В 20—30-х гг. серьезные изменения в сравнении с дореволюционным временем претерпело и семейное положение жриц продажной любви. Уже в середине 20-х гг. исследователи отмечали, что кадры проституток формируются в «громадной степени» из лиц, состоящих в зарегистрированном браке, в то время как до революции они пополнялись «почти исключительно» девицами[177]. Многие торговавшие собой женщины имели детей. По данным ряда ленинградских вендиспансеров, в 1928 г. эта категория составляла до 20% всех проституток. Значительной среди продажных женщин Ленинграда была и доля разведенных. По материалам различных опросов, она колебалась от 12 до 32%, а в 1936 г. достигла 44%.
Появление замужних проституток, имевших детей, профессию, работу, — свидетельство серьезных перемен, происшедших в институте продажной любви в условиях социалистического тоталитарного общества. В целом можно сказать, что средние показатели социокультурного облика проститутки явно повышались. Это выражалось, в частности, в росте общеобразовательного уровня торговавших собой женщин. Уменьшилось число неграмотных: в 1922 г. они составляли 1/20 в среде проституток, в 1934 г. — уже 1/10. Среднее образование имели в 1922 г. 16% женщин, а в 1936 г. — 21%. Улучшились и жилищные условия советских жриц продажной любви. Если в конце 20-х гг., судя по данным обследования и результатам анализа документов трудовых профилакториев, около половины женщин вообще не имели жилья, то в 1936 г. в таком положении находилось менее 10% проституток.
Подобные изменения были в первую очередь связаны с процессами, происходившими в 1920—30-е гг. в Ленинграде и в стране в целом. Однако столь прямая связь данных процессов с модификациями черт продажных женщин вряд ли могла радовать. Скорее это означало, что проституция имела весьма глубокие корни в новом обществе. Она, как лакмусовая бумажка, выявляла все происходящие в социалистическом городе перемены. Нарастание маргинализации населения, связанной с форсированной индустриализацией и насильственной коллективизацией, привело к тому, что институт продажной любви перестал быть неким обособленным явлением городской жизни, развивавшимся по своим внутренним законам. Проституцией стали заниматься представительницы устойчивых социально-демографических слоев общества, и в первую очередь молодые работницы, совмещавшие этот «бизнес» со своей профессией.
Советские властные и идеологические структуры длительное время утверждали с особой гордостью, что именно в период 20—30-х гг. в стране исчезла профессиональная торговля любовью. На самом деле она исчезла уже в марте 1917 г., когда был упразднен Врачебно-полицейский комитет. Невозможно считаться профессионалом в государстве, где, по сути, существует запрет на данную профессию. Теоретически это неплохо, однако объективная реальность свидетельствовала совсем о другом: все проститутки после революции перешли в разряд тайных, что весьма затрудняло контроль государства за развитием института продажной любви. Прежде все ни медицинские, ни правоохранительные органы не имели данных о количестве проституирующих женщин ни в целом по стране, ни Ленинграде.
Общегражданская статистика не могла дать четких сведений о институте продажной любви. Городская перепись 1923 г. выявила в европейской части России всего… 117 женщин, назвавших плату за торговлю своим телом основным средством существования. Треть из них — 34 человека — жили в Петрограде. Никакими другими официальными данными авторы не располагают, и, думается, получить их не представится возможности. Все остальные сведения весьма разрозненны и противоречивы, что в первую очередь объясняется отсутствием критерия выделения проституток из массе женского населения. Основным источником сведений являются материалы внутреннего учета органов милиции, которые, впрочем тоже не слишком достоверны. Так, в 1922 г. петроградская милиции считала продажными 32 тыс. жительниц города. Цифра огромная в особенности в сравнении с численностью населения Петрограда в то время. Скорее всего, она есть некий результат мероприятий по борьбе с проституцией, о чем подробнее будет рассказано далее. По сравнению с 32 тысячами последующие данные кажутся весьма скромными. Но, как уже известно читателю, они не могут проиллюстрировать истинное положение дел. Так, в 1927 г. на учете Ленинградском уголовном розыске состояло более 3 тыс. совершивших преступление проституток. Параллельно было зарегистрировано еще 785 женщин, которые, согласно терминологии того времени, вели «паразитический образ жизни», что, по-видимому, означало что они не работали. В то же время существовала большая армия подсобниц, то есть женщин, совмещавших две профессии. Точное число этой категории официальные власти старались не называть что, впрочем, и невозможно было сделать. Однако, по мнению, работников правоохранительных органов, уголовницы и профессионалки в конце 20-х гг. составляли примерно 1/5 всех женщин торговавших собой.
Имеются и некоторые цифры, относящиеся к 30-м гг. В 1932 г. ленинградский отдел социального обеспечения вел работу с 2 тыс., женщин, занимавшихся проституцией профессионально. И если следовать милицейской логике, существовало еще по меньшей мере 8—10 тыс. непрофессиональных. Количественные данные, касающиеся второй половины 30-х гг., вообще весьма сомнительны. В 1934 г. на учете в Ленинградском уголовном розыске стояло 700 проституток, связанных с криминальной средой, а в 1935 г., по данным районных собесов, их число достигло 1271. Последние показатели датируются 1936 г.: в Ленгорсобесе числилось около 1 тыс. проституток, проживавших в 7 из 10 районов Ленинграда. В общем-то, эта цифра практически говорит лишь о том, что какой-то учет продажных женщин в конце 30-х гг. еще велся. Но, конечно, реального представления о размахе тайной торговли любовью он дать не мог. Политика растворения продажных женщин в общей массе населения проводилась сознательно — об этом читатель узнает из последующих глав, — она создавала чисто внешнее впечатление о сокращении рынка торговли любовью. В действительности же такая политика вела к образованию в любой социально-профессиональной среде контингента, склонного к проституированию, и явно ослабляла моральные устои общества в целом. Кроме того, государство, уповавшее на то, что торговля собой становится вымирающей профессией, по сути, лишалось возможности контролировать этот вид сексуальной коммерции, а также оказывать посильную помощь по социальной реабилитации женщин, желающих порвать с прошлым. Невозможно лечить болезнь, не определив ее симптомов и не зная количества пораженных ею. Нужно отметить, что в дореволюционном Петербурге ситуация несколько отличалась благодаря системе государственного контроля за развитием проституции. Об этом, в частности, повествует следующая глава книги.
Н. Б. Лебина. Милость к падшим
Многомерный петербургский социум с 40-х гг. XIX в., как уже известно читателю, стал расширяться за счет еще одной быстро развивавшейся группы населения — проституток. Продажная любовь была наконец институционализирована в России, и это поставило перед обществом задачу формирования принципов взаимоотношения с ней. Появилась необходимость выработать правовые и санитарно-гигиенические нормы соприкосновения с официальным институтом торговли любовью, определить его место в городской инфраструктуре. Не менее сложными оказались и морально-этические проблемы, порожденные легализацией проституции.
До 40-х гг. XIX в. прелюбодеяние и блуд в России рассматривались лишь с христианско-православной позиции. Русская церковь яростно пропагандировала идею «злой жены», повинной во всех соблазнах, и прежде всего в первородном грехе. Факт прелюбодеяния, тем более блудодействие, не только осуждался, но и жестоко карался, однако раскаяние могло искупить грех. Милость к падшим воспринималась в общественном сознании лишь как предоставление права возвращения женщины-блудницы к безгрешной жизни. Официальное признание проституции, подразумевающее трактовку этого занятия как определенного ремесла, профессионального промысла, заметно усложняло проблему. Возникал вопрос о духовном облике мужчины-христианина, покупавшего ласки блудницы. Можно ли считать его падшим созданием и какую форму должно В данном случае обрести милосердие?
Рассматривая весь комплекс этих проблем с современных позиций, разумнее подходить к ним с точки зрения, пригодной для изучения всех девиаций в целом. Ведь проституция не имеет сугубо специфических причин, породивших ее. Особое же общественное предубеждение именно против купли-продажи любви, скорее всего восходит к имевшему исторические истоки представлению о том, что половой акт носит мистический, почти магический характер, близкий к священнодействию. Его профанация, а именно так можно истолковать проституцию, не может быть воспринята спокойно, конечно, это в значительной степени относилось к российскому менталитету, где тесно переплелись элементы язычества и христианства. Россиянин мог спокойно соседствовать с кабаком, убежищем нищих, но только не с публичным домом, который к тому же считался порождением западного влияния. Такого мнения придерживались даже жители Петербурга. Во всяком случае, в XVIII в. в русских лубках «злая, развратная жена» изображалась всегда в немецкой одежде. Подобное предубеждение отчасти сохранилось и в XIX в. И все же общество старалось найти приемлемую форму отношений с институтом проституции, что выражалось в системе регламентации последней.
