Георгий Свиридов готов понять и принять, пусть чуждые ему, но подлинные страсти, это тоже поиск души. Но холодные и развращенные умишки ему ненавистны… Их он даже к русской культуре не относит: "В чем сила русского искусства, русской литературы (кроме таланта самого по себе)? Я думаю, она — в чувстве совести". Без чувства совести даже таланты в русской литературе перестают звучать, гибнут, скудеют, прежде всего совестливостью ему так близок в поэзии Сергей Есенин. А из второй половины ХХ века — Николай Рубцов. "Николай Рубцов — тихий голос великого народа, потаенный, глубокий, скрытый…". Или же о Твардовском: "растворение себя в народной стихии, без остатка. Это достойно лучших мыслей и лучших страниц Л. Толстого — редчайшее качество". Таким же был и сам Георгий Свиридов — полнейшее отсутствие авторского эгоизма. Растворение себя в народной стихии. Только так и появляется редчайшее качество народности в высокой культуре, то самое качество народности, о котором призывно писали в партийных газетах советского времени, но которого они же панически боялись и обходили стороной и в поэзии Твардовского, и в деревенской прозе, и в музыке Свиридова.
О народности культуры композитор размышляет на пространстве всей книги, демонстрирует ее на примерах поэзии и музыки, доказывает ее осознанное третирование, а то и злонамеренное уничтожение официальными органами. Своей народностью ему дорог гениальный русский поэт Николай Клюев: "Клюев открыл великий материк народной поэзии, народного сознания, народной веры. Он прикоснулся к глубоким корням духовной жизни Русского племени, отсюда его изумительный цветастый, образный язык". В дневниковых заметках Георгий Свиридов как бы походя делает важнейшие открытия и как мыслитель, и как историк. Говоря о народности, он едва ли не первым отмечает в самом начале ХХ века " стихийный взрыв национального чувства у многих творческих гениев: Блок, Белый, Ф.Сологуб, Клюев, Есенин, русские художники, Рахманинов, Станиславский…" Я бы добавил и Николая Гумилева, и Велемира Хлебникова. Отметил бы поворот к народности у Анны Ахматовой, явное желание стать русским поэтом и порвать со своим еврейством у Мандельштама… Осознанно замалчивается русскость, национальное начало в культуре Серебряного века. Вновь такой стихийный взрыв русского национального чувства в культуре произошел с появлением деревенской прозы, с наступлением Серебряного века русского простонародья: Шукшин, Белов, Распутин, Рубцов, Гаврилин, Личутин… Но и он не был поддержан ни самим народом, ни государством. И уже с печалью пишет Свиридов: "Русский дурак — отдал Алмазную гору веры и красоты за консервную банку цивилизации (причем — пустую!)…"
Георгий Свиридов, как никто другой из великих композиторов, ценил слово в музыке, в каком-то смысле он сам подстраивал свои мелодии под стихи великих русских поэтов, но даже у любимых поэтов он всегда выбирал стихи, способные стать народными. Выше всего ценил народное мироощущение поэта — Пушкина, Блока, Есенина.
Он вообще влюбился в русскую словесность, стал настоящим знатоком литературы, благодаря чему эта книга прочитывается и как замечательная историко-литературная, критическая книга. Короткий анализ значительнейших произведений ХХ века: Булгаков, Клюев, Горький, Твардовский и так вплоть до высоко ценимого им Николая Рубцова, знание журнальных новинок, понимание литературных полемик, признание общности своей судьбы с судьбой литературных единомышленников: "К сожалению, фигуры великанов русской поэзии: Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Блока, Бунина, Есенина, глубоко ощущавших народную жизнь, движение, волнение народной стихии… как-то отошли в тень. Их громадность кажется подчас преувеличенной… Однако за последнее время в русской поэзии появился ряд очень интересных поэтов. Эти молодые поэты пытаются восстановить и закрепить связь с великой классической литературой". Он находит время внимательно прочитывать все номера любимого им журнала "Наш современник". Огорчается, когда любимые им писатели начинали конфликтовать между собой. Он всегда за общность, понимая, что лишь общность может спасти Русское дело. С какой любовью Свиридов перечисляет их имена, давая точную характеристику каждому: "Мощный, суровый, эпичный Федор Абрамов. Возвышенно-поэтический Василий Белов. Пронзительный, щемящий Виктор Астафьев. Драматичный Валентин Распутин. Мягкий, лиричный южанин, мой земляк Евгений Носов. Сергей Залыгин — тонкий и умный. Блестящий эссеист Владимир Солоухин. Я люблю и необыкновенно высоко ставлю их творчество, они — украшение сегодняшней нашей литературы. Не говоря, конечно, о классиках Леонове и Шолохове. То, что эти люди — мои современники, не дает мне с такой силой почувствовать свое одиночество…. По-новому раскрытые современные Русские характеры". Не менял он своего мнения о деревенской прозе до конца дней, лишь добавляя имена Личутина, Крупина, критика Селезнева, присоединяя к этой русской "могучей кучке" и Александра Солженицына, и Юрия Бондарева. Вот пример цельности восприятия русской культуры последних десятилетий ХХ века. Его не смутить никакими трениями писательских индивидуальностей. Пусть их спорят, главное, чтобы делали сообща Русское дело. Он ценил каждое новое имя в русском национальном ряду, радовался каждой публикации, пусть и незнакомого молодого автора. Помню, как на вечере "Нашего современника" в первые годы перестройки он сам подошел ко мне со словами благодарности за газету "День", которую он внимательно прочитывал. Мне было откровенно стыдно за столь уважительное отношение ко мне. Передо мной стоял признанный гений, великий современник, и не я ему, а он мне говорил какие-то слова признательности за смелость и мужество газеты "День"… Такие же добрые слова находил он и талантливым молодым поэтам, прозаикам, критикам, он находил время прочитывать почти всю русскую патриотику, журналы "Москва", "Слово", "Наш современник". Когда у меня вышла книга "Крах интеллигенции", привез Георгию Васильевичу на квартиру, особо не надеясь на быстрое прочтение, через неделю уже отклик: "Прочитал вашу книгу "Крах интеллигенции". Очень благодарю, что вы меня познакомили с этой… яркой книгой. Я не только прочитал ее, знаете, очень внимательно прочитал. Даже выписки себе сделал. Там много для меня нового…". И так с любой важной для него публикацией. В дневниковых записях встречаем имена критиков Юрия Селезнева, Сергея Субботина, Вадима Кожинова, поэтов Станислава Куняева, Владимира Кострова, Юрия Кузнецова… Может быть, столь внимательное отношение к авторам, уважение к младшим коллегам по искусству — это черта былой русской интеллигенции еще дореволюционного покроя? Когда еще честолюбие таланта не подавляло общую культуру поведения? Когда еще стиль поведения Маяковского был не самым характерным в русской культуре? Обладая высоким благородством души, он никогда не забывает людей, хоть как-то повлиявших на его понимание русской культуры. Пишет уже в 1994 году: "Вспомнил двух людей: Юрия Ивановича Селезнева и Юрия Ивановича Селиверстова, сыгравших некую роль в моей жизни. Притом роль благотворную. Оба были напряжены к истине, горячо любили Россию и Русское духовное начало. Оба они погибли безвременно и совершенно неожиданно. Селезнев (кажется мне всегда) был насильственно устранен из жизни. Юра Селиверстов тоже как-то странно погиб… Хорошие портреты из "Русской думы" остались…"
Очень верно композитор подмечает вечное новаторство национальной архаики, народной стихии по сравнению с быстро устаревающим прогрессизмом: " По прошествии более чем полувека выяснилось: искусство, которое считалось архаичным, устаревшим, оказалось смотрящим вперед, необыкновенно современным, благодаря своему духовному космизму, вселенскости и грандиозности образов; в то время как искусство, кичившееся своим передовизмом, называвшее себя искусством будущего, оказалось безнадежно устаревшим…" Прогрессизм, как бы он себя ни именовал — входит в общество потребления, и как все элементы этого общества требует постоянного обновления. Прогрессизм уже через день заменяется новым прогрессизмом и так далее. Кому сегодня интересен Бурлюк или Крученых? А Сергей Есенин или Александр Блок так же новы и так же злободневны, ибо их стихи опираются на вечные темы. Вечные характеры, вечные мифы. В этом противопоставлении "Соборное — общее — народное — космически-религиозное и индивидуальное — личность — неповторимость — судьба" в мировой истории культуры всегда побеждает первое, ибо любое личное уходит со временем, и спасает его лишь соприкосновение с соборным и народным. Трагичность личной судьбы — это уже соприкосновение с общим. Но кто из прогрессивных поэтов пойдет осознанно на трагичность судьбы? Вот и останутся лишь сносками к истории литературы. И размежевание в мире культуры, конечно же идет не по фактам из биографии и не по эстетике даже в конечном итоге, а по наличию национального сознания у художника и поэта. "Размежевание идет по главной линии: духовно-нравственной, здесь, в этих глубинах — начало всего".
