Может быть, вот этим последним обстоятельством – человечностью миссии, ее доброжелательством, интеллигентностью в лучшем смысле этого слова, ее невзыскательностью, ее теплой семейственностью и гостеприимством и прочим высоко ценимым нами в русском, в любом человеке качествам – и был я больше всего поражен, когда в феврале 1992 года гостил у Солженицыных в Вермонте. Ни разу я не почувствовал, что передо мной – великий человек. Я только знал об этом и ни на минуту в этом не засомневался.
Солженицын, наверное, единственный великий человек, которого я встретил в своей жизни. Сахаров такого впечатления на меня не произвел. Д.С.Лихачев – тоже, может быть, потому, что мы очень близки.
Он и закодирован на великую цель – разрушить революцию и ленинизм. Это, может быть, и равновеликие фигуры – Ленин и Солженицын, – только с разными знаками, с разными талантами.
Будучи закодирован на цель политическую, Солженицын как художник должен был уступать свое время политике. И уступал. И уступает. Что поделаешь – наше время этого от него действительно требует, русская да и мировая история – требуют. Толстой и Бунин это требование воспринимали…
Обязательно должен был быть и вот он есть, такой писатель – Солженицын. Без него, без его книг мы не представим себе ни нашей современности, ни нашего будущего, ни нашей истории.
Кто бы еще, кроме него, вот так рассказал нам о нас? О событиях, определяющих время?
Как бы убедительно, красиво, талантливо, а то и гениально не говорили обо всем этом М. Булгаков, О. Мандельштам, Б. Пастернак, А. Ахматова, даже Оруэлл – без Солженицына мы и наша история все равно не обошлись бы. Он нам предназначен.
Что бы ни писали С. Булгаков, Бердяев, Франк, Лосский, Лосев – без Солженицына русская (она же мировая) мысль еще не высказала бы себя до того предела, до которого ей это удалось. Нельзя утверждать, что она высказана теперь до конца, конца мысли нет, но и без Солженицына ее, уже существующую, представить себе невозможно.
Такого рода положение в истории не может обойтись без жертв соответствующей личности, и жертва Солженицына состоит в его запрограммированности. Он поставил перед собой совершенно четкую и ясную для себя программу, цель, методику и средства ее достижения. Во всем этом у него нет (и уже не может быть) ни малейших сомнений. Это – уже не поэзия и не свобода творчества. Нельзя себе представить, чтобы вот так же на годы и годы вперед, на всю жизнь, был самозапрограммирован Пушкин. Дело Пушкина было всегда оставаться Пушкиным. Что положит ему Бог на душу – это Божье дело, а Пушкину нужно оставаться самим собой, подтверждать и подтверждать себя открытиями поэзии, и это опять-таки не только дело, но и предназначение Божье. Пушкин и погиб в том возрасте, когда поэту начинает угрожать программа.
Когда я был у Солженицына в Вермонте и мы беседовали с ним на антресолях, на втором этаже, он несколько раз подбегал к лестнице и кричал на первый:
– Наташа! Наташа! Ты только подумай – у нас с Сергеем Павловичем абсолютно одинаковые точки зрения!
Это радовало меня от души. Только с некоторым примечанием: еще бы наши точки не сходились, если они не могли разойтись – переубедить А.И. хотя бы и в самой малости было делом абсолютно невозможным. Я понял это через пятнадцать минут после начала нашего долгого разговора и принял единственно возможное поведение – ни словом не возражать, только слушать и слушать. Это было очень интересно, очень мне нужно. А то, что великий человек не придает значения неким малым малостям, – какое имеет значение?
Когда разговор зашел о его возвращении на Родину, я попробовал усомниться в этой необходимости. Он как будто даже и рассердился, когда я спросил его:
– А как вы будете с телохранителями?
– С какими еще телохранителями?! – очень удивился он.
– С обыкновенными. И на даче будут вам необходимы. А может быть, и при поездках в Москву.
Он махнул рукой: дескать, дело не стоит слов.
По случаю моего приезда Солженицыны на два дня раньше срока стали отмечать масленицу. За столом – блины, икра, водочка, а ну – кто больше примет? Я принял девять, А.И. – семь блинов. Мне показалось, это его удивило, и он ушел спать.
Вот уж кто вызвал у меня удивление, так это Наталья Дмитриевна. (А ее мама – Екатерина Фердинандовна еще и еще!) Совершенно невероятные и женская мощь, и нежность. Что-то сказочное, при том, что нет ни малейшего чувства не только жертвенности, но хоть какой-то необычности самих себя.
Явление некрасовское, но как бы и еще более естественное, чем в те, в некрасовские и в пушкинские, времена.
А ведь это разумно, что Солженицыных так немного – экология! Представим себе, что слоны размножались бы, как зайцы? Как мыши? Как люди?
Ничего подобного: детеныш у слонов один, срок беременности слоних – 22 месяца, периодичность рождения – чуть ли не восемь лет (!), срок жизни – семьдесят-восемьдесят лет и не более. Чем не экология?
История борьбы против переброски – это наше общество, наша власть того времени в миниатюре. Мне кажется, нас, тех, кто был против, эта борьба научила немногому, может быть, и ничему. Мы взяли верх и естественно решили: вот она какая, перестройка-то – доступная. Ясная, гласная, прекрасная! Ну и дураки! Перебросчики же на этой проблеме, на этом опыте построили для себя стратегию дальнейшего поведения.
В застойные времена они строго следили за тем, чтобы в их ряды не “просочился” кто-то посторонний, не до конца ими обработанный, “чужой”. Когда в аппарат Минводхоза (а всего это два млн. человек) в те годы принимали нового специалиста, устраивалось собеседование. Один из первых вопросов: как вы относитесь к Залыгину? Конечно, несмотря ни на что там были и мои единомышленники, они писали мне, я был в курсе минводхозовских дел, хотя никогда с ними не встречался.
После отмены проекта переброски (ПП), его создатели будто бы присмирели, но это – не так, они приватизировали огромные материальные средства, учинили всякого рода концерны и концессиумы и теперь ждут своего часа. Им нужна монополия государства, без нее они ни от кого не получат таких заказов, как Волга – Чограй, как Волга – Дон-2. Очень долго надо ждать, очень (несколько поколений), пока частные фирмы закажут строителям-водохозяйственникам объекты в одну десятую, хотя бы в одну сотую от тех объемов, которые еще вчера им заказывало государство. (Кстати говоря, такие заказы могут появиться и при экологической катастрофе.)
Надо было как-то противодействовать новому их появлению на сцене. Я уже писал: 23.Х.93 мы (я, академик Д.С. Лихачев, академик А.Л. Яншин) выступили в “Известиях” со статьей “Среда вымирания”. Первым прислал в “Известия” протест министр Данилов-Данильянц. Редакция “Известий” и ухом не повела. Тут двинул протест Г.В. Воропаев – в суд грозился подать. Суть дела он увидел в том, что мы препятствуем его прохождению в члены АН РФ (это так – на предыдущих выборах Яншин и я помогли его завалить).
Г.В. Воропаев – главный теоретик переброски, ее представитель в АН СССР, а теперь и в АН РФ. Это – надежда современных перебросчиков. Верить ни одному слову этого человека нельзя, он и сам давно лишен чувства истины, хотя и неглуп, деятелен, умеет сказать, но все это – во вред подлинной сути дела. Я встречался с ним еще в комиссии Яншина при обсуждении проекта Ржевского водохранилища. Я ему враг № I.
Осенью 1991 года он затеял было дискуссию со мной в газете АН “Поиск”. Набор его статьи редакция “Поиска” прислала мне и Яншину с предложением открыть дискуссию. Яншин написал ответ, я тоже, но с преди-
словием в виде письма ко мне редактора “Поиска”, в котором тот говорил, что Воропаев, в общем-то, подлец, но это все равно не мешает открыть с ним дискуссию. После этого редактор мне звонил, извинялся, публикаций и дискуссий не было.
Однако это ничуть не помешало Воропаеву вскоре прийти ко мне в “НМ”: ну и правильно, и хорошо, а я вам очно объясню свою позицию, а вы, надеюсь, меня поймете и поддержите мою кандидатуру на выборах в АН.
И стал меня просвещать – какой он хороший, честный и умный. Графиков при нем куча, схем, таблиц, из которых следует: ну да, переброска в настоящий момент неосуществима, но в принципе она очень хороша, а будущим поколениям она необходима. Начинать же нужно сейчас, немедленно.
Я: если мы такие бедные, немощные, так зачем нам технические проекты будущего? Единственно, что мы можем для будущих поколений сделать, так это сберечь для них природу. А они сами разберутся, как этой природой воспользоваться. У них будут другие возможности, другие экономические и геополитические условия. Мы этих условий не знаем и, не зная, будем для них проектировать глобальные мероприятия? При разговоре – часа три-четыре – Воропаев глаз с меня не спускал и улыбки тоже, и я вспомнил, про него говорят – гипнотизер. Стали прощаться. В дверях он оглянулся: надеюсь, я вас убедил?
