Это даже не групповой портрет, это коллективный диагноз. Психиатрия знает такие случаи массового психоза. Они сами придумали себе календарную кличку "нулевые". На самом деле они никакие. Как безликая проза, вытекающая из-под их пера.
На самом деле их нет[?]
Трудно себе представить, чтобы роман хотя бы одного из них перешагнул за миллион экземпляров. Как, например, в своё время повесть Виктора Николаева «Живый в помощи». Его не пичкали «по ящику», не закармливали премиями, не мусолили по заграницам. Просто целое поколение узнало себя в его прозе. Воевавших и не воевавших в Афганистане, живших.
А тут вроде бы целое поколение – и ни гу-гу. Какой-то коллективный Мариенгоф. Без Есенина. Они не циники, это даже не мода. Им неудобно как-то: верить во что-то, радоваться чему-то. Всё равно что напиться. Всё равно что песню затянуть на презентации. Можно и затянуть, только зачем?..
И ведь где-то в горах Чечни и Дагестана воюют их сверстники, мочат бородатых бандитов там, чтобы не звучали взрывы здесь; другие работают на буровых платформах, третьи учат детей в школах. Поколение давно впряглось в современную российскую действительность, работает, живёт. Но о нём, повторюсь, поколение «нулевых» писателей – ни гу-гу!..
Нигилизм Базарова был понятен, это был антиклассицизм, утверждение и даже навязывание реализма. Суровый и трезвый реализм вместо мечтательного прекраснодушия. Со Спенсером и Дарвином в голове.
Их реализм остаточного свойства, сталось бы с них и постмодернизма, да начитанности не хватило. Курицыновский самоучитель по Дерриде раз и навсегда потонул под слоем окурков и пепла, надёжно припечатанный стаканом водки.
Впрочем, не подумайте, они вполне благополучны. Не эпатируют. Растят детей. Интересно, что они им читают на ночь? Пелевина или Витухновскую? Думаю, Пушкина. И Агнию Барто.
А вы говорите, нигилисты. Они обыватели. И слава богу!
Одним из главных событий начала мая, всколыхнувших культурное сообщество, а ещё более - профессионалов-гуманитариев, стал скандал вокруг возможного изменения статуса петербургского Российского института истории искусств. Предполагалось, что Зубовский институт, отметивший в прошлом году своё столетие, планируется сделать филиалом одного из московских НИИ. На невских берегах эта весть вызвала сильнейшее негодование. В защиту РИИИ выступили видные деятели культуры, открытое письмо сотрудников в адрес президента и премьер-министра поддержали более 5 тыс. человек. Итог: приехавший в Санкт-Петербург заместитель министра культуры РФ статс-секретарь Г.П. Ивлев заверил учёных, что нет планов административного слияния или подчинения санкт-петербургского института московским, и это не исключает обязанности института активизировать свою деятельность и расширить её за счёт новых, насущно необходимых для культурной политики страны направлений. Сценарно события почти в точности повторили эпопею, развернувшуюся в декабре прошлого года в Москве, когда на Общественном совета при МК РФ впервые была озвучена инициатива создать на базе пяти подведомственных Минкульту НИИ (кроме РИИИ это московские Государственный институт искусствознания, Российский институт культурологии, Российский научно-исследовательский институт культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачёва, Государственный научно-исследовательский институт реставрации) единый научный центр, своего рода "гуманитарное Сколково" со штатом 100 человек. Тогда «активистом» сопротивления учёных выступил, как и положено, ведущий научно-исследовательский центр отрасли – Государственный институт искусствознания. В результате 12 декабря на итоговом заседании рабочей группы по науке и образованию Общественного совета при МК РФ была принята следующая резолюция:
«1) Министерство понимает ценность отечественной гуманитарной науки и необходимость сохранения сформировавшихся научных школ;
2) реформирование научной деятельности в целях её оптимизации неизбежно, и Минкультуры ждёт от подведомственных институтов конструктивных предложений по её проведению. Высказанная ранее идея слияния НИИ была подвергнута критике с позиций пользы для науки и экономической целесообразности. Выступающие усомнились, что в этой сфере требуется создать нечто новое, особенно ценой разрушения существующих НИИ, доказавших свою жизнеспособность качеством и объёмом своей деятельности, оценённой Министерством, на взгляд собравшихся, не вполне адекватно».
Однако недавние события вокруг РИИИ в корне противоречат этим постулатам. То есть скандал просто умяли, оттянув время? С просьбой прокомментировать сложившуюся обстановку «ЛГ» обратилась к директору ГИИ, заступившему на свой пост на волне «декабрьского мятежа», доктору искусствоведения Наталье Сиповской.
– В нынешней ситуации мне прежде всего хотелось бы заострить внимание на неизбежности поиска диалога между научным сообществом и руководством МК РФ. Другого пути для достойного решения нет. Это системный конфликт. Любой исследователь (и я в том числе) считает, что Министерство культуры должно недреманно заботиться о поддержке научной деятельности НИИ, что справедливо. Люди в министерских креслах не менее справедливо считают, что НИИ должны день и ночь думать, как помочь их учредителю – министерству – осуществлять задачи по культурной политике, возложенные на него правительством страны. Ясно, что и тем и другим ожиданиям сбыться вполне не суждено. Упорствуя же, мы вступаем на путь взаимных оскорблений и обид, подкреплённых ещё и обывательскими клише. Уверяю вас, слыша в свой адрес обвинения о планируемом разгроме науки, руководители министерства начинают так же «справедливо негодовать», как и мы, когда про нас писали, мол, сотрудники НИИ только и делают, что ездят за госчёт по «зарубежам», в то время как наиважнейшие проекты (которые сам же Минкульт не финансировал нескольких лет) стоят. Понятно, что это путь тупиковый.
Я не говорю о компромиссе, и не только потому, что не люблю это слово, видя за ним путь к притуплению, нивелированию позиций. Просто надо найти сферу деятельности, равно интересную и для развития науки, и для общественной, государственной пользы. Речь идёт о значимых, масштабных проектах. Конечно, их осуществление требует от сотрудников НИИ известной доли самоотречения, отвлекая от индивидуальных тем. Но здесь уже выбор за исследователем: избрать ли наиболее комфортный для каждого интеллектуала путь фрилансера или же работать в государственном учреждении со всеми вытекающими обременениями. Я вовсе не имею в виду, что развитие науки может (должно) определиться государственной политикой. Это бред. Наука сама определяет свои приоритеты. Просто для меня работа в исследовательском институте – если, конечно, относиться к ней всерьёз, – это коллективная проектная деятельность. В отличие, допустим, от американской практики мы руководствуемся не конкретной темой, под которую выделен грант, а исходим из понимания научной миссии родного НИИ.
Собственно это понимание позволило нам весьма эффективно провести реструктуризацию института. Трудно и больно, но всё же на пользу. Крайне инфантильно думать, что на наши НИИ не распространяются законы Паркинсона. Главное, мы подошли к этому не формально – не из соображений полной или неполной занятости, возраста и пр. Мы исходили из важности сотрудника для развития приоритетных направлений деятельности и реализации стержневых проектов. Не скажу, что безропотно, но Минкульт санкционировал этот путь – ведь его польза очевидна. Понятно, что пристальное внимание, проявляемое нынешним руководством МК к подведомственным НИИ, – результат распоряжения правительства по оптимизации научной деятельности, которая должна стать более резонабельной и существенно выше оплачиваемой. Собственно, это и есть цель, а отнюдь не «разгром». Понятно и то, что институтам непривычно и некомфортно находиться под столь пристальным вниманием «государева ока». Однако для меня это куда менее больно, чем полное невнимание и забвение минувшего десятилетия.
Конечно, пути достижения этой цели могут быть разные и по-разному пониматься в научных и чиновных кругах. В частности, идея объединения НИИ, о которой говорится столь много, на моей памяти возникала раз шесть за те 25 лет, что я работаю в институте. Очевидно, эта идея крайне привлекательна с административной точки зрения, а в случае совпадения проектных задач – вполне продуктивна и по существу. У меня нет достаточной компетенции, чтобы твёрдо сказать, что планирует министерство по поводу Зубовского института. Однако я уверена, что РИИИ в силах доказать свою самостность и дееспособность. Собрания, выступления, письма – всё это хорошо, мы тоже прошли этот путь, собрав в декабре более 11 тыс. голосов в поддержку ГИИ. Но главный аргумент – это всё же дела, серьёзные масштабные проекты и чуть ли не в первую очередь – активная позиция руководства: в нынешних условиях мы все обязаны работать «на опережение». Иначе институты не сохранить. На первый план выходит настойчивое, я бы даже сказала – агрессивное позиционирование наших институтов как активных, работоспособных и насущно необходимых для государства интеллектуальных центров, способных и готовых решать как фундаментальные, так и прикладные задачи. На мой взгляд, у РИИИ есть огромное преимущество перед москвичами в административном смысле, а именно – институт может позиционировать себя как форпост министерства в Северной столице России, как методический и координационный центр осуществления программ общероссийского и международного уровня. Это, конечно, более хлопотно, чем развиваться в жанре «интеллектуального кружка», но гораздо более продуктивно.
