И что же? Интеллигенция устыдилась и одумалась? Нет. Напротив, она сама создала странный романтический культ разбойника.
История такая. В книге некоего голландца Яна то ли Стрейса, то ли Стрюйса «Три путешествия» описано, как Степан Разин утопил в Волге некую взятую в полон персидскую барышню. Книга была издана еще во времена Алексея Михайловича Романова в Амстердаме, потом переводилась на многие языки. На русском книга вышла в Москве только в 1935 году[10]. Этот Стрейс-Стрюйс с 1668 года работал парусным мастером в России и находился в Астрахани во время разинского бунта.
В 1824 году в журнале «Северный Архив» в статье о путешествии Стрейса был воспроизведен фрагмент из его книги: «...Мы видели его [С. Разина] на шлюпке, раскрашенной и отчасти покрытой позолотой, пирующего с некоторыми из своих подчиненных. Подле него была дочь одного персидского хана, которую он с братом похитил из родительского дома во время своих набегов на Кавказ. Распаленный вином, он сел на край шлюпки и, задумчиво поглядев на реку, вдруг вскрикнул: "Волга славная! Ты доставила мне золото, серебро и разные драгоценности, ты меня взлелеяла и вскормила, ты — начало моего счастья и славы, а я, неблагодарный, ничем еще не воздал тебе. Прими же теперь достойную тебе жертву!" С сим словом схватил он несчастную персиянку, которой все преступление состояло в том, что она покорилась буйным желаниям разбойника, и бросил ее в волны. Впрочем, Стенька приходил в подобные исступления только после пиров, когда вино затемняло в нем рассудок и воспламеняло страсти. Вообще он соблюдал порядок в своей шайке и строго наказывал прелюбодеяние».[11]
История, что и говорить, впечатляющая. К этому сюжету обращались не раз, в том числе и А. С. Пушкин.
Б. Кустодиев «Степан Разин». 1918 г.
...Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые.
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин,
Перед ним красная девица,
Полоненная персидская царевна.
Не глядит Стенька Разин на царевну,
А глядит на матушку на Волгу.
Как промолвит грозен Стенька Разин:
«Ой ты гой ecu, Волга, мать родная!
С глупых лет меня ты воспоила,
В долгу ночь баюкала, канала,
В волновую погоду выносила.
За меня ли молодца не дремала,
Казаков моих добром наделила.
Что ничем тебя еще мы не дарили
Как вскочил тут грозен Стенька Разин,
Подхватил персидскую царевну,
В волны бросил красную девицу,
Волге-матушке ею поклонился[12].
Василий Суриков во время работы над картиной «Степан Разин». 1906 г.
Большевистские историки продолжили либеральную традицию интеллигенции XIX в. Сотворили из серийного убийцы Разина икону борца за народное счастье
Но его «Песни о Стеньке Разине» распространения не получили.
«Ту самую», впитанную с молоком матери каждым русским человеком песню о Разине, живописующую убийство ни в чем не повинной девушки, начали петь после того, как Д. Садовников, популярный в те годы фольклорист, этнограф и поэт, создал два цикла стихов о Степане Разине: «Из волжских преданий о Стеньке Разине» и «Песни о Стеньке Разине».
Популярной песня стала уже в конце XIX века. Ее исполняли такие знаменитости, как
Федор Шаляпин и Надежда Плевицкая. Если задуматься над текстом и смыслом, это очень странная песня[13].
На переднем Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной,
Свадьбу новую справляет,
Сам веселый и хмельной.
А она, закрывши очи,
Ни жива и ни мертва,
Молча слушает хмельные Атамановы слова.
В описании Стрейса атаман Разин утопил княжну, принося Волге своего рода человеческую жертву, мрачное языческое жертвоприношение. Однако у Садовникова иначе. У него дружина, соратники, усомнились: а может, их вождь уже не с ними? Может, очарованный прелестями заморской дивы, уже стал другим? Не как раньше, не «разделяет их общие интересы»?!
Позади их слышен ропот:
— Нас на бабу променял,
Только ночь с ней провожжался,
Сам наутро бабой стал.
Чего ради возмущение? По какому поводу? Само по себе столь злобное отношение к женщине не характерно ни для крестьян, ни для казаков, ни тем более для дворян... Ни для кого. Страх, что, влюбившись, вожак «обабится», струсит, потеряет мужские качества, свойственен[14] только одной категории людей — уголовникам.
Опять же, если верить ставшему в России вдруг безумно популярным «воровскому» фольклору.
Но в песне эта психология не отрицается, не осуждается — она приветствуется. Разин ее разделяет полностью и целиком.
Этот ропот и насмешки
Слышит грозный атаман
И могучею рукою
Обнял персиянки стан.
Брови черные сошлися —
Надвигается гроза,
Алой кровью налилися
Атамановы глаза.
— Ничего не пожалею,
— Буйну голову отдам, —
Раздается голос властный
По окрестным берегам.
— Волга-Волга, мать родная,
Волга, русская река,
Не видала ты подарка
От донского казака!
Чтобы не было раздора
Между вольными людьми,
Волга, Волга, мать родная,
На, красавицу прими!
Мощным взмахом поднимает
Он красавицу-княжну
И за борт ее бросает
В набежавшую волну.
— Что ж вы, братцы, приуныли?
Эй ты, Филька, черт, пляши!
Грянем песню удалую
На помин ее души!
Явно по мотивам подобных песенок создана и знаменитая картина Сурикова: Разин на ней тоже выведен эдаким народным героем. Сидит в элегическом раздумье, наверное о тяжелой народной доле и как бы ее облегчить. Впрочем, может, просто с похмелья дремлет.
Или вот песня «Утес», творение полузабытого поэта А. А. Навроцкого. Стихи сочинены в 1870 году, позднее сам автор положил их на музыку, и они стали «народной песней, широко распространенной в революционных кругах»[15].
Есть на Волге утес, диким мохом порос
Он с вершины до самого края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.
На вершине его не растет ничего,
Только ветер свободный гуляет,
Да могучий орел там притон свой завел
И на нем свои жертвы терзает.
Из людей лишь один на утесе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл —
И с тех пор его именем звался.
И хотя каждый год по церквам на Руси
Человека того проклинают,
Но приволжский парод о нем песни поет
И с почетом его вспоминает.
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
Он один на утес тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
Там всю ночь до зари оставался.
Много дум в голове родилось у него,
Много дум он в ту ночь передумал,
И под говор волны средь ночной тишины
Он великое дело задумал,
...И поныне стоит тот утес и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси хоть один, Кто с корыстью житейской не знался, Кто неправдой не жил, бедняка не давил, Кто свободу, как мать дорогую, любил, И во имя ее подвизался.
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
И к нему чутким ухом приляжет,
И утес-великан все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет[16].
Нет и не может быть ничего более нелепого и дикого, чем считать эти сочиненные интеллигентами песни о Разине «народными». А культ Разина — проявлением истинно народного духа, мечтой народа о безнаказанном разбое и грабеже.
Кадр из фильма «Ленин в 1918 году». Режиссер М. И. Ромм. 1939 г. «Если враг не сдается, его уничтожают», — сказал как-то писатель-гуманист Максим Горький
Это Навроцкий, Суриков и Шаляпин видели Разина героем, которого «с почетом вспоминает» весь народ. Но эти интеллигенты-романтики путали разбойников и народ. Сам народ твердо понимал, кто есть кто, и себя с уголовными не смешивал. Вот у Достоевского в «Записках из мертвого дома » как-то непонятна грань между преступником и случайно попавшим на каторгу человеком. Украл? Дело житейское. Не за то сажают, что воровал, а за то, что попался. В каждом человеке сидит палач. Так уж он устроен, человек. Преступник у Достоевского оказывается даже лучше обывателя, он хоть честно сознается, что он вор.
У Максима Горького «положительный» вор Челкаш однозначно противопоставляется «отрицательному» крестьянскому парню. Вор порядочнее, приличнее. Честен хотя бы по отношению к своим[17].
