Так в несколько первых дней новая власть проявила и политический сумбур в головах (если б — только сумбур!), и равнодушие к жизни российских народов. Перед ходом крупных событий власть была в полной растерянности, но сама даже не ведала об этом, занятая личными расчётами.
И эти качества неизменно пронесла через следующее, вот, пока семилетие. Есть признаки, что понесёт и дальше.
Итак, наступила в России — эра демократии? Во всяком случае — возглашено было так. А значит — почти мгновенно родилось множество, почти толпы, демократов. Это множество тем более поражало, что среди верхушки новоявленных — различалось лишь 5–6 человек, которые прежде боролись против коммунистического режима. А остальные — взмыли в безопасное теперь небо из столичных кухонных посиделок — и это ещё не худший вариант. Иные орлы новой демократии перепорхнули прямо по верхам из «Правды», из журнала «Коммунист», из Коммунистических академий, из обкомов, а то — из ЦК КПСС. Из вчерашних политруков мы получили даже не просто демократов, но — самых радикальных. Да некоторые и объясняли: «Мы находились на вершинах коммунистической власти только ради того, чтобы вместо нас тех постов не заняли худшие». А сегодня, чтобы спасти и укрепить Новую Россию, они снова самоотверженно были готовы принять власть. Да ведь и сильнейший аргумент: кто же, как не они, имеют опыт управления? профессионалы… (Профессионализм доказывается не послужным списком, но результатом деятельности — а этот результат перемётчиков скоро явился зримо провальным.) В оправдание всех неудач новой власти мы слышали: да какую же подлинную демократию можно построить в условиях экономической и социальной анархии, политической нестабильности?.. А эта распроклятущая «политическая нестабильность» — она и порождена неграмотными реформами.
В чём неодемократы явились действительно профессионалами — это в идеологическом обеспечении и поддержке нового строя. А чего новые демократы-бюрократы начисто не проявили — это сострадательности к народу и заботы о нуждах его. Да ведь те, кто объявляют «шоковую терапию», — уже лишаются права клясться, что защищают «права человека».
Едва ли не главной политической спешкой нового режима стало: как можно быстрей развести искусственную кипучую многопартийность.
И год, и следующий год, и ещё год — вспухали (без реальных основ), дробились, объединялись и лопались всё новые партии, союзы, блоки, фронты, соборы — названий которых уже не вспомнит и не перечтёт никто; взносились, звенели, но так же быстро затмевались и канули прочь имена многих либеральных, демократических и радикал-демократических лидеров. Многопартийность — это был самый завидный, желанный приз переворота 1991 года, и партии кишились, блокировались и тешились политикой — хотя изо всех партий реальной всё ещё была одна коммунистическая. (И в 1992 Ельцин не случайно подтвердил, что 7 ноября остаётся нашим «национальным праздником»). И ещё так роково получалось, что несостоятельные русские патриотические партийки искали теперь ласки и поддержки от коммунистов — а коммунистам, потомкам ленинских «антипатриотов», оказалось выгоднее всего заявиться «русскими патриотами». Могла ли история повернуться ироничней?
Реальная же вторая сила стала крепнуть в виде хасбулатовского Верховного Совета. Её поединок с президентской властью к 1993 принял форму борьбы за статьи новой российской конституции и растянулся на несколько угрожающих месяцев. Конституционная работа шла вяло, но поединок был свиреп, в России образовалось опаснейшее двоевластие, — тем опаснее, что обе борствующие стороны обращались с политическими взятками к национальным автономиям, дабы из них набрать себе союзников побольше. Привилегии автономий бурно вздымались; тогда русские области, чтоб не остаться в батраках, стали объявлять себя республиками — раскатисто, одна за другой. В той горячей толкучке, кажется, мало кем было замечено, но мне, в тот год ещё издали, было видно рельефно и несомненно: от этого двоевластия, от этой гонки в «республики» — самой России грозил тогда распад, если не в недели, то в месяцы. Бушевала ещё одна керенщина. И спасением цельности России мог быть только немедленный конец двоевластия, какая б там сторона ни победила.
Это столкновение, не разрешённое разумно полугодом раньше, кончилось кровавыми днями октября 1993 (и гибелью полутораста или больше человек, главным образом не участников конфликта, а невинных посторонних). И прошло оно под слитный одобрительный хор неодемократов: «Раздавить гадину!» — силой оружия, — очень непредусмотрительно для своего же демократического будущего. По наследству от коммунизма и переняли они: «если враг не сдаётся»… Да через три месяца Гайдар и Козырев прямо искали союза с коммунистами, приглашая их в «антифашистскую лигу». И вскоре вслед тому возглашался договор о «гражданском» (номенклатурном) согласии — согласии внутри олигархии, — договор, не без последствий уветвившийся потом в неосвещённые коридоры.
Итак, разгромлен был Верховный Совет, чьим первым председателем был этот же Президент, и оба они избраны по одной и той же конституции. А сама та конституция теперь отменялась, вместе с принесенной присягой, но истекший из неё президентский срок почему-то сохранялся. Уже только эти юридические симптомы не могли слишком настроить к возвышенной вере в новую Конституцию — да она и не прошла всенародного обсуждения, да в суматохе какие-то её статьи были ещё подправлены. Затем, по официальным данным, участвовало в голосовании 53 % избирателей (аналитик «Демвыбора» опубликовал исчисление, что — лишь 47 %), из них за конституцию голосовало 58 %, то есть меньше 31 % имеющих право голоса, меньше трети. (Всё это не слишком утверживает и наш многолюдный Конституционный Суд, скопированный от стран с высокой юридической культурой, а при нашей нетонкости проблем легко бы справился и Суд Верховный.) По той республиканской Конституции российский Президент получил обширные права, пошире многих бывших монархов и нынешних президентов. И судьбоносные для страны решения — вызревают никому не объяснённые, никем не обсуженные — и возглашаются готовыми, с порочной решимостью.
Много было жалоб на нарушения процедуры при выборах Думы в 1993. Да уж одна только отдача половины мест партиям — искусственная подпитка желанной «многопартийности» — есть нарушение равных прав избираемых. Но и каждый раз эта система наказывала своих учредителей: в 1993 — крупным успехом партии Жириновского, в 1995 — крупным же успехом коммунистов. В этом выборе отчаявшихся избирателей прорвалось негодование оскорблённого, ограбленного народа, даже и таким способом бессильного исправить свою судьбу.
Справедливо отсчитывать экономические реформы нового строя — ещё, конечно, от Горбачёва. Сюда пойдёт и рост, за горбачёвский период, внешнего государственного долга с 20 млрд. долларов до 80 млрд. (Впрочем, лишь малые годы спустя это учетверение долга покажется уже и детским.) В первичные реформы зачислится и развал всех связей внутри государственной экономической системы — связей и взаимодействий, не заменённых ничем, — просто развал. (А ведь сказано: Не пори, коли шить не знаешь.) И объявление диковинного «социалистического рынка»; и создание лжекооперативов — в сросте с государственными предприятиями и за их счёт. А единственное правильное, хотя и очень слабое, движение по снятию коммунистических препон с мельчайшего предпринимательства (в том числе и на селе, а как это было бы благодетельно, это бы вернейшее направление) — немедленно же (в 1987) было задавлено партийной лапой как «нетрудовые доходы».
А дальше — из всегда неуверенных рук Горбачева — реформаторские затеи перехватились руками весьма уверенными.
Никогда не поставлю Гайдара рядом с Лениным, слишком не тот рост. Но в одном качестве они очень сходны: в том, как фанатик, влекомый только своей призрачной идеей, не ведающий государственной ответственности, уверенно берётся за скальпель и многократно кромсает тело России. И даже шестилетие спустя по сегодняшнему самоуверенно ухмыльному лицу политика не видно смущения: как, разорением сберегательных вкладов, он сбросил в нищету десятки миллионов своих соотечественников (уничтожив основу того самого «среднего класса», который и клялся создать). И что ж, с 6-летним опозданием, поднимать разговоры о «создании среднего класса»… — с этого, с мелкого предпринимательства, и надо было начинать, а не растить ненасытных монополистов-магнатов.
Частная собственность — верное естественное условие для деятельности человека, она воспитывает активных, заинтересованных работников, но ей непременно должна сопутствовать строжайшая законность. Преступно же то правительство, которое бросает национальную собственность на расхват, а своих граждан в зубы хищникам — в отсутствии Закона.
