В начале IV века император Константин отменил законы против христиан. В конце того же века, при Феодосии, христианство становится государственной религией.
Ближайшие века были исключительно важными для формирования христианского мировоззрения, культа и искусства. В IV—V веках из синтеза евангельских учений и греческой философской традиции складывается тот духовный облик христианства, который оно сохранит на века, канонизировав писания отцов церкви. В V веке неизвестный автор, называвший себя Дионисием Ареопагитом, теоретически обосновал возможность иконы как материального подобия духовной сущности. В VI—VII веках сложился иконописный образ Христа, к которому мы привыкли. Начиная с IV века, литургия (богослужение) заменяет античный театр. Возникает новый праздник взамен старых, утративших свой внутренний смысл. Вокруг литургии, соединяясь с ней, развиваются поэзия, музыка, живопись (иконы, мозаика), скульптура, вместе создававшие впечатление огромной силы, захватывавшей толпу невольно, помимо сознания. Христианство стало религий, нашедшей доступ и к образованным верхам, и к неграмотным массам, религией, объединившей общество единой системой символов.
Однако средние века — время не только единой веры, но и бесчисленных ересей. Каждый слой общества понимал одни и те же символы по-разному, и социальная борьба продолжалась в форме религиозной борьбы. В ходе этой борьбы шел неуклонный нравственный упадок официального христианства. Исторических условий для преодоления общественного неравенства, победы над нищетой, войнами в мире не было. И Иисус вовсе не указывал путей социально-экономического развития мира. Евангельские принципы не имеют ничего общего с практической целесообразностью. Они скорее противоположны ей. Принцип: «Если хотят взять у тебя рубашку — отдай и верхнюю одежду» — вряд ли помогает экономическому процветанию. Заповедь: «Любите врагов своих» не помогает укреплению государственности. Христос дал новый нравственный идеал, и каждый человек, руководствуясь им, должен был искать пути для воплощения его в жизнь. Первые христианские общины, еще гонимые, прятавшиеся в катакомбах, посильно старались воплощать этот идеал. Христиане-рабовладельцы часто отпускали на волю своих рабов, а богатые отдавали в общину имущество, чтобы накормить голодных. Все это, однако, быстро исчезло, когда христиане-энтузиасты растворились в массе новых христиан.
Церковь приспосабливается к миру и становится стражем общественного порядка. Люди, пытавшиеся возродить нравственный пафос раннего христианства, сталкиваются теперь с самой церковью. Чем дальше, тем реже искренние и талантливые проповедники становились епископами и патриархами. Когда один из первых патриархов — бескомпромиссный Иоанн Златоуст — стал обличать нравы императорского двора, он был низложен и умер по дороге в ссылку.
В средние века «златоусты» — чаще рядовые священники и монахи. При жизни их обуздывали, ограничивали, иногда ссылали и заточали; а после смерти некоторых объявляли святыми. В XIII веке в Италии жил знаменитый .Франциск Ассизский (т. е. из Ассизи), организовавший движение людей, следовавших за образом Христа. Франциск вовсе не был угрюмым аскетом. Это был человек радостного мировоззрения, влюбленный в жизнь поэт, воспринимавший все в природе как чудо, как божественную поэзию. Любовь ко всему живому так переполняла его, что ему было радостно оставить свой дух вечно свободным, отказаться от отяжеляющего и сковывающего душу богатства, полнее отдаться служению людям и жизни. Кроткий, светлый Франциск был после смерти канонизирован церковью, признан святым. Однако слишком уж ревностных его учеников сжигали, и движение добровольной бедности приняло удобную для церкви форму нового монашеского ордена францисканцев (вполне респектабельного и достаточно богатого).
В истории Церкви борются два подхода к жизни и два типа людей, государственного и нравственного. Первый господствует, второй подавляется. Можно показать это на примере двух современников русского царя Ивана III — НилаСорского и Иосифа Волоцкого. Для Нила главное — человеческий облик христианина; для Иосифа Волоцкого — обряд. Старцы, игуменом которых был Нил, выступали за не-стяжательство (т. е. против монастырского владения землями и крепостными крестьянами). Иосиф же горячо защищал монастырские богатства. Сторонники Нила Сорского выступали против казней еретиков; игумен Иосиф призывал Ивана III, «по примеру гишпанского кесаря», ловить и жечь еретиков. Победил Иосиф Волоцкий. Нескольких еретиков сожгли.
Тут мы подходим к самой черной странице в истории средневекового христианства. Каким образом христиане, бывшие мученики римских кесарей, сами стали мучителями? Каким образом они стали не только поддерживать жестокие действия власти, а прямо вдохновлять и подталкивать власть на насилие в вопросах веры, на сожжение еретиков, вырезание языков и т. п.? Какую-то роль здесь сыграло общее одичание Европы в так называемые «темные века» (V—X века н. э.). Интеллектуальный уровень руководителей церкви в это время также упал. Простая грамотность стала редкостью, и церковь опустилась до грубых варварских суеверий. В варварском суде невиновность доказывалась поединком, испытанием раскаленным железом и тому подобными способами. И церковь шла тем же путем.
Однако это объяснение недостаточно. Надо учесть еще внутреннюю логику развития христианской церкви. Еще первые последователи Иисуса, горячо Его любившие и старавшиеся выполнять все его заветы, понимали учение слишком уж буквально. Христианские мученики первых веков остались в памяти человечества как люди необычайной нравственной высоты, мужества и стойкости. Они стали образцом человеческого поведения на тысячелетия вперед. А. И. Герцен в Крутицких казармах, под арестом, с восхищением перечитывал Четьи Минеи (жития святых). У аскетов и мучеников был живой идеал, и они доказали, насколько для человека важнее осмысленность жизни, чем сама жизнь. И, однако, уже тогда начали проявляться некоторые опасные тенденции. Появилась не просто готовность принять муку (как это было у Христа), а жажда мученичества, искание мученичества, как главного дела жизни. Между тем смысл жизни можно отстоять, отдавая жизнь, но его нельзя приобрести даже за жизнь. Смерть и страдания не прибавят ничего к ценностям души. Сами они — отнюдь не ценность. Но историческая трагедия христианства была в том, что главным постепенно становится не «жизнь вечная» — т. е. внутренняя глубина жизни, а некая будущая потусторонняя жизнь, которая должна компенсировать страдания в этой.
Мукой и смертью можно «заработать» царство божье. Если Иисус предупреждал против поисков материализованного царства божьего («не говорите: вот оно здесь или вот оно там, ибо царствие Бо-жие — внутри вас»), то последователи Его искали свой идеал именно «где-то» и «когда-то», вне себя самих. «Царствие Божие» обретает предметный смысл. Оно становится загробным царством — местом, куда люди попадают после смерти.
Мы чувствуем, что не на пустом месте возникли и уйдем не в пустоту. Жизнь, таинственная целостная жизнь была до нашей земной жизни и будет длиться после. Но как? В какой форме? Мы так же не знаем достоверно о жизни будущей, как и о прошлой, предшествовавшей нашему рождению. Об этом душа наша не знает ничего и в то же время она может знать все о жизни вечной. Вечная жизнь присутствует в этой, земной, как и в той, загробной. И если душа открыла в себе свою собственную последнюю глубину, она причастилась жизни вечной, — тому самому царству, которое не «там» и не «здесь».
Здесь — это слишком здесь,
Там — это слишком там, — писала Цветаева.
Вечность не там и не здесь — и присутствует всюду.
Для чего выносить страдание? Почему Христос пошел на крест и не поддался уговорам Петра избежать крестных мук? «Отойди от меня, сатана, — сказал Он ему, — не о небесном думаешь, а о земном». Что означают эти слова? Что такое — награда на небесах? Что-то, что нам подарят потом, или прежде всего то, что мы можем ощутить сейчас и здесь? То ни с чем не сравнимое душевное состояние, та благодать, которая сама по себе награда и высший смысл и ничего другого не ждет?
