Чего стоит трагическая судьба того же Харлампия Ермакова, чей жизненный, "служивский" путь лег в основу характера Григория Мелехова, чьи рассказы о Вешенском восстании помогли Шолохову воссоздать документальную точную картину исторических событий тех лет. Близкий Шолохову и его семье человек, оказавший на молодого писателя огромное влияние, кавалер четырех Георгиев за Первую мировую, командир первой повстанческой дивизии в пору восстания, а потом — бесстрашный красный командир в Конной армии Буденного, он был расстрелян по личному указанию Ягоды в 1927 году, в год завершения Шолоховым второй книги "Тихого Дона". Шолохов начинал писать третью книгу романа, посвященную Вешенскому восстанию, зная, что его главный герой, главный прототип Григория Мелехова, арестован и расстрелян за участие в этом восстании, а его письмо Харлампию Ермакову с просьбой о продолжении встреч для уточнения подробностей восстания находится в руках ОГПУ.
Думается, что такого рода жизненные обстоятельства воздействовали на душу и мировоззрение молодого, двадцатидвухлетнего писателя куда сильнее, чем его кратковременная служба в букановской конторе по хлебозаготовкам. Тем более, что и налоговая служба не несла будущему писателю успокоение души. Приведем выдержку из документа, сохранившегося в Ростовском архиве, отчета налогового инспектора станции Букановской Михаила Шолохова продкомиссару Шаповалову о положении дел: "В настоящее время смертность на почве голода по станице и хуторам, особенно пораженным прошлогодним недородом, доходит до колоссальных размеров. Ежедневно умирают десятки людей, съедены все коренья, и единственным предметом питания является трава и древесная кора".
Текст отмечен болью за людей, правдивой и искренней характеристикой драматической ситуации, сложившейся в 1921-1922 годах в станицах и хуторах Верхнего Дона.
Деятельность М. Шолохова на посту налогового инспектора, продолжавшаяся три с половиной месяца, завершилась отстранением его от занимаемой должности за "неправильное и преступное отношение к политике налогообложения" и передачей дела в суд, приговоривший молодого инспектора к году условно. А вина его заключалась в уменьшении размера налога на голодающих хлеборобов.
Таким был Михаил Шолохов уже в самые юные свои годы.
Реальный образ молодого Шолохова искажен как в традиционном шолоховедении, явно преувеличивавшем революционные заслуги писателя в годы гражданской войны, так и "антишолоховедением", представлявшим молодого Шолохова этаким идеологическим монстром ("юный продкомиссар, на всю жизнь зараженный "психологией продотрядов и ЧОНа". — А. Солженицын). Таким способом "антишолоховедение" пыталось посеять сомнения в душах читателей: разве мог вчерашний продкомиссар и чоновец, то есть боец частей особого назначения, которые вели расправу с казачеством, написать "Тихий Дон"?
"Странным было бы предположить у молодого писателя-комсомольца замысел громадной эпопеи о казачестве, о страшной трагедии этого военно-земледельческого сословия, социально ликвидированного к 1925 году рядом специальных постановлений внешних инстанций СССР. Тем более странным было бы для этого писателя воспринимать трагедию казачества как свою собственную", — пишет, к примеру, Р. Медведев.
Начнем с того, что Шолохов никогда не был комсомольцем, равно как не был ни продкомиссаром, ни бойцом продотряда или ЧОНа. Но дело даже не в этом. Поражает сама логика этих рассуждений. Следуя этой логике, Федор Абрамов, который в годы войны служил в СМЕРШе, или Василий Белов, который в молодости был секретарем райкома комсомола, не могли и помыслить о книгах, посвященных трагедии северной русской деревни, не могли воспринимать эту трагедию как свою собственную.
Чисто внешние биографические приметы мало что говорят о действительном внутреннем мире человека, о путях и законах его формирования — особенно на таких крутых переломах истории, как революционные и послереволюционные годы.
Нет спору, конечно же, Шолохов с молодых лет был в душе коммунистом, то есть — сторонником идей социальной справедливости. Но убеждения человека — не деревянная колодка, не выточенный по лекалам трафарет, но — живая мысль и творческий поиск, сомнения и размышления. Особенно если это — убеждения человека молодого, формирующего, взыскующего истины, правдоискателя по своей натуре. Именно таким правдоискателем и был Шолохов. В этом отношении Левицкая была права: в Григории Мелехове, его метаниях и исканиях, было очень много от самого Шолохова. Он писал Григория Мелехова не только с Харлампия Ермакова, но и с себя.
Открытое миру, отзывчивое сердце Шолохова не могло не реагировать на воистину драматические изменения в окружающем его мире. Его миросозерцание, мировоззрение, система убеждений формировались, прежде всего, через вовлеченность в народную жизнь на историческом переломе ее существования, через глубинное сопереживание этой жизни, стремление ее познать и выразить, стать ее "устами".
Какой видел революционную эпоху молодой Шолохов? Ответ на этот вопрос, помогающий нам проникнуть в глубинную суть миропонимания Шолохова, содержится прежде всего в характере Григория Мелехова и отношении к нему Шолохова.
Вдумаетмся в ту оценку Григорию Мелехову, которую дает ему сам Шолохов.
Прямых оценок Григория Мелехова у Шолохова немного, но они очень определенны и имеют принципиально важное значение.
Напомним высказывание, связанное с Харлампием Ермаковым. Шолохов вспоминает, как Харлампий Ермаков с болью рассказывал ему о страшном бое с красными матросами возле хутора Климовка: "Я эту кровавую сечу воспринял, как бы этичнее сказать, как неоценимую находку — поворот в развитии образа Григория в его трагическом поиске правды..." (курсив наш. — Ф. К. ).
В беседе с К. Приймой 29 ноября 1974 года Шолохов углубляет и конкретизирует эту свою оценку: "...Поверь, что и жизненного опыта Ермакова мне не хватало для того, чтобы создать образ мятущегося человека — правдоискателя Григория Мелехова, несущего в себе отблески трагизма эпохи. Образ Григория — это обобщение исканий многих людей..." (курсив наш. — Ф. К. ).
Такой взгляд на Григория Мелехова, сама оценка эпохи, которой он принадлежал, как эпохи трагической, никак не соотносятся с тем образом "комсомольца-чоновца", "продкомиссара" времен 20-х годов, каким рисуют писателя как традиционное шолоховедение, так и "антишолоховедение".
Для подлинного, настоящего Шолохова Григорий Мелехов — не "отщепенец" от родного народа, но правдоискатель, несущий в себе не только "отблеск трагедии эпохи", но "искания многих людей". В том числе — и самого Шолохова.
Концепцию "отщепенства" Григория Мелехова Шолохов считает по своим корням рапповской, отвергающей народную основу как "Тихого Дона", так и характера Григория Мелехова.
Для Шолохова Григорий Мелехов — не "отщепенец" от своего народа, но — органическая, причем лучшая часть его. Еще в 1957 году в газете "Советская Россия" Шолохов в полный голос сказал об "очаровании человека" в Григории Мелехове. Что касается сторонников теории "отщепенства" Григория Мелехова, то М. Шолохов говорил, что эти критики "Извращенно трактуют сущность трагической судьбы Григория Мелехова". "...Их "концепция" об отщепенстве Григория Мелехова давно выброшена на свалку".
Почему Шолохов столь болезненно реагировал на попытку представить Григория Мелехова "отщепенцем"? Да потому, что в таком случае снимается вопрос о трагедийности этого характера: по этой теории получается, что Григорий Мелехов (как и Харлампий Ермаков) сам виноват, что пошел против народа и получил заслуженное наказание. "Это чужой тезис!" — так реагировал Шолохов на попытку возложить ответственность и вину за народную трагедию, проявившуюся в судьбе Григория Мелехова, на самого Григория Мелехова. Такой подход снимал вопрос о трагизме времени, о трагедии эпохи, выразившейся в судьбе Григория Мелехова, то есть снимал главную проблему "Тихого Дона", ради которой роман и был написан.
Нет сомнения, Григория Мелехов для Шолохова — фигура подлинно народная и одновременно глубоко трагическая, выразившая суть трагедии времени, к которому он принадлежал.
Но зададимся вопросом: кто из большевиков в конце 20-х годов согласился бы с оценкой революции как эпохи трагической?
"Добрый ангел" Шолохова, помогавшая ему в Москве старая большевичка Е. Г. Левицкая?
В 30-е, когда арестовали как "врага народа" ее зятя, конструктора "Катюши" Клейманова, об освобождении которого безуспешно хлопотал Шолохов, — возможно, да.
