Я так и сделал. А потом прочитал статью в «Московском комсомольце» – «Папа вне очереди». Это про папу Тиграна Кеосаяна, известного режиссера, автора «Неуловимых мстителей». Дело в том, что бедняга Тигран сдал все очень плохо. Не добрал баллов. И место освобождали как раз для него. Позже в институте мы с Тиграном подружились, да и к Кеосаяну-старшему у меня претензий ноль. Если бы я был папой-режиссером и у меня ребенок был абитуриентом, я так же поступил бы. Вне сомнений. Но большой художник не должен врать. Если бы Хуциев честно сказал: «Такая ситуация: у меня – друг, у него – сын. И он мало набрал, а ты много набрал, но я должен, сам понимаешь…» Я бы понял, забрал документы… Но вот такой не свойственной, по моим тогдашним представлениям, большим художникам мелкой гнильцы никак не ожидал.
До армии оставался еще год. И я думаю: надо его чем-то занять. «Праздность оскорбляет душу» – мой девиз до сих пор. По справочнику нашел училище, где учат на операторов ЭВМ. Мне очень нравилась книга Стругацких «Понедельник начинается в субботу». И особенно инженер Привалов, который был кибернетиком, соответственно, программистом.
Учеба в ПТУ меня увлекла – в группе были три мальчика и двадцать девчат. Милейшие преподаватели. Они действительно привили нам вкус к информатике. Практику проходили в вычислительном центре мясомолочной промышленности. Но вскоре меня из училища выгнали, точнее – ушел по собственному желанию. Однажды девчата, набив что-то на перфокартах, отправились на обед, а я подошел к технике и напечатал от себя: «Ваня хороший пацан». Однокурсницы процесс не проконтролировали и ввели мою фразу вместе с остальной информацией. Крику было! Пришлось перебивать все заново. А я ушел. Тем более что к тому времени подошло время опять поступать во ВГИК.
В тот год режиссерский курс набирал Игорь Васильевич Таланкин. Я опять сдаю все на пятерки. И меня опять вызывают в кабинет, и мастер говорит:
– Ты знаешь, такая ситуация… Тебя же в армию заберут?
Я про себя думаю: «Ну, началась старая песня».
– Но все-таки, ты так хорошо все сдал, что давай эксперимент проведем, – продолжает Таланкин. – Я тебя сейчас попрошу кое о чем. Сделай это, не задумываясь ни на секунду. Справишься – возьму.
– Ну давайте, – говорю.
– Удиви меня.
И я ему матом:
– Да вы что, одурели, маэстро? Я сюда новое слово в искусстве пришел сказать, а не удивлять вас!
Таланкин покраснел, пальцем в меня тычет и кричит:
– Вон отсюда, хамло!
А комиссия заливается. Я вышел, дошел до стенда, где вывешивали списки, и тут выскакивает девочка-секретарь.
– Назад, – говорит.
Возвращаюсь. Таланкин уже хохочет:
– От ты чудной! Оформляйся!
На курсе я познакомился с Федькой Бондарчуком и Тиграном Кеосаяном, который в этот раз все хорошо сдал и поступил. В прошлом-то году после обличительной статьи его не взяли, а кто занял в мастерской Хуциева освободившееся после моего ухода место, я так и не знаю.
Отучился я первый курс, и меня, вместе с Тиграном и Федором, забрали в армию. А когда вернулся, то сразу же переехал в общежитие. Моя мама к тому времени вышла замуж и в сорок лет родила второго ребенка – мальчика Стасика. Я не хотел их смущать и ушел. Это было только мое решение.
И потекла в общежитии жизнь замечательная и удивительная. Я был счастлив. Почти как в детстве. Мы пили, влюблялись, ночами писали сценарии на скорость.
Первый мой студенческий роман завязался на втором курсе, сразу после армии. Продлился недолго, кажется, неделю. Потом второй, третий… Все это было как-то весело, непринужденно, без особых обязательств, страстей и привязанностей. Я очень хотел иметь семью, но попозже. Мы, Охлобыстины, – долгожители, и наше биологическое становление растянуто во времени. Мой дед прожил сто четырнадцать лет, прадед – сто восемь, отец, правда, умер в восемьдесят, и то только из-за фронтовых ранений. Борода у мужчин Охлобыстиных начинает расти только после пятого десятка. У нас жиденькие, гаденькие волосенки, как у гоблинов, но зато мы никогда не лысеем. И женимся поздно, где-то после тридцати.
А мне тогда было двадцать три, и я жадно, как Ганнибал Лектор, глотал жизнь. Гонял на мотоцикле, занимался айкидо, пропадал на съемочных площадках, писал сценарии. Помню, мы с моим другом оператором Колей Кривенко дважды пытались пойти на свидание и дважды не смогли, потому что в «Иллюзионе» в эти дни шли классные фильмы. Да, мы легко меняли гражданок на хорошее кино и рассуждали примерно так: «Ну, женщины – это да… Но чего сейчас валтузиться? Венецианский кинофестиваль, фешенебельные отели, пляжи, приключения, перелеты на частных самолетах, «Мартини», роскошные красотки-кинозвезды… Вот она – жизнь, достойная настоящего художника! И если сейчас потратить все время и силы на беготню, то этого не будет». И потом, правда, может не быть. Но когда ты к этому стремишься, у тебя это уже все равно что есть.
Такой вот парадокс.
Чтобы не вводить назойливых дев в искушение, я даже заключил пиратскую сделку с актрисой Ксенией Качалиной. У Качалиной тогда была несчастная любовь с музыкантом Алексеем Паперным. Большой вгиковской компанией мы отправились на фестиваль «Кинотавр», и в самолете Качалина мне предложила:
– Давай поселимся в одном номере. Пускай Паперный думает, что у нас роман. Поревнует, гад.
– Давай, – говорю.
Мы зарегистрировались в одном номере и, по-моему, встретились только раз на церемонии закрытия фестиваля. Вернувшись в Москву, я предложил Качалиной поселиться у меня на «Петровской-Разумовской». Коля Кривенко, с кем на паях я снимал квартиру, уехал самоопределяться на Украину, свою историческую родину. Мы прожили с Качалиной под одной крышей несколько месяцев, и все это время киношная тусовка была уверена, что у нас – роман. Я не хотел никого разочаровывать: «Пусть думают что хотят, мне лично все равно».
Потом они помирились с Паперным и улетели, кажется, в Вену, а я умчался на Каннский фестиваль с фильмом «Нога». Когда вернулся, узнал от друзей, что у Качалиной с Паперным все наладилось, и она переехала к нему. Я искренне порадовался за Ксению, потому что всегда ее нежно любил как друга. Она замечательный человек и, кстати, очень хорошая актриса. Жаль, что сейчас совсем не снимается, но надеюсь, что это все же временно. У актеров бывают периоды, когда хочется взять тайм-аут, отойти от профессии, понять, чего ты ждешь от будущего.
У меня, например, такой момент наступил довольно рано. К концу пятого курса я вдруг осознал, что жить в бешеном ритме дальше нельзя. Надо остановиться и попытаться найти основу, которая помогла бы систематизировать мировоззрение, понять: зачем «аз есмь»? Из всего перечня эзотерических учений я выбрал интегральную йогу, которую когда-то практиковал в армии.
– Батюшка, скажи, а можно ли достигнуть сатори? – с нездоровым блеском в глазах часто спрашивают меня соотечественники, вступающие на путь медитации.
– Как плюнуть, – отвечаю, – но в одиночку не советую. Мозг поплавите.
В двух словах сатори – это состояние просветления, доступное, как принято считать в ведической культуре, лишь избранным. На самом деле это не так. Достичь сатори может каждый, ну или почти каждый, путем долгих и упорных медитаций. Если у меня получалось, значит, у любого дурака получится.
Я сидел в позе лотоса на руинах Херсонеса Таврического и зверски, по-русски, медитировал. День глаза пучу, два, три… А сатори проклятого все нет. Вместо чего-то космического и волшебного вижу вполне реальные картины своего детства: яблоневый сад, который посадил отец, священника, бредущего через поле, себя самого, сидящего у экрана черно-белого телевизора «Юность»… «Мемуары, – думаю, – какие-то, а не просветление!» И тут передо мной словно врата открылись, и оттуда пахнуло таким океаном, что мне, как тогда в детстве, опять жутко стало. Как смекалистый калужский селянин, я сразу же решил: «Неподготовленный туда – никогда! Только на церковном корабле».
Вернувшись в Москву, я стал ходить в храм. Посещал службы или же бродил под сводами пустых соборов. Но я был еще бесконечно далек от веры и, наверное, никогда бы ее не обрел, если бы не любовь. Это она, Ксюха, моя Кыса, привела меня к Богу. Восторг всей моей жизни. Ныне, присно и во веки веков. Мы вместе уже тринадцать лет. Но день нашей встречи я помню до мельчайших подробностей.
Был месяц май. Преддверие очередного «Кинотавра». Я как раз аккредитовался на фестиваль, а вечером отправился в клуб «Маяк» встретиться с друзьями. На мне были шорты и мотоциклетная куртка, вдоль и поперек исписанная телефонами. Сам мотоцикл я оставил дома и приехал в клуб на такси – хотел провести вечер весело и непринужденно.
Я вошел, огляделся и обнаружил, что все разбиты на парочки и только одна посетительница сидит с двумя кавалерами – хмурыми бородатыми дядьками, как будто вышедшими из сериала «Угрюм-река». Я ее, конечно же, узнал – Оксана Арбузова, героиня нашумевшего фильма «Авария – дочь мента». Да и в институте ее встречал, она училась на курс младше, в мастерской Соловьева, но почему-то никак на нее не реагировал. А тут только взглянул и сразу понял: у меня будет большая семья – минимум шестеро детей, стиральная машина «Индезит» и склонность к гипертонии.
