«Прелести» военного коммунизма (тотальные реквизиции хлеба у крестьян, «крепостной» труд у станка для голодных рабочих) заставили повстанческих вожаков провозгласить начало «Третьей революции» во имя свержения «комиссародержавия». Одним из главных ее лозунгов стал девиз «За советы без коммунистов!». Советы должны были стать наконец органами подлинного народовластия. И держать ответ перед территориальными образованиями и трудовыми коллективами, а не перед партийной бюрократией.
То, что она стремительно теряет связь с пролетариатом, во имя блага которого, якобы, и была установлена диктатура, становилось очевидным для все более широких масс. Да еще и носители «карающего меча» партии с «чистыми руками, горячими сердцами и холодными головами» не только лютовали (что еще было допустимо в атмосфере всеобщей взаимной ненависти), но и мародерствовали.
Так, ревизор Наркомата госконтроля тов. Майзель докладывал Ленину в 1920-м, что чекисты сплошь и рядом находятся в сговоре со спекулянтами (беспощадно расстреливать которых категорически призывал Ильич), и что многие обыски и аресты проводятся исключительно с целью последующей реализации «конфиската» через подконтрольных барыг.
Короче, буквально, через каких-то три года после октябрьского переворота в стране сложилась революционная ситуация. Силы, которые поддержали большевиков в борьбе, против «старого прижима» обнаружили, что новый, куда как страшнее. И Россия восстала.
По всей стране полыхал пожар Третьей революции. Мужики взялись, кто за винтовки, а кто за вилы на Тамбовщине, в Поволжье и Западной Сибири. А пролетарии Питера начали стачку. Разумеется, все эти выступления не имели единого управляющего центра, не были скоординированы ни хронологически, ни тактически. А потому повстанцы были заведомо обречены.
И все же, был момент, когда «колыбель революции» могла стать очагом нового освободительного движения. Союз бастующих питерских рабочих и кронштадтских матросов, взбунтовавшихся против комиссародержавия, способен был создать для большевиков серьезные проблемы.
Вот краткая хроника противостояния. 27 февраля 1921-го стачка приобрела такой размах, что коммунисты вводят в Петрограде чрезвычайное положение. Зиновьев приказывает трудящимся незамедлительно приступить к работе. Но 28 февраля к забастовке присоединяется Путиловский завод. Появляются политические требования. среди которых — свободные выборы в профсоюзы и Советы.
В тот же день слухи о событиях в Питере доходят до Кронштадта, и матросы посылают в город своих представителей. По возвращении те рассказывают о комиссарском беспределе. На собрании команд кораблей «Петропавловск» и «Севастополь» принята резолюция протеста и солидарности с бастующими.
1 марта в открытом собрании на Якорной площади приняли участие более 16 тысяч моряков, красноармейцев и рабочих. Председатель ВЦИК Калинин и комиссар флота Кузьмин заявили, что забастовки в Питере и резолюция моряков «контрреволюционны». Но понимания у слушателей не нашли. Прозвучал лозунг «Советы без большевиков».
3 марта кронштадтская делегация прибывает в Питер для переговоров. Но членов ее немедленно арестовывают. Ленин и Троцкий обвиняют матросов в антисоветском мятеже. Спешно концентрируются особо преданные режиму части.
В Кронштадте в ответ формируется собственная власть — Временный ревком (ВРК) из 15 человек. Председателем избран матрос Петриченко.
Действуя по принципу «разделяй и властвуй» большевики идут на некоторые уступки бастующим рабочим и одновременно начинают боевые действия против Кронштадта. 7 марта по нему открыт огонь из орудий. Но повстанцы ответными залпами уничтожают батареи Сестрорецка и Лисьего Носа.
На что они рассчитывали? На массовую поддержку всех тружеников, угнетенных новой властью. Кроме того, начиналась весна. Как только вскрылся бы лед, корабли Третьей революции могли атаковать Петроград.
Этого шанса большевики им не дали. Лед был на их стороне. 8 марта в Москве открылся Х съезд большевистской партии. Более 300 его делегатов отправились «давить гидру». Однако рядовые красноармейцы вовсе не были их надежной опорой. Политкомиссар Угланов докладывал «партийным вождям»: «Мы вынуждены были отойти и отказаться от дальнейших атак, потому что части находились в состоянии сильной деморализации. Армия не в состоянии повторить нападение на форты… Боевая мораль курсантов очень плоха. Преобладает следующая позиция: они требуют информации о целях кронштадтцев и хотят послать делегатов к восставшим, чтобы вступить с ними в переговоры».
Тогда был отдан приказ бомбить Кронштадт с воздуха. После чего Троцкий и Тухачевский возобновили атаки. 9–10 марта в бой брошены свежие части. Но их натиск был остановлен огнем повстанческой артиллерии. А около тысячи красноармейцев переходит на сторону матросов.
С 11 по 15 марта большевики ведут непрерывные атаки. В бой взамен колеблющихся вступают все новые подразделения. И сопротивление начинает ослабевать.
16 марта состоялся решающий штурм. После многочасовой бомбардировки, атакующие по льду ворвались в Кронштадт с трех сторон. Но город продолжал сражаться вплоть до поздней ночи 18 марта.
Главный большевистский каратель господин Тухачевский (на его же счету жесточайшее подавление «Антоновщины») был потрясен стойкостью повстанцев и их ненавистью к большевикам: «Я был 5 лет на войне, но я не могу припомнить, чтобы когда-либо наблюдал такую кровавую резню. Это не было больше сражением. Это был ад.
Матросы бились как дикие звери. Откуда у них бралась сила для такой боевой ярости, не могу сказать. Каждый дом, который они занимали, приходилось брать штурмом. Целая рота боролась полный час, чтобы взять один единственный дом, но когда его, наконец, брали, то оказывалось, что в доме было всего 2–3 солдата с одним пулеметом. Они казались полумертвыми, но пыхтя, вытаскивали пистолеты, начинали отстреливаться со словами: «Мало уложили вас, жуликов!»
Но большинство «жуликов» от пуль все-таки не ушли (включая и их командующего, Михаила Тухачевского). Они их настигли в лубянских подвалах.
СТАЛИН. Как много в этом звуке для сердца русского слилось. Почему до сих пор россияне то и дело мечтательно вздыхают: «Эх, вот бы Сталина сюда»?
Большевики присвоили, а потом либо ликвидировали, либо извратили до неузнаваемости все проявления Русской Правды, поднятые из глубин «Светлояра» революционными процессами в 17-м. И все же, было в их проекте нечто притягательное и правильное, что никак не позволяет ту эпоху счесть однозначной «черной дырой», как того либералам хотелось бы.
Был создан понятный, а в некоторых сферах и справедливый (производство, наука) механизм вертикальной мобильности. Каждый, вне зависимости от благосостояния родителей, имел шанс.
Правда, во многих сферах для того, чтобы сесть в кадровый лифт, требовалось предъявить партбилет. И партия, таким образом, неизбежно должна была превратиться в корпорацию карьеристов. Но для самих людей («простых» и даже многих «сложных», но не обремененных тоской по метафизической Истине) моральная плата за включение «в ротацию» была вполне приемлемой и что важно, заранее оговоренной.
Так было при Сталине. «При нем был террор», — всхлипнут правозащитники. Но народ то помнит, что «не мощно царство без грозы держати». И россияне тоскуют, как раз по тогдашнему «порядку», основанном на «грозе».
Они глухо ненавидят чиновную массу, которая их угнетает. И они помнят, что некогда паразитов этих регулярно «прореживал» «лучший друг физкультурников». Но им невдомек, что сам формат бюрократической диктатуры порочен. А террор, как универсальное средство ротации элит немыслимо затратен (с точки зрения расхода человеческого материала) и крайне неэффективен.
Всех не перевешаешь. На смену одному поколению плотоядных тварей неизбежно придут другие. Жить и трудиться, как и их предшественники, они будут по принципу «умри ты сегодня, а я завтра».
Сталин этого не понимал? Да, нет, похоже, он даже слишком многое понимал, но выпрыгнуть из колеи, и он был не в силах. И от того его фигура видится сегодня не столько зловещей, сколько трагической.
Он явно осознавал тайные смыслы русской истории. Послевоенный Союз — многие века чаемая русская утопия. Социальная справедливость + имперское величие. Но то, что эта «сталинская высотка» — дом на песке марксизма-атеизма, похоже, отлично видел сам архитектор.
Он реабилитирует русскую монархию — кинообразы Ивана Грозного и Петра. Восстанавливает Патриаршество. Уничтожает «ленинскую гвардию» русофобов, а потом — «космополитов». Понимает, что партия должна быть «орденом меченосцев». Но от Ильича (а значит, и от марксизма) отречься он не может — как лишить народ веры во «всегда живого»? Тогда и его легитимность «бога-сына» окажется под вопросом. А значит, и прочее все бессмысленно.
