Последнее время он был особенно мрачен и первичен. Да и в книге последней он уже не надеется на победу земную. Уже его новый герой, Дмитрий Климов, победитель зла, приходит откуда-то из другого мира, то ли из будущего, то ли из мира ангелов. Он способен выручать людей, но что же так беспомощны сами люди? Вот вопрос — мучающий Анатолия Афанасьева. Люди были согласны на Ельцина, на нищету, на закрытие всех предприятий, их же кормящих. Люди сами ликвидировали свою могучую страну. Ему были непонятны такие люди. Может быть, это непонимание пассивности людей, целого народа и вело Афанасьева к тем или иным срывам, к одиночеству , к смерти ?
Он шел сам навстречу смерти, загоняя, может быть, себя в тупик своими демоническими книгами. Скопище монстров со всех сторон , со страниц его последних произведений наваливалось на него по ночам . Ведь победитель-то его был романтически выдуман, как принц из сказки, как витязь из народной былины, а монстры были живые, из нашей криминальной повседневности... И смерть нашла его, пожалуй, самого молодого из той былой когорты сорокалетних прозаиков. Смерть его победила...
Хотя о его смерти почти нигде и не было сообщено, может быть, все перестроечные монстры, от какого-нибудь Сванидзе до какого-нибудь Бендукидзе, дружно праздновали в тот день свою победу, ибо ощущали некую неловкость от присутствия живого Анатолия Афанасьева и его новых книг на прилавках книжных магазинов.
А мы, его друзья, 9 октября 2003 года отпевали его в Храме Бориса и Глеба, провожали в последний путь на кладбище, а потом поминали его в его квартире на Ленинском проспекте. Увы, многих не было. Не пришел никто из бывших либеральных друзей, даже из тех, кто клялся в своем приходе. Не пришел никто из Союза писателей России, видно не по нутру им была чересчур непримиримая проза Афанасьева.
А вот Александр Проханов , будучи на Франкфуртской книжной ярмарке одним из главных героев, отменил все свои пресс-конференции, все предполагаемые переговоры с переводчиками из западных издательств, отменил для себя этот книжный балаган, где Россия выглядела как нищая сиротка рядом с богатым заморским хозяином, подобным монстру из книг Афанасьева, и прилетел на похороны друга. Подумайте про себя, каждый ли из вас может так поступить?
Вот они передо мной на полке, книги Анатолия Афанасьева, выстроенные в один ряд. Они уже обрели свою собственную значимость и живут отдельно от своего автора.
Может быть, книги его, выстроенные в один ряд, помогут другим победить зло?. Все-таки, звонит же колокол в душе у каждого, даже самого заблудшего, и это колокол добра и веры, веры и надежды, надежды и любви.
Я задумался, а может быть, именно такая непримиримая ко всяческому злу проза — и есть настоящая православная проза? Может быть, такую непримиримость и ждет от нас Господь?
Владимир БОНДАРЕНКО
Полностью статья будет опубликована в “Дне литературы” № 10
ОДИНОЧЕСТВО ГЕРОЯ Смерть всегда внезапна, как удар молнии из ясного безмятежного неба. Смерть уводит с собою человека, но и заставляет, может быть, впервые в жизни, особенно проницательно вглядеться в ушедшего, в его тускнеющие черты, чтобы запечатлеть тот образ, который был постоянно возле, и к которому мы из-за житейской шелухи были поверхностны и часто невнимательны. Мы судили-рядили о нем зрением обычным, и только в эти трагические часы вдруг открывается в нас подспудно таящееся, внутреннее сердечное зрение, и мы видим покинувшего нас совсем иным…
Мне никогда не забыть особое, густо исчерканное страстями благородное лицо Афанасьева, удивительное по особенному рисунку, его участливый глуховатый голос с иронической интонацией, его дробный хрипловатый смех, его привычку исчезать внезапно, покидать беседу иль застолье, словно бы окружающие люди были в тягость ему; он постоянно тосковал по друзьям, близким по духу, но и не мог оставаться долго возле, будто что-то тяготило, томило, раздирало его.Афанасьев жил всё время в состоянии "ухода", " побега", и это чувство ожидания грядущего пути тяготило, надламывало, вносило трагизм в общем-то устойчивую упорядоченную и счастливо сложившуюся жизнь; он был домашним, городским человеком , а манили постоянно иные, воображаемые миры. Анатолий не был обделен судьбою ни в житье, ни в творчестве, успех рано и прочно навестил его. Когда Анатолий жаловался на болячки, я уверял, что это-де всё пустое, лишь игра тонкого художественного подсознания,повод для усовершенствования; дескать,всё пройдет и схлынет, как с гуся вода:только у мертвого ничего не болит. Но ведь был же повод относиться с доброй усмешкою к его капризам? Конечно, был… Бабушка, которую он любил, жила под сто лет, и я отчего-то был совершенно уверен, что Афанасьеву уготована жизнь долгая, со всеми радостями и неминуемым унынием старости. Дети выросли, вот и внуки пойдут, и он будет хлопотать сердечно возле них, выстраивая свое поколение. И вообще, бытует поверие, что человек, который вечно кряхтит, как старое дерево в бору, живет долго. А Толя надорвался вот в своем непокорном противостоянии,в каких-то неистовых трудах, словно бы чуял свои пределы; он, внешне мягкий, поклончивый, оказывается, как всякий гордый натурою человек, скрытный по существу и одинокий, не умел сгибаться, и этот ветровал, что бушует над Россией уже десять лет, подломил и его.Он катится по вершинам и сламывает болючих душою людей.
Как всякого совестного человека, Афанасьева угнетало наступившее "царство лжи"; он пристрастно вглядывался вокруг себя и, увы, не находил державы, за которую бы можно ухватиться.Его пригнетало, что люди так отчаянно разобщены, что даже писательское общество как бы исключило из себя писателя с большим дарованием и умом, писателя, энергетического, с талантом, близким к провидческому, и это вызывало недоумение и скепсис. Нет, он не обижался ни на кого, не жаловался, но этот недоуменный вопрос "почему?", как бы висел в воздухе.И чем больше Афанасьев выпадал из сообщества, никем не отмеченный, тем более погружался в себя, в свое одиночество, и оно становилось уже вызовом всем — дескать, живите, как хотите,а я покидаю вас навсегда, и ни звука мольбы вы не услышите от меня.Есть древнее присловье: "не приближайся слишком близко к властям — возненавидят, и не отстраняйся слишком далеко — позабудут". Гордый русский человек не знает золотой середины: уж если и рвать, то сразу и со всеми, ибо одиночество тоже таит в себе обманчивую сладость.
Русский мир раскололся на две части, и господа, похитив нашу волю, по-барски уселись за столом, по-свински забросив на государский стол свои копыта. Афанасьев мог бы легко вписаться в новую систему, его книги нарасхват, но он остался по эту сторону непроходимого оврага в толще русского народа-простеца, ни разу не изменив ему даже в мыслях, и никакие бы калачи и пышки не смогли бы переманить писателя в "царство лжи".
Я помню, как Афанасьев писал меланхолические повести о любви, в них не было ни крохи глума и блуда, и в них, думается , было много личного, потому что уж слишком тонко запутывалась и распутывалась бархатная паутина человеческих страстей. Он был по натуре своей любовный человек, несмотря на ироничность и подтрунивание, он поклонялся человеческой доброте и совестности, но вот дикое время заставило не только сменить стиль, но и содрало с души созерцательную печаль, с какою создавались его прежние романы и рассказы, и обожгло до кровоточащих язв.
Он боялся сатаны, приход которого предвидел;Афанасьев рассмотрел его в кишении человечьих масс и поразился его мерзости. Но не отступил в испуге, не отвел взгляда. Афанасьев стал в подробностях описывать портрет дьявола в его многоликости, лукавые образы его подельников и попутчиков, не боясь сам опачкаться о "не наших", он как бы готовил стратегию грядущей битвы, помещал русский народ в вымышленные вроде бы фантастические , гротескные обстоятельства.И вдруг, читая романы Афанасьева, ловишь себя на мысли,что его предсказания уже сбылись на наших глазах; они, когда-то очерченные лишь в подсознании,наполнились тварной плотью и уже живут, как фантомы ,властвуя над нами, а мы,аки покорное быдло, прячем голову в песок, стараясь не заметить тех перемен в России, что уже случились.
Афанасьев от природы был наделен неповторимой мягкостью, ироничностью письма,порою жутковатым юмором, от которого коробило поверхностного человека: так интеллигентного человека пугает изнанка войны.Он обладал теми особенностями художественного стиля, что делает писателя неповторимым.Он выпадал из всех обойм , потому что порою обдавал стужею низкой земной правды, которою не всем хочется знать.
Афанасьев был печальным писателем. Писателем пессимистом и трагиком (на поверхностный взгляд); но подавляя уныние перед неистребимостью мирового зла, он не давал безысходности победить окончательно.И потому во всех его последних романах русский герой остается победителем во всех злоключениях.Это была правда его души, не могущей позволить, чтобы время лжи одолело родину.
