В конце XVI века, когда городские власти впервые подняли вопрос о создании более просторных улиц, любая ширина свыше пятнадцати футов считалась просто гигантской. К 1700 году Французская королевская академия архитектуры начала устанавливать нормы; ее члены решили, что ширина улицы в 21 фут должна являться «абсолютным минимумом». Несколько лет спустя Деламар заметил, что «средняя ширина парижской улицы теперь – между 30 и 32 футами».
В то время как Генрих IV добавил всего лишь несколько новых улиц, ни одна из которых не служила городу в целом, его внук осознал, что этот элемент городской инфраструктуры должен сыграть решающую роль в преображении средневекового города в современный.
Серия похожих и связанных между собой проектов в начале 1670-х годов доказывает, что король и его команда имели четкое представление об идеальной улице, а также концепцию городского центра, где транспорт мог бы передвигаться свободно. Каждый из декретов касается той или иной улицы, «слишком узкой», «неровной по ширине», «недостаточно прямой». Одна улица за другой лишались тупиков, выравнивались («одинаковая ширина по всей длине»), выпрямлялись («расположение вдоль одной линии»). Отдельные улицы соединялись с другими, прокладывались также и новые, чтобы создать оси, по которым мог двигаться транспорт, «так чтобы две повозки могли разъехаться одновременно» и таким образом «облегчить затрудненное движение». Работы велись ради «удобства парижан», а также парижских коммерсантов, учитывая, что новые улицы способствовали прохождению «телег и прочего, перевозящих товары и провизию».
Карта Георга Брауна 1572 года изображала улицы Парижа XVI века как обычные проходы между домами, с помощью которых можно было передвигаться только в границах района, но не по городу в целом.
Возможно, самым впечатляющим в этой массивной переделке городского ландшафта было то, что ее удалось произвести без масштабных разрушений, с которыми ассоциируется вторая крупная перепланировка Парижа, произошедшая в XIX веке. Архитекторы Парижа XVII века имели свободу творить. В отличие от своих последователей в XIX веке им не нужно было ровнять с землей и отстраивать заново стареющую и битком набитую столицу во имя современности и необходимого обновления. Для своих новых построек они большей частью могли использовать пустыри. Но даже если существующее здание действительно мешало им воплотить свои идеи, они тщательно все обдумывали и всегда выбирали наименее радикальный вариант решения проблемы.
Когда согласно плану было нужно снести то или иное строение, архитекторы, руководствуясь тем, что теперь назвали бы охраной архитектурных и исторических памятников, тщательно изучали объект, чтобы определить его культурную ценность. Так, в случае с двойными Сент-Антуанскими воротами Блондель решил, что одни можно разрушить, но вторые нет – «ради красоты их барельефов», созданных известным скульптором XVI века Жаном Гужоном, а также из-за «необыкновенного проектного решения одной из арок». Получившееся в результате смешение старого и нового снискало всеобщие похвалы; один из городских историков XVIII века считал Сент-Антуанские ворота по-прежнему «самыми удачными воротами Парижа».
На узких улицах, которые вскоре должны были расширить, архитекторам было приказано также обращать внимание на «особенно старые» или очень некрасивые дома – таким образом король решил воспользоваться возможностью убрать уродливые разваливающиеся строения. Но если предпосылок к сносу не было, дома по сторонам улицы просто переносились и власти назначали владельцам некоторую компенсацию. Иногда те пытались спорить и бороться с переносом, но никому не было позволено стоять на пути модернизации города.
К 1672 году расширение улиц, которое изначально было задумано как средство для решения транспортных проблем, получило новое звучание. «Его величество желает украсить свой город Париж», «сделать Париж самым красивым городом во Франции», а также сделать так, чтобы он «превзошел все знаменитые города в любом королевстве мира». С тех пор в перепланировке учитывались не только утилитарные, но и эстетические факторы.
И это обстоятельство заметно изменило улицы Парижа. До XVII века замощенных улиц в городе было очень мало. В течение же XVII века дорожное покрытие стало обычной вещью, брусчатка для мостовых обрела стандартные размеры: площадь от семи до восьми квадратных дюймов, толщина от восьми до десяти дюймов – и долгое время считалась характерной чертой Парижа.
С самого начала эта брусчатка представлялась как одно из главных украшений столицы. До 1660 года городские власти всего лишь поощряли горожан, которые подметали улицу перед своими домами. Но в ноябре 1665 года газеты объявили о введении официальной уборки: «Четыре тысячи человек начали избавлять наш великолепный город от грязи». Журналист Адриен Перду де Сублиньи писал, что король решил на время отвлечься от военных кампаний, дабы лично убедиться, что Париж содержится в порядке, и издал этот новый указ. В следующем году другой журналист уже заявлял, что «наши мостовые теперь сверкают».
Он добавил, что, производя осмотр столицы, король лично «восхитился» этими сияющими чистотой мостовыми. И подобные инспекционные туры повторялись не один раз. Пока перестраивался город, журналисты регулярно писали в газетах о том, как король «прогуливается по всему городу» как обычный парижанин, чтобы удостовериться, что столица становится именно таким местом, где «каждый… может ходить легко и свободно».
Этой цели нельзя было бы достичь без одной из самых важных вещей для городского пешехода – тротуаров. Несмотря на громадный успех новшества, впервые представленного на мосту Пон-Нёф, оно отчего-то не скоро появилось на парижских улицах. Однако о нем не забыли.
Quai, термин, который до сих пор используется для обозначения набережных Сены, впервые появился в 1636 году. Остров Сен-Луи строился полным ходом, и городские власти как раз обсуждали, какой должна быть набережная Правого берега. Возникла идея добавить мощеную дорожку вдоль берега, которая, с одной стороны, была бы функциональной (это было удобно для погрузки и разгрузки товаров, доставлявшихся в Париж по Сене), а с другой – как раз позволяла бы парижанам «ходить легко и свободно», любуясь рекой и конечно же новым островом. Набережную назвали Quai des Célestins. В 1636 году берега реки все еще были совершенно необустроены. Новое слово, quai, означало, что это понятие становится важным. И в самом деле, на протяжении XVII века все quai в Париже были приведены в надлежащий вид и каждая получила особую дорожку для прогулок вдоль реки.
Сначала новые приспособления для пешеходов у берегов Сены назывались либо banquettes, как приподнятые части мостовой на Пон-Нёф, либо marche-pieds («ступенька, подножка»). В октябре 1704 года король приказал выровнять и замостить набережную Гренуйер (Quai de La Grenouillère) возле Лувра, в эдикте упоминалось создание trottoir. Это было первое упоминание термина, которое скоро стало официальным французским (и не только) названием тротуара. Когда было издано распоряжение о постройке набережной Орсе (Quai d’Orsay), планы предусматривали trottoir шириной в девять футов – «чтобы предоставить пешим людям пространство для ходьбы».
В то время как Париж вовсю перестраивался, на первый план вышел ученик Блонделя, Пьер Бюлле. Очень скоро он был назначен главным архитектором города. Бюлле сделал великолепную карьеру, возводя особняки в роскошных престижных районах, которые появились в Париже чуть позже, возле уже законченной «зеленой стены» – включая тот, где теперь расположен отель «Риц Париж». В 1672 году Бюлле буквально прочесывал улицы, переходя от дома к дому, чтобы оценить инфраструктуру. По приказу короля совместно с Блонделем он начал работу над новой картой Парижа, чтобы скоординировать все более и более амбициозные планы, касающиеся будущего города.
То, что сейчас известно как карта Бюлле – Блонделя, является замечательным документом, запечатлевшим Париж в ключевой момент его развития. Современники немедленно присвоили ей звание самой точной из всех существующих карт, и это легко объяснить. Проводя «инвентаризацию» на месте, Бюлле в полной мере осознал, как трудна задача картографа, который вынужден работать «в забитом людьми и домами центре города» и должен «измерить недоступные прямые линии». Поэтому он изобрел новый «геометрический инструмент», который назвал pantomètre, «инструмент, который может измерить все».
Новая карта тем не менее должна была изобразить гораздо больше, чем то, что мог измерить Бюлле. Очень скоро все заинтересованные стороны поняли, что им надо запечатлеть все перемены – те, что уже произошли, те, что находились в стадии свершения, и те, что только планировались, – и при этом им нужна была уверенность в том, что изначальные намерения не будут искажены по мере того, как проект будет двигаться вперед.
