Днем вечно кутаюсь бывало в плед,
А ночью в глубине полуподвала
На стеклах расцветает бересклет
И воду в чайнике околдовало.
Жаль одного -- по стишии войны
Очистить будем комнатку должны.
И вновь в Никольском! И о стекла лбом бой!
И думаю -- в огне оно гори б
Или шарахни в эту дачу бомбой,
И расползись, как ядовитый гриб,
По швам она -- пускай бы с богом, с помпой, -
Как отлились бы слезы им мои б!
Нет, Вы меня не поняли: в Москву я
Не жажду снова -- не Москвой живу я.
А мыслью, что закончится война -
Куда мы денемся? Приткнемся где мы?
А то что нынче ж кончится она -
Не представляет для меня проблемы.
Силенка-то зело истощена
У нас и немцев. О ее конце мы
Куда подвинемся? Где ждать угла -
Тем боле, что после войны дела
С жильем и пищей станут много плоше,
Чем нынче -- вот что следует учесть.
Уже картошки нет и мяса тоже,
Есть молоко, да не про нашу честь -
По четвертному литр, да и дороже,
Раз в месяц керосин на складе есть,
И разливаю по тазам покуда -
Поскольку вышла вся стеклопосуда.
Как жаль, что Вы не шлете мне вещей:
Мужской пиджак без пуговиц на рынке
Весьма идет за семьдесят рублей,
Калоши старые -- в 60, ботинки
Коньковые с дырами от гвоздей -
За 80, то же по починке
Идет за двести -- ясно отчего -
Ведь в магазинах нету ничего -
Ни пудры нет, ни порошка зубного -
Молчу про нитки и одеколон,
За мылом очереди с полшестого,
Пока не станет пегим небосклон,
И снова -- до восхода золотого
Красавца Феба, ну а нынче он
Сильнехонько натягивает вожжи
И появляется намного позже.
Вы пишете, чтоб избежать нытья,
А может, для цензурных умилений -
О прекращенье жалкого житья,
О временности черноты явлений.
Скажу Вам попросту: не верю я
В неясную возможность удивлений,
Поскольку за пять лет еще раз пять
Нас смогут в ящик пнуть или распять.
Кто может -- нас тут грабит понемногу,
Поскольку наш защитник на войне,
То сослуживцы, помоляся богу,
Отыгрываются с лихвой на мне,
Беря лихву за каждую подмогу,
И чрезвычайно нетверды в цене,
Когда с закупкой ездят четвергами.
И исчезают. Навсегда. С деньгами.
* * *
29 апреля 1942
Все реже голосок он подает,
Все чаще со складной скамейкой бьется -
И чудо сколько радости дает
Ему скамейка! Мигом соберется -
Мигом разложится. Сколько хлопот!
Их двадцать штук досчатого народца
Всего-то было в кассовом плену,
А взяли мы за десять р. одну,
Последнюю -- и ликовали много.
Во-первых, высидели длинный хвост
За постным маслом и купили много,
А во-вторых, мы заключили пост
Покупкой ливера, да и дорога
Потом вела домой при свете звезд -
Веселым добродушием долимы,
С тремя покупками домой брели мы.
* * *
21 мая 1942
У мамы до сих пор болит нога -
Все началось с пустячного ушиба,
Хирург на днях сказала, что цинга
И витамины были хороши ба,
И я тотчас ударилась в бега -
В бега за квашеной капустой -- ибо
Прекрасный овощ, а не суррогат
И дивно витаминами богат.
И целых два достала килограмма
И до смерти обрадовала мать -
Я ей взяла и луку. Мама, мама!
Все думают отсюда уезжать -
Мужья давно в Москве! А мы упрямо
Решили здесь уж мужа дожидать -
Когда б мы так его не заждались бы,
То были счастливы и здесь всю жизнь бы.
Ведь вызова не шлют нам, хоть в Москве
Теперь, должно быть, много лишних комнат.
А как же Надя Д. и Капа В. -
Им вызов не пришлют? О них не помнят...
Как неприятно быть теперь вдове -
Как та ошпаренная кипятком, над
Квартирой Вашей. Далеко сошлют.
А муж убит. И вызова не шлют.
И нам вот славно было б жить всем вместе.
Что ж Павел? Возвращался бы скорей!
Сперва в Москву -- чтоб показаться в тресте -
Уж мы бы потерпели пять-шесть дней -
А после уж за нами -- вот бы чести!
Но мало что-то шлет он новостей.
Постыл, постыл мне этот город клятов -
Мне никогда не обойти Саратов,
Он вечно на моем пути стоит
Моей судьбой -- сейчас пишу, а рядом
Соседка с кем-то громко говорит,
Поворотясь ко мне изрядным задом
У примуса, а примусок шумит,
Но мне все льется в уши словопадом:
Когда же это кончится война,
Чтоб съехала скорее сатана.
Мириться с подселеньем не желают
И мальчику прохода не дают,
Уйду -- по голове его щелкают
И бритвенные лезвия суют,
Вернусь -- меня на сына наущают,
Но я молчу -- до мелочей ли тут.
Все это им с лихвою отольется,
Как только из окопов муж вернется.
Копаем огороды во дворе
И садим огурцы, укроп, редиску,
Судом грозим несчастной детворе
Чтоб не подвергнуться блатному риску.
Мы чалим воду из ручья в ведре.
И вдруг редиска всходит, то-то писку!
Но налетает тучка: дождик, град,
И смыт в канаву весь зеленоград!
Где чернозем! В земле одни промойки -
И только мой почти не пострадал -
Он на отшибе, около помойки -
Таков итог всех тех, кто страдовал,
Но огородари, известно, стойки -
Опять копателей и поливал
Полно торчащих в зеленях на грядах,
Их парит дождь, жжет полдень, сечет град их.
* * *
25 июня 1942
Зачем он все не шлет мне аттестат?
Ведь деньги телеграфным переводом
Идут по месяцу, не числя трат,
Но мучаюсь не только обзаводом,
А тем, что и к столовой не крепят.
Но пусть, как шло, идет все своим ходом,
И больше я о том не напишу -
Авось без аттестата продышу.
* * *
24 июля 1942
Что до ребенка нашего -- его мир
Растет и аттестации не ждет.
Когда мы ждем трамвая -- скажет номер
И непременно в точку попадет.
Он пишет буквы -- влево колесом "р",
В нем зренье рука об руку идет
С хорошей памятью, что мне, обратно,
И памятно в себе, и в нем приятно.
Он дома не блудит, а так сидит,
Не трогая продуктов, образцово.
В столовой же за кассою сидит
Знакомая Галина Ф. Клещева,
С ее Нинуськой мать моя сидит-
И нам с того компотно да борщево.
Поев борща, поговорив с самой,
Мы в полдень отправляемся домой.
* * *
5 сентября 1942
Не сетуйте на то, что пишем редко,
Да ведь и Вы не щедры на слова.
Уехала последняя соседка,
От радости ни мертва, ни жива,
А наш приход -- несчастьице да бедка,
От дум вот-вот опухнет голова,
И рада бы не думать ни о чем я,
Но думы на душе лежат, что комья.
Все говорят, что следует и мне
Теперь в Москву податься со своими -
Как бы по вызову и наравне,
И тянет ехать... но не ехать с ними...
И я запуталась наедине
С собою и несчастьями своими.
Решила так остаться, как живу,
И по течению одна плыву.
Душа вся выболела. Тоска тиснет
И день, и ночь и ноет, и стучит.
Да временами и ребенок киснет;
Играет днем, а по ночам кричит
И головой в жару с подушки виснет,
А камфоры пущу ему -- молчит,
А час спустя опять тихонько молит:
"Пусти мне камфору!" -- боль в ушке долит.
* * *
18 октября 1942
Последнее и прежних два письма
С советами о выезде буквально
Меня сводили и свели с ума -
Как ехать мне одной да и так дально?
Риск чересчур велик, и я сама
Поехать не решусь, как ни печально -
Нужны продукты, ведь всего верней
Проедем месяц, а не пять-шесть дней.
Но Вы иначе пишете в открытке,
Свалившейся теперь на нас, как снег -
И я тотчас же собрала пожитки
И жду: когда прибудет человек -
Ведь, выехав, не будем же в убытке,
Сюда ведь ехали мы не на век?
А жить где есть там -- будем не под небом.
Но как потом с пропискою и хлебом?
А Вы не пишете о том, но вот
Как раз сейчас пришло письмо от Вали,
И я все поняла! В ближайший год
Мы бы теперь в совхозе страдовали,
И это замечательно. Ну вот.
Да и родители мне покивали.
От неожиданных вестей едва
Не побежала кругом голова.
И нынче ж с удовольствием, с подъемом
Я собрала монатки, здесь страшно
Остаться нам. Но что с Вашим знакомым?
А он не подведет? Ну, все равно -
Там видно будет... Может уж давно, мам,
Он приходил? Ведь послана давно
Открытка эта... Не заставши, мама,
Не мог он позже не вернуться к нам, а?
* * *
23 октября 1942
Пять дней сидим с Антошей на узлах,
Багаж весьма громоздким получился:
Два места жизненных нужнейших благ,
В одном -- постель, баул бельем набился,
Две сумки продуктовые -- итак
Всего шесть мест, но нужно чтоб явился
За нами человек и... напослед
Приходится не взять велосипед.
Антон уж взрослый, он не станет клянчить,
Я думаю, он, пережив, поймет,
Что нам назад в Москву его не снянчить.
В каких же числах человек придет?
