело. И тогда разве плохо, если ему объяснят все так, что для сомнений не останется места?
Боится дать ясный ответ тот, кому недостает житейского опыта.
Человек просто так не явится в дом, где кто-то живет. Если же дом необитаем, туда не задумываясь заходит путник, а разные твари, вроде лис и сов, коль не отпугивать их людским духом, с торжествующим видом войдут туда и заселят дом, и объявятся в доме безобразные чудища, вроде духов дерева.
И еще: у зеркала нет ни своего цвета, ни своей формы, и потому оно отражает любую фигуру, что появляется перед ним. Если бы зеркало имело цвет и форму, оно, вероятно, ничего не отражало бы. Пустота свободно вмещает разные предметы. И когда к нам в душу произвольно одна за другой наплывают разные думы, это, может быть, случается оттого, что самой души-то в нас и нет. Когда бы в душе у нас был свой хозяин, то не теснилась бы, наверное, грудь от бесконечных забот.
CCXXVIII
В Тамба есть местность под названием Идзумо. По образцу Великого святилища там была выстроена прекрасная молельня. Владел теми местами некий Сида, который пригласил к себе однажды осенью множество людей, и в том числе высокомудрого Сёкая.
– Милости прошу, посетите Идзумо,- говорил он,- а я угощу вас лепешками!
Отправившись вместе с хозяином к святым местам, каждый из паломников побывал в святилище, и каждый из них еще глубже укрепился в вере. Высокомудрый же, увидев, что лев и злая собака перед святыней поставлены друг к другу спиной, несказанно умилился.
– О, это изумительно! Такое взаиморасположение животных очень редко встречается. В этом, надо полагать, есть глубокий смысл! – воскликнул он и со слезами на глазах продолжал: – Послушайте, друзья мои! Задержались ли ваши взоры на сем похвальном обстоятельстве? Это весьма примечательно.
Тут все взглянули на каменные фигуры и удивились:
– Действительно, сделано не так, как в других местах. Надо будет поделиться впечатлением от этого в столице.
Тогда высокомудрому Сёкаю еще больше захотелось узнать, в чем здесь секрет, и он окликнул какого-то внушительного на вид служителя, который проходил мимо и казался человеком знающим:
– По поводу того, в каких позах поставлены фигуры животных перед сим святилищем,- обратился старец к служителю,- можно, вероятно, рассказать кое-что поучительное. Ах, если бы вы нам поведали об этом немного!
– Вы насчет этих? Это проказники-мальчишки натворили. Куда ж такое годится! – сказал в ответ служитель, после чего подошел к изваяниям, поставил их как полагается и удалился.
Чувствительные слезы старца оказались пролитыми зря.
Каким образом кладут предмет на ивовый ящик – вдоль или поперек,- и от чего это зависит? Свитки, к примеру, располагают вдоль ящика; сквозь щели между палочками протягивают бумажный шпагат, которым перевязывают свиток.
Правый министр Сандзё когда-то говорил:
– Тушечницу тоже кладут вдоль ящика: так не скатываются на пол кисточки.
А каллиграфы из дома Кадэнокодзи никогда, даже на короткое время, не помещали своих тушечниц вдоль ящика, а обязательно – поперек.
Придворный Тикатомо набросал для самовосхваления заметки, состоящие из семи пунктов. Все они касаются ис-кусства верховой езды и ничего особенного собой не представляют. По его примеру я тоже приведу здесь семь пунктов самовосхваления.
. Когда в сопровождении множества людей я отправил-ся однажды любоваться цветами, то, увидев в окрестностях храма Света Победы Истины мужчину, который скакал на коне, сказал:
– Обратите внимание: если всадник сейчас хотя бы раз пришпорит коня, конь упадет и всадник свалится.
Все остановились, а всадник пустил коня вскачь. Когда же пришло время остановиться, он осадил коня и кубарем полетел в грязь. Свидетели были потрясены безошибочностью моих слов.
. В то время когда Ныне Царствующий был еще прин-цем, а его резиденцией служил дворец Мадэ-но-кодзи wi, я зашел однажды по делу в приемную Хорикава-дайнагона. Развернув свиток с четвертой, пятой и шестой главами «Бесед и суждений», дайнагон обратился ко мне со словами:
– Только что я навестил его высочество в покоях. Его высочеству захотелось взглянуть на раздел: «Не люблю фиолетовый цвет, потому что он затмевает красный», но сколько он ни искал его в своей книге, найти так и не смог. Тогда я получил высочайшее повеление: «Ступай, еще раз посмотри и найди!»
– Это же в девятом свитке, в таком-то и таком-то мес-те,- ответил я.
– Ах, как я рад! – воскликнул дайнагон и со свитком в руке бросился к принцу.
Правда, подобные вопросы обычно не представляют трудности даже для ребенка, но в старину люди пользовались для пышного самовосхваления и самой малостью.
– Может быть, это нехорошо,- спросил однажды экс-император Готоба сиятельного Тэйка об одном из своих стихотворений,- что в одном и том же месте встречается и слово содэ, «рукав», и слово тамото, «нижняя часть рукава»?
– Что в этом такого,- отвечал поэт,- ведь писали же так:
То не метелки ли мисканта
Колышутся, как чьи-то рукава (тамото),
В траве, в осеннем поле?
Но кажется, что это ты
Призывно машешь рукавами (содэ).
Излагая этот разговор, поэт напыщенно писал: «То, что я кстати вспомнил нужные стихи, означает, что в искусстве поэзии мне покровительствуют боги и что удел мой счастлив».
Первый министр Кудзё, князь Корэмити, в своих чело-битных грамотах тоже занимался самовосхвалением, описывая моменты, не представляющие ничего особенного.
Надпись на колоколе в храме Дзёдзайко составлена была сановником Ариканэ %. Придворный чиновник Юкифуса переписал текст набело и уже приготовился было отдать залить металл в форму, когда монах-литейщик взял черновик с текстом надписи и показал его мне.
