Моржи почти у самой кромки льда. Позади их видны пенящиеся гребни волн. Чем ближе мы к ним, тем больше шум, сильнее волнение и быстрее движение льда — больше опасность.
Но нам нужно мясо. Его надо вырвать у грохочущих льдин и пенящихся волн. Иероком овладело вдохновение. Резкий холодный ветер его мало беспокоит. Без рукавиц и без шапки, с развевающимися волосами, он словно прирос к рулю. Каждое движение, малейший поворот руля у него точны. Мы часто пролетаем в такие щели, где вельбот обоими бортами чуть не чертит о соседние льдины…
Но вот и моржи. Льдину сильно качает, и звери не спят. Они уйдут после первого же выстрела. Надо убить сразу. Делаем залп, и два огромных самца остаются нам в награду за риск.
Но это еще не все. Мы находимся в трех милях от колонии и в полутора от берега. Путь обратно в колонию закрыт уплотнившимся льдом, и пытаться пройти туда — бесполезно. Решили пробиваться прямо к берегу. Свежевать моржей нет времени. Пришвартовываем их к бортам вельбота. Мы окружены густым льдом. Парусом пользоваться нельзя.
Приходится двигаться вместе со льдом и, только пользуясь небольшими прогалинами, продвигаться к берегу. Каждый шаг с боем. Всем нам ясно наше положение, и поэтому каждый делает все возможное. Время от времени нам удается раздвинуть две соседние льдины и продвинуться на несколько десятков метров к берегу. Вельбот часто сжимается двумя льдинами, и мы с замиранием сердца ждем, что вот-вот он треснет как орех. Но пришвартованные к бортам туши моржей спасают нас. Они действуют как хорошие буфера.
Несколько часов упорной борьбы — и мы уже недалеко от берега.
Вдруг вельбот застревает между двумя льдинами. Раздается треск… К счастью лопнула только верхняя доска…
В конце концов вельбот упирается носом в берег, и мы с облегчением вздыхаем.
Голодные, измученные борьбой со льдом, сидим на твердой земле и посматриваем на нашу добычу. Эти две моржовых туши могли стоить жизни восьми человек. Но недостаток мяса зимой поведет к еще большим жертвам. Поэтому мы должны пользоваться каждой возможностью. Должны рисковать.
Но иногда ни риск, ни настойчивость не помогали. Льды держались далеко от острова, и моржа не было. Мрачно мы смотрели тогда на море. Оно было чисто и безжизненно. Лишь время от времени ветер доносил до нас еле уловимый рев моржей. Но они были за горизонтом, куда мы не рисковали выйти на наших жалких байдарах и полусгнивших вельботах. То, что случайно добывалось на открытой воде, мы съедали. Близилась зима, долгая, темная, суровая. Мало она обещала хорошего. Мы знали, что зимой мяса не добудешь. В надежде, что нам посчастливится в другом месте, я перебросил однажды троих охотников в бухту Сомнительную, лежащую в тридцати с лишним километрах к западу от бухты Роджерс, где была наша главная база. Переправляя их с семьями с нашей главной базы, я тогда немало беспокоился, так как терял их из виду и не мог ни следить за их благополучием, ни прийти во-время на помощь, если бы она понадобилась. А теперь рад тому, что решился тогда на этот шаг. В Сомнительной нам неожиданно улыбнулось счастье. Здесь оказалось лежбище моржей, и звери вышли на берег в огромном количестве. Охотники убили тридцать моржей.
Мы облегченно вздохнули. Но наша потребность выражалась в 75–80 моржовых тушах, а мы имели всего с прежним запасом 33. С этим запасом мы и вошли в первую зимовку.
Дом колонии на о. Врангеля в конце зимы.
4 октября ударила первая метель, и через два дня установился санный путь. Мы начали поездки по острову. Некоторую надежду на пополнение наших запасов мяса давала медвежья охота. Но надежда так и осталась надеждой. Льды с северной стороны острова, где было наибольшее средоточие медведя, были все время в движении. Это означало, что мы не могли там охотиться ни на собаках, ни на байдаре, ни пешком. Бывали дни, когда мы видели до десяти медведей сразу, но все они оставались для нас недосягаемыми на густо движущемся льду, свободные пространства воды в котором были заполнены ледяной кашей. Не вытерпев, мы часто бросались на лед, но, приняв несколько холодных ванн, возвращались на берег. Скрипели зубами, ругались. Но это не помогало. Медвежатина и золотистые шкуры оставались на льду.
VI. За медвежатиной и золотистыми шкурами.
Однажды мы пересекли остров и разбили бивак на северной его стороне. Ночью в 200 метрах от нашей палатки прошел медведь. Рассмотрев его огромные свежие следы, мы решили посвятить весь день охоте. Всякий охотник поймет, что другого решения принять было нельзя: мы нуждались в мясе. Направив двух своих спутников в одну сторону, я вместе с эскимосом Таяной пошел в другую.
Мы уже мысленно смаковали свежую медвежатину и поглаживали и оценивали золотисто-белые шкуры. Грех вполне простительный. Кто же выходит на охоту, заранее не взвешивая своей добычи. Ну, мы и прикинули добычу на вес, попробовали на вкус, перевели на цифры и… пошли искать медведей.
Уже через полчаса наткнулись на свежий след. Медведь долго шел вдоль берега, но потом круто повернул в море. Посоветовавшись, пошли за ним. Таяна заботливо предупредил меня, чтобы я не ступал на след медведя, а то «он узнает, что мы идем за ним, и уйдет». Я не стал перечить эскимосу. Но и эта «предосторожность» не помогла. Через десять минут мы подошли к большой перемычке из только-что образовавшегося льда. Он был еще темный и легко пробивался палкой. След медведя часто прерывался небольшими полыньями. Лед не выдерживал тяжести зверя, и он то-и-дело проваливался. С утра дул теплый восточный ветер, и теперь молодой лед еще больше размяк. С грустью проследили мы на сколько хватал взгляд след зверя и молча повернули обратно.
И так три раза!
Стоило нам направиться по следу, как уже через десять-пятнадцать минут нас останавливала полоса молодого льда или открытая полынья. Разочарованные, уставшие, мы сидели на берегу и, молча посасывая трубки, смотрели на лед.
Вдруг я заметил, как одна из льдин изменила свою форму. Вглядевшись, я увидел у ее подножья бледно-желтое пятно. Скоро это пятно вытянулось и поднялось рядом со льдиной.
— Медведь! — крикнул я, хватаясь за бинокль. — Два… три… — дополнял я шопотом, хотя звери были от нас на расстоянии метров пятисот.
Это была медведица с двумя пестунами. Сама она стояла на задних лапах и обнюхивала высокую торосистую льдину.
Стрелять было далеко, и мы, сунув в карманы горящие трубки и подхватив винчестеры, бросились к зверям.
Через пять минут я уже по плечи окунулся в холодную воду и тщетно пытался достать ногами дно. Быстрое течение тянуло под лед, и я с трудом боролся с ним. Таяна помог мне выбраться из «ванны», но через пятнадцать метров от него самого над поверхностью льда осталась одна голова. Однако он успел выхватить свой нож и, по рукоятку воткнув его в лед, легко держался, пока я не подоспел на помощь. Вытащив его из воды, я тут же вновь провалился сам…
В течение каких-нибудь двадцати минут я успел принять пять ванн, а Таяна четыре. Наши меховые одежды совершенно промокли и так увеличились в весе, что молодой лед совершенно отказывался нас держать. А старые крепкие льдины, как назло, попадались очень редко.
Но в полукилометре от нас до полтонны мяса и три пушистые шкуры! Все это наше. Бросить? Да это же самая необоснованная расточительность. Будь не знаком нам охотничий азарт — тогда другое дело. Нет, оставить было невозможно. Мяса! Мяса! Гарпунный ремень лихорадочно опоясывает мою талию, и я, без слов поняв намерение Таяны, ложусь на лед и ползу к старой, крепкой льдине. Укрепившись на ней, я перетягиваю Таяну, привязанного к другому концу ремня. При таком способе передвижения мы захватываем во много раз большую площадь и избавляемся от ванн. Медленно, но верно.
Звери заметили разыгрываемую нами пантомиму, но наблюдать ее ближе не пожелали. Они зашли с подветренной стороны, забрались на высокую льдину и, вытянувшись на задних лапах, в течение нескольких минут ловили носом ветерок, дувший с нашей стороны. Потом они не спеша пошли в море. А нам осталось только вернуться на берег и выжимать воду из своих одежд.
Уже ночью, измученные, мы с трудом добрались до бивака. Наши одежды превратились в ледяные панцыри и при резких движениях ломались. Все тело ныло от мучительной боли.
Солнце с каждым днем все меньше и меньше задерживалось над горизонтом. 23 ноября показался только верхний край диска. Все небо горело. Вода казалась черной вороненой сталью. Снег переливался розовыми, оранжевыми, синими и фиолетовыми цветами. Так торжественно природа прощалась с солнцем. На следующий день мы солнца уже не видели. Скоро поблекли все краски. Весь ландшафт посерел, словно кто его посыпал пеплом. Началась полярная ночь. Она была первой и самой трудной в жизни колонии.
