— Вопиющий разрыв меж теорией и практикой, — бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь с в о и м шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: — Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать… Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет…
— Правильно понимаешь, — сказал Кацуба. — Вот и займись.
— Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, — грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.
Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, — но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого…
— Причавкивать надо, Шишкодремов, — сказал Кацуба совершенно серьезно. — Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть…
— Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых — питерский, — ответил Шишкодремов столь же серьезно.
— Ну и что? — пожал плечами Кацуба. — Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает… к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо… Ты у нас — одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место…
Шишкодремов молча опустил ресницы и в самом деле пару раз причавкнул с невероятно самодовольным видом.
— Вот-вот, — одобрил Кацуба. — Ладонью пасть вытирать — это и вправду перебор, а если мякотью большого пальца, небрежненько так, — получится самое то… Микушевич, тебя это не касается, ты у нас мужик обстоятельный, из породы жилистых расейских первопроходцев, тебе должна быть присуща этакая крестьянская воспитанность…
— А крошки со стола в ладонь сметать? — поинтересовался Мазур без особой задиристости.
— Не стоит, — сказал Кацуба. — Получится опять-таки перебор… Ты как-никак кандидат наук, не забыл? Не беспокойся, совершенно точно известно, что на собрата по профессии тебя не вынесет, нет там твоих собратьев, слава Аллаху… — Он глянул на часы. — Ерунда осталась, скоро на посадку пойдем… Микушевич, вопросы есть? Или догадки хотя бы? На физиономии написано, что есть догадки… Валяй, не стесняйся.
— Как агент я вам совершенно не нужен, — сказал Мазур, стараясь тщательно подбирать слова. — Не моя стихия, у вас наверняка есть специалисты… Вася не притворяется, он и в самом деле толковый ныряльщик — ч и с т ы й ныряльщик, подводного боя не знает. Уж тут-то у меня глаз наметан. Учитывая некоторые детали иных тренировок… В общем, у меня такое впечатление, что Васе предстоит куда-то нырять, а мне предстоит надзирать, чтобы его не обидели.
— Видали, какого я к вам орла присовокупил? — спросил Кацуба так гордо, словно это он раскопал Мазура, губившего таланты где-то в глуши. — Просекает с ходу… Ладно, что тебя томить, старина Микушевич. Примерно так оно и будет обстоять. Если работать все же придется. Есть крохотная, зыбкая вероятность, что мы летим впустую. Могут нам в аэропорту назначения заявить: ребята, прилетели зря, все уладилось и без вас, так что получайте в виде компенсации по осетру и отправляйтесь себе восвояси… Осетры там, говорят, знатные. Сам я не бывал, а ребята летали… Только я, господа и дамы, пессимист по натуре. И плохо верю в такие милости судьбы. А посему заранее настраивайтесь на работу…
Самолет ощутимо клюнул носом, «заснеженная равнина» за иллюминатором качнулась, и пол на мгновение ушел из-под ног.
— Ага, — сказал Кацуба. — На снижение идет. Доедайте, время есть, долго будем с горки катиться… Инструктаж, если что, — в аэропорту.
«Интересные дела, — подумал Мазур, вытирая пальцы носовым платком. — Выходит, все остальные тоже представления не имеют, чем им за Полярным кругом предстоит заниматься. Мелочи, но на душе приятнее — оказывается, он не новичок, от которого секретят то, что доверено «стареньким», он в равном положении с остальными. Сразу видно, что и прочие сидят, как на иголках, вертятся у них на языке вполне закономерные вопросы…»
Уши слегка заложило — самолет пошел вниз еще круче, словно собирался бомбить с пикирования, потом его швырнуло, и снова…
— Пристегнитесь, орлы, — сказал Кацуба. — Тут, бают, сплошные ухабы… — Он пересел поближе к Мазуру и тихонько, чтобы не слышали остальные, поинтересовался: — Как настроение? Не особенно пессимистическое?
— А почему оно должно быть пессимистическим? — пожал плечами Мазур.
— Ну, мало ли… Вдруг тебе жутко унизительным кажется подчиняться майору…
— Мне всегда жутко унизительным было подчиняться дураку, — сказал Мазур.
— Что, случалось?
— А то нет. Мы в армии, майор, или где?
— Я похож на дурака?
— Что-то не замечал.
— Значит, повоюем, — удовлетворенно сощурился Кацуба. — А может, и воевать не придется — смотря что скажут… Знаешь, полковник, рассказывал мне один деятель, который занимался Китаем… У желтых, видишь ли, слово «кризис» состоит из двух иероглифов: «опасность» и «шанс». Точно тебе говорю, он слово офицера давал, что не шутит. Мне такие аллегории отчего-то нравятся… Ну, все, — он глянул в иллюминатор, за которым ощутимо потемнело (это самолет нырнул в плотные облака), — нет больше майоров и полковников, настроились на вдумчивую работу…
Облака остались выше, только плавали кое-где редкие мутно-белые клочья. Внизу, насколько хватало взгляда, тянулись буро-зеленоватые равнины, там и сям бугрившиеся длинными полосами. Ртутно отсверкивали озера — их было много, очень много. И никакого океана Мазур не высмотрел, как ни вертел головой, таращась то в правый иллюминатор, то в левый.
— До Тиксона еще километров сорок катить, — сказал Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, — там тебе и все удобства, и работы невпроворот… Если будет работа.
Глава вторая
Там, на море-окияне…
Облачайтесь, соколы мои, — сказал Кацуба. — Тут хоть и лето, а погоды стоят отнюдь не тропические…
Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел стандартное здание аэровокзала — унылый серый ящик со стеклянной стеной, украшенный по карнизу буквами Т И К С О Н. Вокруг простиралась необозримая темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.
— Пошли, — распорядился Кацуба. — Не будут нам автобусов подавать…
Подхватив объемистые, но не особенно тяжелые сумки, они гуськом двинулись к вокзалу, казавшемуся безлюдным и вымершим, словно замок Спящей Красавицы.
Когда оказались внутри, сходство со знаменитым сказочным объектом еще более усилилось. Обширный зал был практически пуст — сидели за стойкой две расплывшиеся фемины в синих аэрофлотовских кительках, у входа меланхолично попивала баночное пиво компания из пяти мужичков (рядом с ними лежала груда выцветших рюкзаков и лежала спокойная серая лайка) да уныло бродил по залу милицейский сержант.
Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее внимание ничуть не смутило.
— Сидим, — сказал Кацуба. — Ждем встречающих. Кто хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили… В самом-то деле, что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво…
Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради доскональности имиджа, — бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще брякать на гитаре, сие непреложно…
— Баяна не взяли, — грустно сказал Кацуба. — Изобразил бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали…
— А как тебе вот это? — спросил Мазур. — Опознаешь? — и легонько прошелся по струнам.
The nazis burnt his home to ashes,
His family they murdered there.
Where shall the soldier home from battle,
Go now, to whom his sorrow bear?[2]
— Погоди-погоди-погоди… — Кацуба нешуточно удивился. — Мотив мне странно знакомый… Да и словечки… Ежели в обратном переводе…
— Последний куплет, — хмыкнул Мазур.