«У меня вообще-то рисование было, а на сайте висит только рабочая программа по технологии, потому что учебный предмет называется «Изобразительное искусство и художественный труд»[?]», и нельзя сразу две программы вывешивать.
«Так вы не компетентны! – заявляют мне, – каждый учитель обязан уметь соединить в рабочей программе два предмета в один!» Я смотрю в Гражданский кодекс и не вижу ничего, разрешающего мне так поступить с замечательной программой Т. Просняковой по технологии. Объединить её с программой Б. Неменского всё равно, что вязание крючком с Третьяковской галереей. И согласятся ли авторы программ на подобное?
Что такое «Рабочая программа» как не нарушение Гражданского кодекса по части авторских прав разработчиков? Вы берёте готовое, дописываете своё обоснование, изменяете по своему усмотрению и становитесь соавторами, в кои вас никто не звал. И вывешиваете на сайте учебного заведения.
Что уж говорить об информационной безопасности учеников – они теперь на всю жизнь в ответе за свои оценки, полученные в начальной школе по, возможно, первоначальной несознательности ума. Их всю жизнь будет преследовать электронный дневник, который раскопать злопыхателям в интернете через 20–30 лет – пара пустяков.
Ольга ЧЕРНОРИЦКАЯ , учитель начальных классов, МОСКВА
Теги: образование , госуслуги
Скажу честно: меня очень взволновала публикация Н. Лактионовой "Как делают классиков" («ЛГ», № 15). Вопрос о выборе авторов для «тотального диктанта» возник у меня после того, как сама решила принять участие в этом действе. К самому тексту претензий нет, но всё же авторский стиль Алексея Иванова так и мелькал между строк. Как раз накануне я прочитала одно из его произведений, из которого я «почерпнула» разве что пару матерных ругательств, да ещё кое-что, о чём просто стыдно писать! Но, видимо, у нас «современным» является тот писатель, который не стесняется включать в свои произведения обсценную лексику и брать в качестве главных героев проституток и продажных ментов[?]
Сказать по правде, я за то, чтобы в «тотальном диктанте» звучали имена классиков. На мой взгляд, чтобы сохранить русский язык, мы должны ориентироваться на лучшие произведения. К сожалению, современная литература ими несильно богата. Не стоит забывать и о той масштабности, которую приобрёл «тотальный диктант»: его пишут не только в нашей стране, но и за рубежом. Так что же будут думать (или уже думают?) о нас зарубежные любители литературы, столкнувшись с подобным «творчеством»? Что учителя в России пьют, ругаются матом, спят с проститутками? Какой образ у читателя создают такие «литературные гении»? Думаю, ответ очевиден.
Ксения МАЯНОВА, САМАРА
Фото: РИА "Новости"
Изломом судьбы обернулось вмешательство в отношения юных влюблённых
Иду вдоль берега, размытого половодьем. Ищу знакомые места. А их нет. Вроде та же Клязьма с ивняком, полощущим в ней свои ветки, тот же на другом берегу непроходимый плавневый лес - с громадными вековыми вётлами и гнёздами серых цапель, темнеющими в старых кронах, с зарослями вьющихся колючих трав, – а береговая конфигурация уже другая. Вода поработала. Где-то обрушила крутой скат, обнажив корни сосны, грозно накренившейся. Где-то напрочь смыла ивовый куст, под которым у меня в прошлый отпуск клевали крупные окуни[?] Ну, здравствуй, речка, подруга дней моих июньских, неузнаваемая и всё такая же родная!.. Мечутся с резким писком стрижи над её водяной гладью. Летят с того берега, из сумрачной лесной глубины, кривоклювые кобчики – кричат жалобно и хищно.
А вон и соратник по рыбной ловле, в приплюснутой кепке, за ближним кустом – взмахивает удилищем. Подхожу. Здороваюсь. Лицо знакомое. Припоминаю – это он мне прошлым летом, в такой же воскресный день, объяснял, на какую насадку ловят сомов. Лет ему за сорок, худощав и жилист, взгляд быстрый, пристальный. Мне про него говорили – известный в этих местах плотник, новые дома дачникам ставит. Живёт в соседней деревне. Их здесь, вьющихся по холмистому берегу Клязьмы, больше десятка. И все примерно в километре друг от друга – такая пунктирная цепочка. Очень живописная! Старые бревенчатые дома, с резными наличниками и сказочными птицами на коньках крыш из проржавевшей жести, перемежаются двухэтажным новостроем, с нездешними балкончиками и кружевными перилами. Вековые белоствольные тополя и приземисто-дуплистые вётлы осеняют здесь улицы. Бродят по ним важные гуси, щиплют придорожную траву. А на лавочках, у ворот, бабушки древние сидят, лет им под сто, но может, и больше. Временами мне кажется – сидят они со времён допетровской Руси. Говорят, окая, да так звонко и громко, что, кажется, будто кричат. Такая у них особенность. Не потому ли в деревнях этих нет секретов – здесь все про всех всё знают?!
Спрашиваю рыбака в кепке, как дела. Всмотревшись, он, видимо, вспомнил наше короткое прошлогоднее знакомство.
– Мелочь клюёт. На поплавочную. А на донку, – кивнул в сторону короткого удилища, воткнутого возле куста в глинистый берег, – ничего. Тишина.
Тут, на речном изгибе, течение свивается в небольшой омут. Он медленно вращает гипнотически-стеклянный, отражающий небо круг, таящий в своей глубине загадочную рыбью жизнь. Пройти мимо него заядлому рыбаку просто невозможно, и я спросил, не помешаю ли, если рядом закину.
– Да закидывайте, – разрешил мой знакомец, улыбаясь. – Потом поделимся, кому хвост, кому голова. Если поймаем.
Спускаюсь с травяного уступа к воде, закидываю снасть. Клёв вялый, нерешительный. То плотвичка меньше чем в ладонь прицепится, то окунёк-недоросток лихо налетит на крючок. А тут ещё мошк[?] вьётся, липнет к рукам, жжёт.
– Чем от мошки спасаетесь? – спрашиваю знакомца.
– Да я с ней договариваюсь, – смеётся. Пошарил в траве, у куста, в брезентовой сумке, протянул тюбик. – Вот, смажьте руки, иначе к утру волдыри вылезут.
А солнце всё выше карабкается из-за холма по небосводу. Цыркают в траве кузнечики. В лесной глухомани другого берега, не дожидаясь ночи, неистовствуют, захлёбываясь в трелях и щёлканье, неугомонные соловьи, не в силах очнуться от майского любовного морока.
Чьи-то шумные шаги – сквозь береговую траву. Сиплое дыхание. Тучный человек в соломенной шляпе, со связкой удочек идёт. Остановился, смотрит. Насмешливо кхекает.
– Костян*, ты опять тут? Ну, ты везде, куда ни ткнёшься. Опять на сомов нацелился?
– А вот не скажу, на кого, – не смотрит на него Костян, усмехаясь. – Тебе-то какое дело? Выслужил милицейскую пенсию, ну и спи-отдыхай.
– Ты, я смотрю, всё такой же занозистый. Вот прижмёт тебя и твоих молодцев налоговая – за бесконтрольные доходы, иначе запоёшь.
– Тебе-то какая забота? Или чужие деньги спать мешают? Бери топор – и айда в нашу команду. Мы не злопамятные, примем.
– С моей-то одышкой?! Остряк!
Человек в шляпе пошёл вдоль берега дальше, но приостановился.
– А что это тебя сомы не любят? – спросил, кхекая. – Вторую неделю поймать не можешь. Не на том блюде приманку подаёшь? – И ещё через два шага добавил, хихикнув: – Это тебе не любовь в камышах крутить!..
Он ушёл, а мой знакомец негромко выругался ему вслед, причём – совершенно беззлобно, как бы для порядка. Похоже такой обмен мнениями у него с человеком в шляпе – дело обычное. Я не стал уточнять про доходы и любовь в камышах, но он сам, почувствовав некоторую неловкость, объяснил:
– Этот старый пень – бывший наш участковый. Всё грозит в налоговую позвонить, свихнулся от зависти. Ну, рубим мы дома новые, но ведь в свободное от основной работы время… Я в пожарке, в райцентре – сутки там, трое дома… Остальные мои ребята в Москве, охранниками, – в таком же режиме трудятся… Ни выходных, ни отпускных… А ещё этот пенёк любит мой давний грех вспоминать. Двадцать лет назад у меня история вышла – с моей девушкой. Ей тогда ещё шестнадцати не было. Мы на лодке катались, день жаркий, и вон там, за поворотом, заехали в тень – в камыши. Стали целоваться. Ну и притормозить себя не смогли – и у неё, и у меня голова кругом... А дома её мать обо всём догадалась... Впала в истерику. Помчалась к нему, к этому участковому… Он мою девчонку запугал, заставил протокол подписать. И меня как насильника законопатили, вначале – на восемь, потом два года скостили, отсидел шесть… Под Архангельском…
Его поплавок, сделав круг на краю плоской воронки, остановился, будто задумавшись, и вдруг, отклонившись от привычного маршрута, стал тонуть. Костян подсёк. Удилище изогнулось, натянутая струной леска стала резать воду. Рыба ходила кругами – казалось, там, на крючке, сидит килограммовый окунь или свирепый судак, но в сачке оказался лещ средних размеров. Добыча была отправлена в садок, и Костян, забрасывая удочку в ту же воронку, предположил:
