Брежневский «переворот» произошел с социологической точки зрения плавно. Хрущевские годы были еще годами переходными от сталинского волюнтаризма, склонного к авантюризму, к приспособленческому или рутинно-бюрократическому типу руководства. Хрущев потерпел крах, так как еще пытался действовать сталинистскими методами принудительных реформ. Приход Брежнева к власти знаменовал собою установление той системы власти и управления, которую я описал выше. Брежневское руководство отбросило остатки сталинизма хрущевского руководства, сохранив и усилив результаты хрущевской десталинизации.
Годы брежневского правления не были годами застоя. Словечко «застой» — идеологическая пустышка в языке горбачевцев наряду с другими словесными фетишами вроде «консерваторы», «гласность» и т.д. В брежневские годы произошли огромные перемены в стране и в мире. Думаю, что они еще станут предметом беспристрастного исследования в будущем. Если уж искать какие-то условия кризиса в брежневском периоде, то в первую очередь следовало бы назвать не застой, а именно чрезмерность успехов и усложнения общественного организма и его чрезмерное влияние в мире.
Брежнева сменил Ю. Андропов. Думаю, что феномен Андропова заслуживает более пристального внимания, чем то, какое уделялось ему до сих пор. Андропов предполагал осуществить назревшие преобразования в стране, но в рамках той системы власти и управления, какая сложилась при Брежневе, сделать это спокойно, сохранив преемственность эволюции страны. Эта попытка не удалась. Андропов умер, не успев начать реформы. Тот факт, что на его место пришел Черненко, означал испуг брежневцев перед предстоявшими реформами и попытку сохранить прежнее состояние страны и власти. И эта попытка провалилась. Но уже по причинам иного рода: в стране назрела кризисная ситуация. Приближение кризиса ощущалось по многим каналам. Правда, этот процесс не осознавался как приближение кризиса. Он осознавался просто как наращивание трудностей и отрицательных явлений во всех сферах жизни общества. Новое поколение деятелей власти, начавшее карьеру еще в хрущевские и даже сталинские годы и преуспевшее в годы брежневские, было допущено до высшей власти и решающей роли во всех звеньях системы власти, так как оно грозилось остановить движение страны к катастрофе, обеспечить новый подъем и процветание. Это поколение деятелей власти и не помышляло о той политике реформ, какую им потом навязали непослушные им обстоятельства. Оно мечтало об одном: взять власть и укрепиться у власти, используя новые лозунги, имевшие успех в массах и приносившие им поддержку. Они, конечно, думали о преобразованиях, но в андроповском духе, т.е. спокойно, под контролем системы власти. Они бы сочли достойной смеха чепухой, если бы им тогда сказали, что именно они своей демагогией и реформаторской суетой развяжут первый в истории специфически коммунистический кризис.
Советское руководство и пропаганда изображают дело гак, будто во времена Сталина и Брежнева общество болело, а теперь, при Горбачеве, оно стало выздоравливать. То же самое утверждают новые правители стран Восточной Европы. Им следуют бывшие и вновь появившиеся оппозиционеры, завладевшие вниманием масс населения и играющие теперь весьма активную и вполне легальную (во всяком случае — безопасную и даже выгодную) роль. Но реальное положение как раз противоположно этому. Именно состояние коммунистического общества при Сталине, Брежневе, Хоннекере, Чаушеску, Живкове, Мао Цзе-дуне и прочих деятелях того же рода было здоровым, а теперь оно находится в состоянии тяжелой болезни. Повторяю, я не вкладываю в понятие здоровья и болезни никакого оценочного смысла. Здоровое состояние общества — не обязательно хорошее. Я не хочу тем самым защищать Сталина, Брежнева и прочих и оправдывать все то, что было сделано в прошлые годы. Я лишь подчеркиваю тот объективный факт, что для нормального (здорового) коммунизма характерно не то, что стало происходить при Горбачеве, а то, что происходило при Сталине и Брежневе.
В брежневские годы накопились предпосылки для кризиса -— созрел потенциальный кризис. Но актуальным он стал лишь с приходом Горбачева к власти и с началом перестройки. Горбачевское руководство развязало кризис, дало толчок к превращению потенциального кризиса в актуальный. Горбачев своей перестройкой «нажал кнопку», и бомба кризиса взорвалась.
Я не отрицаю того, что у горбачевцев было намерение предотвратить надвигающийся кризис. Но это намерение реализовалось в таких мерах, которые ускорили и углубили кризис. Процесс вышел из-под контроля властей и хозяев общества, превратив их в своих марионеток, навязав им форму поведения, о какой они никогда не помышляли ранее. Они выпустили джинна кризиса из бутылки. И сделали хорошую мину при плохой игре: превратившись в марионеток неуправляемого процесса, они стали играть роль сознательных реформаторов общества. И мир охотно принял эту игру за чистую монету.
Горбачевцы пустили в ход слова вроде «перестройка», «гласность», «революция сверху». На Западе, весьма склонном к словесному фетишизму, избавляющему от серьезного анализа реальности, ухватились за них и приняли идеологические феномены за чистую монету. Но что такое перестройка на самом деле?
Выше, в разделе «Социальный хамелеон» я уже говорил о способности коммунистической власти меняться в зависимости от обстоятельств. Сказанное там целиком и поде ностью относится к феномену перестройки. Судить о ней на основе официальных документов, сообщений прессы, речей политиков и идеологов и прочих явлений того же рода, — значит заранее обрекать себя на односторонность, поверхностность, иллюзии, искажение масштабов и важности событий. Горбачевская перестройка и есть подлинная реальность кризиса, кризис как таковой. И лишь во вторую очередь она есть попытка предотвратить и затем преодолеть кризис. Она могла начаться как попытка предотвратить кризис. Но как такая попытка, которая, как говорится, лишь подлила масла в огонь. Она превратилась в попытку выйти из кризиса. Но как такая попытка, которая усугубила кризис, а затем превратилась в маскировку контрперестройки.
На Западе не заинтересованы в понимании сущности горбачевской перестройки. Тут, наоборот, ее превозносят как неслыханный прогресс. И делают это не из неких гуманных соображений и не из желания осчастливить граждан коммунистических стран, а именно потому, что Горбачев нажал спусковой крючок кризиса, своей перестройкой углубил и расширил кризис, поставив коммунистические страны на грань катастрофы. Лидеры Запада уверены в том, что Горбачев, хочет он того или нет, является их человеком, ведущим коммунизм к гибели. Сокровенная мечта привилегированных классов Запада и его вождей — чтобы коммунизм рухнул в силу внутренних причин. И эта мечта вроде бы сбывается. Как тут не сделать Горбачева человеком года и даже десятилетия?! Если Горбачев со своей перестройкой доведет страну до такого же состояния, до какого дошли страны бывшего советского блока, то его сделают и человеком века. И XX век будет не веком Ленина и Сталина, под руководством которых произошла социалистическая революция и было построено коммунистическое общество, а веком Горбачева, под руководством которого это общество было дискредитировано и разрушено.
Политика власти и реакция общества
Для понимания сущности кризиса важно точно фиксировать, как конкретно он разразился. Дело тут обстояло не так, будто в обществе начались кризисные явления, вынудившие власть на определенную политику — на политику «перестройки». Наоборот. Власть начала проводить определенную политику, будучи уверенной в том, что общество будет продолжать жить под ее контролем и следовать ее предначертаниям. Расчет власти оказался ошибочным. Общество, созревшее для кризиса, реагировало на политику власти неожиданным и нежелаемым для нее образом. Так что рассматривая процесс с чисто социологической точки зрения, можно сказать, что кризис был «спущен» в общество сверху. Это отчетливо видно на примере всех важнейших мероприятий власти.
Одной из особенностей западного подхода к событиям в Советском Союзе является неспособность провести четкое различие между реформами и политикой реформ, между гласностью и политикой гласности, между демократией и демократизацией, между свободой и политикой свободы.
Что вообще считать реформой? Не всякие распоряжения властей суть реформы в собственном смысле слова. Иначе слово «реформа» вообще теряет смысл. Смена лиц в руководстве, деление и объединение учреждений власти, повышение или понижение цен на продукты питания и все такое прочее, — что это за реформы?! Только щедрая на эпитеты западная пресса и тщеславные советские вожди произвели эти заурядные распоряжения в ранг реформ. Реформа есть такое решение высшей власти, которое фиксирует или производит серьезный и устойчивый перелом в какой-то сфере жизнедеятельности страны в целом, в самих принципах организации этой сферы. Таких переломов не может быть много. Обилие горбачевских «реформ» говорит о том, что на самом деле происходит лишь начальническая суета, лишь по видимости похожая на реформы, но не являющаяся таковыми по существу. Горбачевские «реформы» суть реформы иллюзорные. Они суть лишь принудительные политические средства власти добиться каких-то желаемых результатов любой ценой, придавая этим средствам видимость реформ. Словечком «реформа» тут маскируют и оправдывают неспособность осуществить настоящую реформу Чем ничтожнее реальное содержание, тем грандиознее словесное оформление, — это характерно для коммунистической власти. Даже слово «реформа» показалось горбачевцам недостаточным, и в ход пошло слово «революция».
