От Союза писателей России на церемонии выступил его председатель Валерий Ганичев:
— Покров гениальной музыки Свиридова оберегает наши сердца и души сейчас точно так же, как и при его жизни. Георгий Васильевич приходил к нам в Союз писателей, беседовал, как бы окормляя многих из тех, кто сегодня творит и созидает в литературе. Приходя в Союз, он говорил: “Здесь мне хорошо! Здесь мои единомышленники, здесь мои друзья!” Он подсказал многие идеи. Он сказал когда-то нашему яркому художнику, нашему собрату Юрию Селиверстову: обязательно поставь в ряд великих философов, русских любомудров в своей книге “Русская дума” композитора Мусоргского. Я подивился и спросил: почему? Он ответил, потому что Мусоргский слышал музыку разрушающихся царств.
Георгий Васильевич тоже слышал музыку разрушения. Но он слышал и музыку созидания! Он обращался к тому, что укрепляло и укрепляет наш дух. Низкий поклон ему от писателей России. Мы у этого памятника обещаем продолжать великую традицию великого композитора служить родному Отечеству и народу.
Президент Национального Свиридовского фонда Александр Белоненко от имени близких и родных Георгия Васильевича, от учредителей фонда поблагодарил всех, кто в той или иной мере был причастен к созданию памятника, вспомнил добрым словом его творцов:
— Это, прежде всего, Салават Щербатов, который сделал копию-перевод в бронзу. И, конечно, архитектор Тимофей Садовский, с которым мы решили поставить в основу памятника скульптурную работу Михаила Аникушина, созданную еще при жизни Георгия Васильевича. Сам Георгий Васильевич очень любил эту скульптуру, изваянную его другом, и говорил, цитируя Достоевского, что это ему напоминает аристократа эпохи упадка Рима. Символический образ для нашего времени... А изготовили этот памятник ленинградцы, мои земляки, на заводе “Возрождение” и в Северо-Западной дорожной компании. Я всем им сердечно признателен — так же, как и всем, кто сегодня пришел на это торжество. Оно, на мой взгляд, достойно памяти Георгия Васильевича Свиридова.
По благословению Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II богослужение при открытии памятника совершил архиепископ Истринский Арсений. Перед богослужением он сказал:
— Досточтимые братья и сестры, мы сейчас говорим и слушаем высокие и теплые слова об одном из лучших сыновей нашего Отчества. Как принято у нас на Руси, память о таких людях всегда увековечивается. Не только в сознании поколений останется великий Свиридов, но и в тех памятных знаках, которыми мы увенчаем место его упокоения. Установление и освящение памятника — это освящение и увековечение имени и творческого подвига Георгия Васильевича Свиридова в истории России, в истории мира.
Людмила АНДРЕЕВА
Владимир Бондаренко АЛАЯ ЛЮБОВЬ ОЛЬГИ ФОКИНОЙ
КОГДА-ТО, ВГЛЯДЫВАЯСЬ в своё крестьянское детство, иные русские будут жадно вчитываться в простые и чистосердечные строчки прекрасной русской поэтессы Ольги Фокиной.
Храни огонь родного очага
И не позарься на костры чужие!
Таким законом наши предки жили
И завещали нам через века:
"Храни огонь родного очага!"
Лелей лоскут отеческой земли,
Как ни болотист, как ни каменист он...
Не потянись за чернозёмом чистым,
Что до тебя другие обрели.
Лелей лоскут отеческой земли!
...................................................
Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Простые краски северных широт:
Румяный клевер, лён голубоватый,
Да солнца блеск, немного виноватый...
Разве не становится ясной для читателя прозрачно-чистая картина северной Руси?
Конечно, можно найти у поэтессы и нечто коктебельское, и питерский пейзаж, но всё это наносно-мимолётное. Отстранённое и потому холодное. Пейзаж её Рая — это пейзаж северной деревни.
В её представление о поэтическом Рае входят все представления фольклорной, Древней Руси.
Чтобы поднять семью — Расею —
Да и самой бы не упасть.
Чиста её пред миром совесть:
Родимый дом не разорён,
Жива Архангельская область,
И Верхне-Тотемский район.
Свой северный родной этнос всегда в мире фокинской поэзии, она никак не может насветиться народными северными красками, искренне томится на стороне. Это же не для красного словца, а совершенно органично вырвалось у Фокиной высмеянное либералами, пародированное Александром Ивановым, глубинное патриархальное заверение:
Мне рано, ребята, в Европы
Дороги и трассы торить:
Ещё я на родине тропы
Успела не все исходить.
Исхожена самая малость!
И мне не известны пока
Ни холодность чувств, ни усталость
В стремленье к родным родникам.
Сильнее не ведаю власти,
Чем власть материнской земли!
Берёзы мне света не застят,
Не носят тоски журавли...
НА МОЙ ВЗГЛЯД, природа языка Ольги Фокиной — откровенно фольклорная, она выросла всё-таки не на книжном, а на народном русском языке. Я приведу мнение земляка и сверстника Ольги Фокиной, небожителя русской поэзии Николая Рубцова: "Многим стихам Ольги Фокиной, в смысле формы, свойственно слияние двух традиций — фольклорной и классической. Это интересно, т.к. обновляет, если можно так выразиться, походку стиха... Леса, болота, плёсы, снега — все черты и приметы так называемого "мокрого угла" (Архангельская, Вологодская области и прилежащие местности) органично и красочно вошли в лучшие стихи Ольги Фокиной. И всё это стало фактом поэзии потому, что всё это не придумано и является не мелкой подробностью, а крупным фактом её биографии, её личной жизни, судьбы".
Ольга Фокина и к Пушкину шла от народного языка, от народной поэзии, ещё не забытой в пору её военного и послевоенного детства. Она росла на причитаниях-плачах о погибших солдатах, на девичьих частушках и свадебных обрядах. То, что в Европе мёртво уже двести лет, и что ещё лет двадцать-тридцать назад жило по всей России, народное творчество не из домов культуры и ансамблей "Берёзка", а из сердца, из памяти, из окружающего мира, — оно сформировало поэтический язык Ольги Фокиной. А отчуждённый от своего народа Андрей Вознесенский предпочитал прислушиваться к пению австралийских аборигенов, ибо это было модно в Европе.
Для мёртвой с точки зрения природности языка Европы австралийские аборигены и их пение — были ключом спасения, они давали импульс к живому творчеству, но Россия-то сама до сих пор была полна народных чудес. И живо ещё пушкинское:
Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит...
Наш гений умел прислушиваться к своему народу. Сегодня наша книжная филологическая поэзия настолько отдалилась от языка народа, да и от самого народа, что для иных из русских европейцев поэзия Ольги Фокиной сродни напевам того австралийского аборигена, привезённого, как диковинку, Вознесенским из Парижа в Москву.
В чёрной бане поутру
Пятку камешком потру —
Быть бы резвой на ногу,
Быть бы первой на лугу.
Под словинку-присказку
На полке попью кваску —
Дай, квасок с присловьицем,
Мне добра-здоровица!
Она мыслит языком своих героев, не конструирует, не изобретает, сколь много в её стихах прибауток, частушек, поговорок :"Ой, не беда, что вдовая /Зато — на всё готовая". Или. "Вы не хмурьтесь, братовья/, Уж со мною жить дивья."
