Отношение еретиков и раскольников к православию, по-моему, также весьма правильно очерчено Мельниковым в его пятом письме (стр. 94). Он говорит: «Раскольники смотрят на господствующую церковь с горьким, враждебным чувством, как на изменницу своим древним правилам и уставам, как на разорвавшую свои связи общения. Между тем еретики видят в учении господствующей церкви совершенно чуждое для них учение, столь же чуждое, как католичество или протестантство. Некоторые же из них идут далее и смотрят на православную церковь совершенно одинаково, как на иудейство, магометанство и идолопоклонничество».
Правительство в своих воззрениях на раскол делит его так же. Я не хочу говорить о прошедшем, хотя бы и очень недавно прошедшем времени, в котором правительство очень ошибалось в своих отношениях к расколу, по степеням его мнимой вредности или безвредности; но в наши дни оно относится к поповцам гораздо снисходительнее, чем к беспоповцам, а к беспоповцам снисходительнее, чем к еретикам, хотя теперь и против последних уже не в ходу прежние суровые меры.
В отношении беспоповцев (людей, которыми я буду исключительно заниматься в моих письмах) наблюдается два подразделения. Большею благосклонностью пользуются беспоповцы, приемлющие браки и молящиеся за власть (поморское согласие), и гораздо меньшею беспоповцы, не приемлющие браков как таинства и «не молящиеся за правительство и государя» (например, вся, чрезвычайно распространенная, секта федосеевщины). Г. Мельников замечает, что беспоповцы, приемлющие браки, но не молящиеся за власть и молящиеся за власть, но не приемлющие браков, при этом разделении совершенно забыты. Это совершенно справедливо. На эти подразделения не только правительство не обратило никакого внимания, но и многие писатели о расколе их словно не знают, тогда как эти уклонения от принципов двух главных беспоповщинских согласий встречаются довольно нередко.
Говорят, что Н. Я. Аристов трудится над составлением полного, систематического описания русского религиозного разномыслия до мельчайших из известных его подразделений и снабдит свое сочинение наглядною схемою, способною облегчить изучение этой классификации. Если это правда и если у г. Аристова достанет средств совершить задуманный или уже предпринятый им труд, то он сделает огромную заслугу, от которой неизвестно почему-то уклонился г. Мельников. Указав в пятом письме о «расколе» погрешности, вкравшиеся у всех, делавших до сих пор опыты классифицирования раскола, он сказал, что кроме видов религиозного разномыслия, исчисленных у того-то и у того-то, есть еще такие-то и такие-то, и другие, но сам не написал никакого систематического списка, которого от него многие ожидали, особенно с третьего письма. Почему г. Мельников не поделился с обществом своими сведениями, в которых у него, кажется, нет недостатка, до сих пор не известно, хотя совершенно ясно, что никакие от него не зависящие обстоятельства ему поперек дороги не стояли, а сам он в одном месте своих писем весьма иронически относится к статье закона, где сказано: «и другие вообще последователи сект, признанных особенно вредными». Следовательно, г. Мельников сознавал, что нельзя писать «и другие», что это неудобно, что это сбивает читателя, а сам тоже окончил дело в роде этого. Г. Аристов совершенно кстати и вовремя задумал заняться и систематизированием русского религиозного разномыслия, и вспомогательною схемою. Такой труд решительно необходим в настоящее время, и если Н. Я. Аристов при исполнении его впадет в некоторые небольшие или даже и большие погрешности, то все-таки он даст сильный толчок делу. Соберутся замечания, указания, поправки, и вскоре станет наконец возможным издание полное и дающее ясное понятие о современном подразделении русского религиозного разномыслия по тем сведениям, которые имеет весьма ограниченное число литераторов, занимающихся вопросом о расколе. Хотелось бы видеть этот труд оконченным как можно скорее. Он будет особенно дорог как в интересах науки, так и в интересах правительства, которое несомненно сознает ныне надобность иметь верное понятие о том, что смутно понимается под общим словом «раскол». Без подобного вспомогательного пособия не только чиновники, люди, положительно не имеющие никаких, хотя мало-мальски к чему-нибудь годных познаний о расколе, но и то ограниченное число литераторов, которые кое-чему повыучились, возясь в последнее время с раскольничьей литературой, будут весьма часто находиться в очень затруднительном положении при всякой работе по вопросам, касающимся раскола, особенно при встречах с живым расколом. Я испытал это между прочим на себе в последний мой поход к людям древнего благочестия, о котором собственно теперь начинается мой рассказ.
ПЕТЕРБУРГ И ПЕРВЫЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ ПРИ СТОЛКНОВЕНИИ ВЫУЧЕННОГО С ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ
Представлялось нужным определить состояние раскольничьей педагогии в наиболее самостоятельной общине. Лично мне желалось ближе подойти к современному раскольническому общинно-хозяйственному управлению, о котором толкуется все на основании давно былого, а одна поморская община, получающая новую организацию, спала и видела устроиться так, как живут благоденствующие федосеевцы, издавна поселенные в остзейском крае и преимущественно в городе Риге.
С нынешней весны, то есть со времени, в которое во многих дезорганизованных раскольничьих общинах стали определеннее выражаться стремления к более или менее правильному устройству, рижская федосеевская община получила новый и огромный интерес для русского раскола.
У русских раскольников, имеющих некоторое понятие о рижской общине беспоповцев, община эта представляется идеалом всестороннего благоустройства и желанной свободы.
Из раскольников ближе всех знакомы с рижскою общиною московские федосеевцы и беспоповцы поморского согласия, рассеянные по северо-западному краю России, Литве и Царству Польскому.
Общее желание раскольников устроиться во всех частях своего общественного быта по рижскому образцу рождает огромный интерес к ближайшему изучению этой общины, возбуждающей всеобщую зависть.
Известно, что начало систематическому воспитанию малолетних раскольников в общественных школах положено московским купцом Ильею Васильевичем Ковылиным в первой четверти текущего столетия. Из «Истории Преображенского кладбища в Москве» мы знаем, что в одном из зданий этого кладбища было устроено Ковылиным училище, где мальчики с бойкими способностями обучались чтению и письму церковному под руководством наставника Осипова. Потом очередные наставники толковали им катехизис. Образование заканчивалось изучением главных пунктов отличия федосеевского учения от учения православной церкви.
Для учеников была открыта кладбищенская библиотека, состоявшая из старопечатных книг и раскольничьих сочинений, которою они пользовались под руководством своих учителей.
Люди, имевшие возможность близко ознакомиться с старыми делами Преображенского кладбища, старались доказать, что «все образование кладбищенской школы было направлено к тому, чтобы внушить детям отвращение к церкви и церковникам-никонианам» (из ист<ории> Преобр<аженского> кладбища, л. 44-й).
Принимая во внимание общие тенденции раскола и исключительную политику покойного Ковылина, нет оснований опровергать сделанный вывод о направлении Преображенской кладбищенской школы в самое цветущее время ее существования.
Познания о науках и искусствах, выносимые воспитанниками из этой школы, вообще были до крайности бедны. О науках, способствующих развитию самостоятельного мышления, в ковылинской школе не было и помина. В ней учили счислению, но и то слегка, настолько, насколько это необходимо по соображению русского лавочника. В искусствах шли тоже очень немного дальше. «Некоторые из членов кладбищенской школы приобретали замечательное искусство писать по-уставному и потом занимались переписываньем богослужебных книг, которые по дорогой цене продавались в конторе кладбища иногородным федосеевским общинам и зажиточным федосеевцам. Другие занимались иконописным искусством и делали копии с древних икон, иногда так удачно, что самые знатоки с трудом могут отличать копию от оригинала. Весьма искусно воспитанники умели подделываться и под древние рукописи, изменяя при том и самый цвет бумаги и соблюдая малейшие остатки древности».
В этом заключалось общественное образование в большой ковылинской школе на Преображенском кладбище, и в этом же оно заключалось во всех общинах федосеевского согласия в губерниях: Ярославской, Тверской, Нижегородской, Рижской, Казанской, Симбирской, на Дону и Кубани. Словом, во всех общинах, находившихся во время Ковылина в зависимости от Преображенского кладбища. Иначе это и не могло быть, потому что все эти общины «получали от кладбища наставников и покупали в его конторе свои книги».
