Впрочем, Валентин Распутин осознает: "Ставить так, как в десятилетие после смерти — "пожаром" по всей России...— Вампилова уже никогда не будут. Он вошел в тот строгий и неразменный ряд авторов, на которых мода не посягает".
Красивые слова для предисловия к "Избранному", но если сейчас, на шестидесятилетие, ни один московский театр не всколыхнулся, то чего стоит этот "строгий и неразменный ряд" неставящихся пьес? С другой стороны, что делать Александру Вампилову рядом с гомосексуальными пьесами Коляды или с разнузданными "цветами зла" Волосова? Не совмещается он и с примитивными антисоветскими агитками новых идеологов театра — так же, как раньше несовместим был с парткомовскими агитками Шатрова и Гельмана.
Распутин прав: "Вампилова ставили, но мало, и он сам чувствовал себя неуютно на сводной афише в пестрой и чаще разнузданной компании".
А сколько было принимавших драматургию трагичнейшего писателя на уровне анекдота?
"Прощание в июне" повсеместно ставилась как байка про любовь, в духе аксеновского "Звездного билета" с расхожими представлениями о студенчестве. А куда трагедию Золотуева в этой пьесе денем? Казалось бы, отвратительнейший человек, все на деньги меряет, типичный антигерой. В молодости, где-то в конце сталинского времени, работал Золотуев мясником. И попался ему ревизор.
"Ревизор как ревизор. Моложавый такой, веселый... Стали бабки подбивать, и вышел у нашего продавца излишек. (Людей он не обижал и себя, конечно, не забывал.) И чтобы с излишком не возиться, говорит ревизору: возьмите, говорит, его себе... А тот ему отвечает: "...вы, говорит, еще и взятку предлагаете".
Честный ревизор, совесть народа — все вроде бы правильно. Но Золотуеву-то десять лет тюрьмы дали. Мне лично от такой честности не по себе. Что-то похожи такие ревизоры на тех, кто кричал: "Распни его, распни". Куда ведет это жестокое бескорыстие? Взяток не бери, с работы выгоняй, но десять лет лагерей за кусок мяса? А ведь Золотуев и в лагере выстоял, и вновь богатство приобрел. Цветы выращивает и продает. Красоту творит. За редкими орхидеями охотится. Опять, вроде бы, стереотип спекулянта 60-х годов. Но этот спекулянт собирает 20 тысяч рублей, невиданные по тем временам деньги, и несет их ревизору: может, столько тебе не мало будет? Только скажи: зря человека погубил. Он хочет "праведного" отмщения за свои страдания. Но ревизор не берет и 20 тысяч. Золотуев раздавлен.
Нет, эта коллизия гораздо страшнее и сложнее, чем ее изображали на сценах театров. Конечно, непродажность человека — одно из высших его качеств. Золотуев проиграл и сломлен. Значит, правильно его жизнь загублена была? Значит, можно во имя бескорыстия чужие судьбы губить?
Нынешние дельцы, все эти дважды осужденные Смоленские, не предлагают своим бывшим судьям финансовые ссуды. Золотуев же — человек идеи. Пусть и "задрипанной идеи". Потому он и тянется к студенту Колесову, хочет его пригреть.
Не случайно прозорливее многих критиков и режиссеров оказался Александр Трифонович Твардовский. Прочитав эту пьесу, он был поражен именно образом Золотуева: "...этого Золотуева он наблюдал в жизни или выдумал.? Если наблюдал — прекрасно, если выдумал — еще более прекрасно... Это, видимо, человек талантливый, но только не туда (Золотуев. — В.Б. ) был направлен".
Вампилов, может быть, впервые за десятилетия дал в своих пьесах настоящих сложных, объемных противоречивых героев. Сарафанов, Бусыгин, Сильва — в "Старшем сыне", Угаров, Анчугин, Хомутов — в "20 минутах с ангелом", Шаманов, Павел Хороших, Валентина Кашкина, Дергачев — в пьесе "Прошлым летом в Чулимске".
Даже знаменитый Зилов — кто он, герой "Утиной охоты"? Живой труп? Опустошенный негодяй? Падший ангел? И почему он так дорог автору?
Валентин Распутин достаточно категорично осуждает Зилова с позиций традиционной крестьянской этики: "Критики, принимающие Зилова за положительного героя, думаю, меряют его на свой аршин, а аршин этот скроен с заведомой поправкой на покосившуюся действительность. Если поместить Зилова в сегодняшний мир, переполненный масштабными негодяями, рядом с ними он в самом деле сойдет за приличную личность. (Как и Золотуев, добавлю я.— В.Б.). Потому Зилов и непредставим в нынешнем шнырянии одних за куском хлеба, других — за куском золота. У него есть гордость. Но у него не осталось в сердце ни любви, ни святыни... Нерядовая личность, спустившая себя по мелочи, по пустякам..."
Но что делать, если не только критики, но и сам Вампилов "мерил его на свой аршин", вложил в этого героя свою душу, свои сомнения, свой кризис? Конечно, можно было на сцене ставить на таких, как Сарафанов, Ирина, Валентина, но в реальной жизни Вампилов чувствовал нарастание уныния, лжи, безверия. "Людей без мировоззрения надо сажать в тюрьму",— писал драматург, но и в коллегах-писателях чувствовал нарастающую пустоту: "Белла Ахмадулина... прекрасно одетая, красивая в самом деле. Пьет, видимо, по распущенности. Скорбей у нее быть не должно".
Правильно сказано, что Зилов — это боль Вампилова. Это его собственная реакция на общество. По существу, Зилов из "Утиной охоты" и Веничка из ерофеевской поэмы "Москва-Петушки" — первые сигналы чутких талантливых писателей на тотальный кризис общества. Позже появились маканинские герои на обочине, "Луковое поле" Анатолия Кима, братья Ланины у Личутина. Даже "последний солдат империи" Александр Проханов, чувствуя, что его героям нет места в позднебрежневской России, посылал их в "горячие точки" планеты, где можно было найти некую осмысленность действий. В России же царил "Гамлет без шпаги".
Если деревенская проза старалась уловить последнее дыхание уходящей крестьянской Атлантиды, описывала умирающий лад русского традиционного общества, фиксировала былую Россию без особой надежды на ее выживание; если "исповедальная проза" и "эстрадная поэзия", как бы мы ее сейчас ни клеймили, но в лучших образцах стремилась обрести новую советскую идею, исходя из концепции неоленинизма, романтизации 20-х годов и реставрации "очищенного марксизма", то поколение детей 1937 года первым, за 20 лет до горбачевско-ельцинской перестройки, зафиксировало кризис общества, кризис идеологии, кризис государства.
Красная идея, выстроенная на атеизме и антитрадиционализме, после пятидесяти лет энтузиазма, высшим пиком которого была Великая Победа в 1945 году, по инерции дотянувшая до полета Гагарина и последних великих строек, не получила подлинного творческого развития в брежневское лживое застойное время. Народ впал в безверие. Все это не могло не кончиться дрожащими руками Янаева и тотальной капитуляцией партийного аппарата в августе 1991 года.
"Утиную охоту" с подлинным героем своего времени Зиловым просто замолчали. Пьеса была направлена не только против застойного аппарата, но и против "Большевиков" Шатрова, против "Заседания парткома" Гельмана, против всей фальши мнимого благополучия и мнимых дискуссий. Зилов своим появлением напугал всех. Это было зеркало общества, в которое никто не хотел смотреть.
Кстати, одна из особенностей всех пьес Вампилова — смешение жанров. Скорее по законам прозы, как в жизни, он смешивал и водевиль, и драму, и анекдот, и трагедию, и фарс, и комедию. Режиссерам поневоле приходилось во имя чистоты жанра вытягивать что-то одно. Вытягивали самое легкое — водевиль и анекдот. Лишь позже, после смерти, Олег Ефремов и Аркадий Кац попробовали показать саморазрушение человека — талантливого, изначально совестливого.
Для Ефремова это была самая искренняя и самая мучительная попытка показать кризис и слом всего шестидесятничества. Недаром роль Зилова стала одной из лучших актерских работ этого запутавшегося и сломленного мастера. Для меня так уже и остался навсегда Олег Ефремов — осуществившимся Зиловым. И когда в финале пьесы Виктор Зилов после неудачной попытки самоубийства, после раскаяния и понимания своей несостоятельности, после очищения и прозрения видит, что другим-то уже быть не может, что ему никуда не уйти, не вытянуть себя из гнилого болота, он уже без всякой позы звонит официанту, предтече "нового русского", и предлагает ему окончательный союз. Выбор сделан. Счастливого конца не получилось. А ведь даже самоубийство было бы для пьесы счастливым концом. Нет, сломавшиеся идеалисты идут на союз с "новыми русскими". Вот что гениально предчувствовал в своей лучшей пьесе Александр Вампилов. Все "шестидесятники", все Егоры Яковлевы и Марки Захаровы — Зиловы, звонящие своим хозяевам-"официантам".
Безвольные Зиловы и сдали страну бездарно и бесплатно нынешним Березовским и Чубайсам. Прав был Ефремов после постановки "Утиной охоты": "Нужно не отталкивание от Зилова, а — максимальное приближение к ужасу безверия, который в душе его царит. Его самоказнь страшна, его страдания огромные".
