Мысль о познании духовности во всех ее ипостасях вынашивалась им долгие годы — даже в то время, когда он усиленно занимался математикой и физикой. Именно эти науки и привели молодого ученого к признанию формальной возможности теоретических основ общечеловеческого религиозного миросозерцания. Изучая философию и историю, он убеждается: нет множества религий, «а есть одна религия, которая принадлежит всему человечеству, но лишь меняет „свой вид“. Главное в бесчисленных формах религии — „человечность — единственный лозунг, который может быть общим всем людям, который даёт правильное разумение нравственным заповедям и…не ведет к ожесточению и нетерпимости. Вот что должно быть воспитываемо в людях“[5], — писал богослов. Одну из ближайших целей практической деятельности Флоренский сформулировал так: „Произвести синтез церковности и светской науки, воспринять все положительные учения Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством…“[6].
Однако Московская духовная академия во многом не удовлетворяла Флоренского, и он упорно продолжает самостоятельные занятия символической логикой, историей философии, археологией, изучает еврейский язык; организует философский кружок, где читает доклады. За проповедь „Вопль крови“, произнесенную в марте 1906-го против смертного приговора П. П. Шмидту, он был заключен в Таганскую тюрьму. Далее трагические события следуют одно за другим: умер отец, так много сделавший для всестороннего развития своего сына; скончался духовник Павла — иеромонах Исидор, „печальник за мир, соль земли“; погиб самый близкий друг Флоренского С. С. Троицкий. Сам Флоренский находился в состоянии „тихого бунта“. Его „Воспоминания“ открывают возможность подойти к пониманию той эпохи: „В том, что случилось со мною, был пережит разрыв мировой истории. Мне вдруг стало ясно, что „время вышло из пазов своих“ и что… кончилось нечто весьма важное не только для меня, но и для истории. Это было ощущение и смертельной тоски, и жгучей боли, и невыносимого сознания, что разрушается то, что строилось величайшими усилиями…“[7]. И все же переходность исторического времени Флоренский ощущает как неизбежную смену типов мировоззрений, „начало освобождения“ и всеобщего „воскресения“ к новой жизни.
В период учебы в духовной академии его не перестает волновать вопрос о „законности“ занятий наукой и философией, который он решает, пройдя через собственный духовный опыт: „Философия каждого народа, до глубочайшей своей сущности, есть раскрытие веры народа… Если возможна русская философия, то только — как философия православная, как философия веры православной“[8]. Эту мысль Флоренский развивает и позже — в лекционных курсах и выступлениях. По его мнению, „философия высока и ценна не сама в себе, а как указующий перст на Христа и для жизни во Христе“[9].
Значительным событием в жизни Флоренского стало блестящее окончание в 1908 году Московской духовной академии. Его кандидатское сочинение „О религиозной Истине“ легло в основу магистерской диссертации (1912) и книги „Столп и утверждение истины“ (1914). Главная мысль этого огромного труда выражена предельно лаконично: „Живой религиозный опыт как единственный законный способ познания догматов“[10]. Магистерский диспут и выход книги вызвали громадный интерес и обширную полемику не только в духовных кругах, но и среди общественности. Мнения высказывались самые различные: это не было удивительно в годы идейного размежевания интеллигенции. Е. Н. Трубецкой в докладе „Свет Фаворский и приобретение ума“, посвященном анализу „Столпа…“, назвал книгу выдающимся явлением в новейшей русской богословской литературе: „Давно я не помню, чтобы какая-либо книга мне доставляла такую большую, из глубины сердца идущую радость… Это яркое и красноречивое свидетельство того, что не иссякла в нас жизнь духовная и что под покрывалом мертвечины, окутавшим нашу Церковь, таится живая сила“[11]. Главным недостатком книги Трубецкой считает антиномизм, с чем не мог согласиться Н. А. Бердяев, которому как раз импонировала идея антиномии как отражения противоречий действительности. Но при этом в статье „Стилизованное православие“ Бердяев, не стесняясь, пишет о „Столпе…“ как об „удушливой книге“, при чтении которой „хочется вырваться на свежий воздух, в ширь, на свободу, к творчеству свободного духа человеческого“[12].
Бердяеву решительно возражает В. А. Кожевников, сотрудник „Богословского вестника“: высказывания Бердяева о „Столпе…“ он счел „жалкой, захлебывающейся бессильною досадою (чтобы не сказать — злобою) инвективой“, а „Столп…“, напротив, назвал „спокойно-величавой“ горной вершиной русского православия»[13].
Наиболее справедливую характеристику «Столпу…» дал ректор Московской духовной академии епископ Феодор. По его мнению, «Столп…» занял исключительное место не только в русской, но и в западной философско-богословской литературе: «Сделана полная апология христианской веры как единственной истины»; раскрыта необходимость христианства для человека, уясняется «высший смысл жизни и бытия мира»; это книга «высоко научная; трудно сказать, в какой области научного знания автор не проявил себя специалистом». Отмечая энциклопедичность знаний Флоренского, епископ Феодор подчеркивает его преимущество в том, что он «везде остается свободным от подавляющего влияния этого научного багажа. Он везде творец и хозяин»[14].
Созвучна этому отзыву краткая дневниковая запись о книге «Столп…» В. И. Вернадского: «Я страшно ценю самостоятельное творчество… Чувствуется сильная и оригинальная личность»[15].
Чрезвычайно интересна оценка книги самим Флоренским: «Тут делается попытка применить ряд математических понятий и операций, даже не называя их, применить… к общим вопросам миропонимания, к проблемам духовной жизни, использовать в целях философских самый дух математики. В книге делается первое, для русской, по крайней мере, литературы применение к философии алгоритма символической логики»[16].
«Столп…» можно назвать своеобразной энциклопедией человеческого знания в самых различных областях науки и жизни. О колоссальной работе автора над книгой свидетельствует наличие в ней более 1000 примечаний, обширнейший список литературы и источников, многие из которых — на иностранных языках. Полное название книги — «Столп и утверждение Истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах священника Павла Флоренского» — сразу определяет цель этого оригинального философского произведения. Термин «теодицея» (от греч. «Бог» и «справедливость») со времени введения его в 1710 г. Лейбницем переводится как «оправдание Бога» и обозначает религиозно-философское учение, стремящееся согласовать идею благого и разумного Божественного управления мира с наличием мирового зла. Сам Флоренский переводит теодицею не только как «оправдание Бога», но и как «восхождение человека к Богу», чему, собственно, и посвящен «Столп…».
Основная проблематика книги носит преимущественно гносеологический характер. Флоренский определяет сущность религии как спасение внутреннего мира человека от таящегося в нем хаоса. Религия, «водворяя мир в душе, умиротворяет и целое общество, и всю природу». Онтологически религия, по утверждению Флоренского, «есть жизнь нас в Боге и Бога в нас». Феноменологически — это «система таких действий и переживаний, которые обеспечивают душе спасение… равновесие душевной жизни»[17].
Но гносеология Флоренского — это не комплекс взглядов на познание, а сочетание путей для активного богопознания, без которого не может осуществиться ни вхождение в Церковь, ни познание истины. В акте богопознания человек преодолевает присущую ему двойственность: «Когда физик или биолог, или химик, даже психолог, философ и богослов читают с кафедры одно, пишут в научных докладах другое, а дома, в своей семье, с друзьями, чувствуют, вступая в противоречие с существующими предпосылками своей собственной мысли, то не значит ли это, что личность каждого из них разделилась на несколько исключающих друг друга?»[18]. Следствием двойственной природы человека является антиномичность разума: он «раздроблен и расколот»[19], способствовать же преодолению его антиномичности может только гармонизация человеческого и божественного. Однако противоречие существует как факт бытия: противоречиво бытие — противоречиво и мышление; у Флоренского антиномия — неустранимая данность, поэтому Истина так же антиномична, как и разум. «Я не знаю, есть ли Истина или нет её. Но я всем нутром ощущаю, что не могу без неё. И я знаю, что если она есть, то она — всё для меня: и разум, и добро, и сила, и жизнь, и счастье»[20]. Он уверен: вся Истина доступна только Богу, но дело в том, что она, как субъект, активна и может, погружаясь в человеческое пространство и время, обрести признаки личного и общественного.
