Когда падает доллар, возрастает стоимость импортных шин, и это влияет на вас как на американцев, даже если вы не покупаете Michelin, потому что Goodyear тоже взвинтит цены, хотя бы для компенсации стоимости импортируемой резины. Если доллар падает, Саудовская Аравия, экспортирующая нефть, стоимость которой во всем мире привязана к доллару, получит меньше дохода. Сколько времени она будет это терпеть? Цена «мерседеса» каждого шейха растет, и саудовцы, чтобы не потерять в качестве жизни, повысят цены на нефть, а самый разумный и эффективный способ сделать это – сократить экспорт.
Это ночной кошмар инфляции. Вы думаете, что заработали, потому что стоимость акций IBM или, скажем, размер вашей зарплаты выросли вдвое, но, оглянувшись вокруг, вы поймете, что стали больше платить за все: за бензин, за еду… Доллар стоит меньше относительно всего – других валют, риса, золота…
Снижение курса доллара влияет на все, что покупает американец, на все, что он делает, да и вообще на все, что происходит в мире. Это начальный уровень понимания экономики. Бернанке, заявив перед конгрессом, что падение доллара пройдет без последствий, вроде бы не лгал, к тому же можно предположить, что под присягой он воздержался бы от подобных высказываний. Поэтому я посчитал, что он знает еще меньше, чем я думал.
Вспомните многочисленные заявления и проекты Бернанке, и вы увидите, что он редко оказывался прав. Он мало знает об экономике и финансах, не понимает, как работают рынки, а валюту умеет только печатать. Ему еще только предстоит понять, что текущий кризис связан не с ликвидностью, а с платежеспособностью. Вокруг достаточно ликвидности. Частично кризис наступил из-за того, что американские и европейские центробанки в течение 10–15 лет обеспечивали на рынке слишком большую ликвидность. Накопилось слишком много дешевых денег, что привело к жилищному и потребительскому пузырям, а после их схлопывания мир столкнулся с кредитной проблемой. Взяв на себя повышенные финансовые обязательства, люди, компании и даже целые государства не смогли их выплатить, в результате банки превратили все эти мусорные бумаги в субстандартные облигации. Нельзя сказать, что сейчас взять кредит – большая проблема для платежеспособного населения. Дело не в ликвидности, а в том, что слишком многие стали банкротами.
Бернанке, похоже, этого не понимает. Во время Великой депрессии проблема действительно состояла в ликвидности. Из-за непродуманной государственной политики начала замирать торговля, ликвидности было недостаточно для поддержки банков, и вся система рухнула. Бернанке же не может отличить ликвидность от платежеспособности и рассматривает оба кризиса как идентичные. Этого момента он ждал всю свою жизнь. Вся его карьера ученого была посвящена вопросам печатания денег. Дайте этому парню печатный станок, и он тут же его запустит, подобно тому как обладатель молотка во всем видит гвозди. Но нельзя решить проблему долга, наделав еще больше долгов. Если бы печатание денег вело к процветанию, больше всего преуспевали бы в Зимбабве.
С Бернанке у руля финансисты не становятся банкротами. На следующий год все получают большие бонусы и сохраняют свои «ламборгини», а бедная девушка – зубной техник из Колорадо-Спрингс теряет работу и дом, потому что государство закачивает кучу денег, отобранных у нее и других таких же налогоплательщиков, в финансовую систему, чтобы поддержать плохие активы банков. Поощряя крахи, некомпетентность и порой противозаконность, государство приобретает облигации зарекомендовавших свою несостоятельность предприятий, управляемых посредственностями. Хорошие деньги отправляются вслед за плохими, что в итоге препятствует росту. Все компетентные специалисты видят эти плохие активы, обладатели которых требуют себе хорошие, и вместе со своими деньгами стараются держаться от них подальше. Результатом становится стагнирующая экономика без каких-либо новых динамичных импульсов.
В начале 1990-х годов Швеция пала жертвой сходного пузыря на рынке недвижимости и пережила кризис. Но правительство отказалось приходить на выручку. Многие стали банкротами; это были ужасные два или три года. Но после этого в Швеции начался экономический бум, и теперь это одна из самых развитых экономик в мире. Сейчас у страны одна из сильнейших в мире валют, и во многом именно благодаря тому, что она пережила за то трудное время. То же самое происходило в Мексике в 1994 году, в России и Азии в конце 1990-х. Все эти нации прошли через свои кризисы. Люди становились банкротами, но благодаря этой жуткой боли экономика стала мощной, надежной и быстрорастущей.
В начале 1990-х в Японии лопнул большой пузырь недвижимости и акций. Когда я проезжал через эту страну на мотоцикле во время первого кругосветного путешествия, стоимость членства в загородном клубе в Японии превышала стоимость дома. Желание японцев поиграть в гольф просто поражало. Пузырь в то время был на пике. Естественно, он лопнул, и все пошло крахом. Правительство решило не давать никому обанкротиться. В результате мы имеем так называемые «зомби»-банки и «зомби»-компании – «организации – ходячие мертвецы». Когда я приехал в Японию десять лет спустя, во время второго кругосветного путешествия, число самоубийств там превышало показатели остальных развитых стран. Все были подавлены и искали хоть какой-то безопасности. Был огромный конкурс на места в госструктурах. Японцы называли 1990-е годы «потерянным десятилетием».
Сейчас таких десятилетий уже два. Прошло более двадцати лет, а японский рынок акций на 75 % ниже показателей 1990 года. Процент самоубийств по-прежнему высок, а рождаемость едва ли не самая низкая среди развитых стран. Чувство незащищенности, неуверенности не оставляет людей. Даже в самые тяжелые периоды Великой депрессии американский фондовый рынок, упав на 90 %, пребывал на дне всего несколько месяцев. В Японии же ничего не меняется вот уже больше двадцати лет. Поддерживая рушащиеся активы страны, японское правительство усугубило кризис. Этот подход взяли на вооружение теперь и Соединенные Штаты.
В Америке уже были великие кризисы. В 1907 году обвалилась вся финансовая система. Но в ХХ веке мы стали сильнее. В американской истории несложно найти примеры обвалов банков и страховых компаний, банкротств штатов, округов и муниципалитетов. После Первой мировой войны в США наблюдался серьезный экономический регресс, однако правительство сумело сбалансировать бюджет: Федрезерв повысил процентные ставки, чтобы обуздать инфляцию. Мы терпели лишения несколько месяцев, но затем были вознаграждены бурными двадцатыми годами. Возможно, если бы в Вашингтоне сейчас лучше знали историю или понимали экономику, мы перестали бы вкладывать деньги налогоплательщиков в спасение банкротов.
Мир страдает от финансовой паники и кризисов с начала времен. В этом нет ничего хорошего, но так бывает. И однако мир держится. В 1966 году Япония пережила страшнейший кризис. Все японские брокеры разорились. Повторяю, все брокеры! Был ли это конец света? Нет. Всем брокерам и инвестиционным банкам позволили стать банкротами. В течение следующих двадцати пяти лет Япония наслаждалась феноменальным успехом, беспрецедентным для второй половины XX века.
Но в США предпочитают пользоваться последними японскими «достижениями». Политики, беспокоясь о результатах следующих выборов, и банкиры, беспокоясь из-за следующего бонуса, диктуют свои правила игры. Как и любая другая группа заинтересованных лиц, входящих в состав самой крупной в истории нации должников, где у каждого свой интерес и где федеральное правительство действует подобно Таммани-холлу[27]: богатеи должны получить свое. Никакого кризиса не будет. Банкротство – что это такое? Богатые должны благоденствовать. «Ламборгини», дом в Хэмптонсе[28] – все это останется при них, а пожарный из Омахи и зубной техник из Колорадо-Спрингс будут только счастливы видеть это, особенно если у них есть другая работа. Чтобы не заставлять вас ликвидировать нестабильные активы, мы заплатим вам, чтобы вы держали их, а лучше сами их у вас купим. Вы получите полную компенсацию за ваш провал.
Японцы говорят о двух потерянных десятилетиях. В Америке их будет как минимум два, а то и больше.
ПЕРЕД КРИЗИСОМ субстандартных кредитов я обедал в Вашингтоне с сенатором-республиканцем Ричардом Шелби из моего родного штата Алабама; он в то время был председателем сенатского Комитета по банкам, недвижимости и градостроительству, к ведению которого относилась Fannie Mae. Я сказал: «Дик, надеюсь, это тебя не шокирует», – и пояснил, что играю против Fannie Mae и что, на мой взгляд, компания использует сомнительную бухгалтерию и совершает мошенничество. Обдумав это с минуту, Дик ответил, что я, возможно, прав, но постарался объяснить мне, что Fannie Mae и Freddie Mac сильнее связаны с людьми «в этом городе», чем любая другая компания в стране. Было в высшей степени маловероятно, чтобы правительство призвало их к ответу и чтобы ребята, состряпавшие липовые балансы, оказались в тюрьме, как я понял, по той простой причине, что их бумаги лежали в кармане у каждого. Сенатор Шелби был и остается проницательным наблюдателем.
