ночью мы ехали втроём из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), — и чуть не попались шайке лезгин. Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это татарские бани! Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом, я вояжировал. Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к чорту, сердце бьётся, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь.
Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, — да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остаётся только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским.
Ты видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой, а право, я расположен к этому роду жизни. Если тебе вздумается отвечать мне, то пиши в Петербург; увы, не в Царское Село; скучно ехать в Новый полк, я совсем отвык от фронта, и серьёзно думаю выйти в отставку.
Прощай, любезный друг, не позабудь меня, и верь всё-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал.
Вечно тебе преданный М. Лермонтов»
После Тифлиса, Мишель пожил, сколько хотел, в Пятигорске, потом в Ставрополе, затем побывал в Елисаветграде, в Москве и, конечно, в Петербурге. В столице Лермонтов постарался задержаться подольше. Сохранилось его письмо генерал-майору П.И.Петрову:
«Петербург, 1 февраля 1838 г.
Любезный дядюшка Павел Иванович. Наконец, приехав в Петербург, после долгих странствований и многих плясок в Москве, я благословил, во-первых всемогущего Аллаха, разостлал ковёр отдохновения, закурил чубук удовольствия и взял в руки перо благодарности и приятных воспоминаний. Бабушка выздоровела от моего приезда и надеется, что со временем меня опять переведут в лейб-гусары; и теперь я ещё здесь обмундировываюсь; но мне скоро грозит приятное путешествие в великий Новгород, ужасный Новгород…»
В Петербурге Лермонтов побывал в гостях у Жуковского, читал тому свои новые стихи и получил в подарок экземпляр «Ундины» с автографом. Но в литературные круги Мишеля по-прежнему не допускают.
В конце концов, Лермонтов всё же вынужден покинуть столицу и отправиться к новому месту службы. Ехал он, как обычно, не спеша, и прибыл в Новгород лишь 25 февраля 1838 года. Лейб-гвардии Гродненский гусарский полк в то время дислоцировался в 145 верстах от столицы империи в местечке Селищи в знаменитых селищинских казармах. В Новгороде Лермонтов задерживаться не стал и 26 февраля 1838 года явился к командиру полка князю Багратиону-Имеретинскому. Он получил назначение в 4-й эскадрон, а на другой день, 27-го числа, уже дежурил. Здесь у Мишеля не было дядюшки-генерала, который простил бы ему столь долгое путешествие к месту службы — пришлось отрабатывать опоздание.
Впрочем, и в этом полку Лермонтов надолго не задержался, ведь его бабушка, Елизавета Алексеевна, неустанно хлопотала о переводе внука в стольный Петербург. По её просьбе граф Бенкендорф уже 28 марта 1838 года писал военному министру Чернышёву:
«Родная бабка его, вдова Гвардии Поручика Арсеньева, огорчённая невозможностью беспрерывно видеть его, ибо по старости своей она уже не в состоянии переехать в Новгород, осмеливается всеподданнейше повергнуть к стопам его Императорского Величества просьбу свою о… переводе внука её Лейб-гвардии в Гусарский полк, дабы она могла в глубокой старости (ей уже 80 лет) спокойно наслаждаться небольшим остатком жизни и внушать своему внуку правила чистой нравственности и преданность монарху.
Принимая живейшее участие в просьбе этой доброй и почтенной старушки и душевно желая содействовать к доставлению ей в престарелых летах сего великого утешения и счастия видеть при себе единственного внука своего, я имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство в особенное, личное мне одолжение испросить у Государя императора к празднику Св. Пасхи Всемилостивейшее, совершенное прощение корнету Лермантову, и перевод его Лейб-Гвардии в Гусарский полк.
Генерал-Адъютант Граф Бенкендорф».
Вот так, оказывается, на самом деле «преследовал» опального поэта Лермонтова главный жандарм России граф А.Х. Бенкендорф! В результате Мишель прослужил под Новгородом всего полтора месяца и уже 9 апреля 1838 года был переведён в Царское Село в свой прежний лейб-гвардии Гусарский полк. Насколько известно, за время пребывания в Селищах Лермонтов шесть раз дежурил по полку и два раза был на церковном параде. Здесь с ним никто не нянчился, да и поэтом не считал.
Некоторые литературоведы пишут, что, несмотря на краткость пребывания Лермонтова в Лейб-гвардии Гродненском гусарском полку, он успел приобрести среди товарищей по службе уважение и авторитет как офицер и поэт. Однако, один из его сослуживцев, А.И. Арнольди, по данному поводу написал позднее в своих мемуарах следующее:
«Лермонтов в то время не имел ещё репутации увенчанного лаврами поэта, которую приобрёл впоследствии и которая сложилась за ним благодаря достоинству его стиха, и мы, не предвидя в нём будущей славы России, смотрели на него совершенно равнодушно…»
Что же касается офицерской удали, то надо понимать специфику гусарской службы. В казармах не было иных развлечений, кроме вечеринок с вином и картами. Известно, что Лермонтов в Селищах в первый же вечер проиграл за карточным столом 800 рублей! Четыре офицерских жалованья за раз! Таких «удальцов» в любом карточном обществе будут носить на руках. Кроме того, в свободное от службы время Лермонтов позволял себе довольно часто отъезжать в Петербург, а ведь это 145 вёрст туда и столько же обратно! Кто ещё из товарищей Лермонтова по службе мог себе позволить такое? Так что, словами Пушкина можно сказать: «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог!», однако то ли это уважение, которого достоин именно офицер? Всё тот же Александр Арнольди, ставший позднее генералом от кавалерии, участником Кавказских походов и русско-турецкой войны 1877–1878 годов, военным губернатором Софии писал в своих мемуарах:
«Он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный. В то время мы все писали такие стихи. Я жил с Лермонтовым в одной квартире, я видел не раз, как он писал. Сидит, сидит, изгрызёт множество перьев, наломает карандашей и
