назойливый болтун, в разговоре с Петром расхвастался своими познаниями, не давая царю выговорить слова. Петр слушал-слушал хвастуна, наконец не вытерпел и, плюнув ему прямо в лицо, молча отошел в сторону. Простота обращения и обычная веселость делали иногда обхождение с ним столь же тяжелым, как и его вспыльчивость», — писал Василий Ключевский.
Он знал цену крепкому слову. Самый длинный, воистину эпический матерный русский перебор не зря называется “Большим Петровским загибом”.
И, что бы ни говорили недруги, в народе уважали его крепко. В фольклоре — а это массовая культура того времени — он остался как царь-воин, царь-работник, сильный и справедливый, хотя подчас и видящий в человеке только солдата.
О нем — о первом из наших царей — стали ходить «исторические анекдоты». Это неудивительно: ведь и светская литература, и светская болтовня тоже берут свое начало из петровской эпохи. До Петра царский быт был слишком тесно связан с церковным — и вельможи редко упражнялись в юморе. Хотя, конечно, остроумных людей на Руси хватало во все времена. Так, юмор считался родовой чертой Нарышкиных — и Пётр вполне перенял его по материнской линии.
Всепьянейший бражник
Юность и молодость Петра — время бражничества и кощунственных выходок. Шутки его тех лет грубы запредельно. Зная, например, что Фёдор Головин не выносит салата и уксуса, царь решил позабавиться. За обедом полковник Иван Чемберс «по царскому повелению схватил сего боярина и крепко держал, а царь наполнял в это время ноздри и рот Головина салатом и уксусом, пока тот не закашлялся так, что у него бросилась из носу кровь».
Шутка жестокая, в духе преданий об Иване Грозном. Пётр добавил к этой «самовластительной» традиции казарменные черты. Полюбив такие выходки смолоду, он оставался верен им и в зрелые годы. В 1721 году, присутствуя на свадьбе, Пётр, зная пристрастие отца невесты к желе, велел открыть ему рот пошире и стал вливать ему туда это лакомство, ругаясь, если тот закрывал рот.
Чем-то схож с фантазиями Грозного, а во многом — разительно от нее отличен «Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор» — пародия то ли на рыцарский орден, то ли на опричнину, то ли на саму церковь. Это была маскарадная потеха грандиозных масштабов — кощунственная и лихая. Тут, конечно, царь опирался на святочные традиции, на скоморошество, когда жизнь во время гуляний на время переворачивалась с ног на голову. Главой Собора считался «великий господин святейший кир Ианикита, архиепускуп Прешпурский и всея Яузы и всего Кокуя патриарх». И это шутливое прозвание, конечно, придумал сам Пётр. Но носил это звание не он, а любимый воспитатель царя Никита Зотов. Когда Зотов скончался, новому «архиепускупу», Петру Бутурлину пришлось жениться на его вдове. Такова была царская воля. Так он забавлялся.
Конечно, юмор императора был грубоват. На пиру по случаю рождения великого князя Петра Алексеевича (будущего императора Петра II) произошёл следующий случай. «На мужской стол подали пирог, из которого, когда его вскрыли, вышла хорошо сложенная карлица, совершенно голая, кроме головного убора и нескольких красных бантиков. Она обратилась к компании с изящной речью, налила в несколько стаканов вина, которое у неё было припрятано в пироге, и преподнесла несколько здравиц». Устраивал Петр и свадьбы карликов, на которые собирал десятки представителей низкорослого племени. Такие зрелища его — несмотря на цепкий ум — забавляли, давали отдохновение и разрядку.
Выпить царь любил — и токайского, и обыкновенной сивухи. И в разговорах нередко называл вина интимным прозвищем: «Хмельницкое» — отчасти в память о знаменитом гетмане, но по большей части — в честь Ивашки Хмельницкого, друга юности и отчаянного выпивохи. Так было заведено на Всешутейшем. Так продолжалось до последних его дней.
Петр испытывал потребность посмеиваться над самодержавной властью. Так, он назначил князя Федора Юрьевича Ромодановского князем-кесарем, то есть, почти императором, только полушутовским. Именно «полу» — потому что за многое Ромодановскому приходилось отвечать всерьез. Когда Петр выказывал князю знаки внимания, как монарху (даже руки целовал) — это, несомненно, была шутка, хотя и двусмысленная. Но, когда Ромодановский награждал Петра за воинские подвиги — это было всерьёз. Царь показывал подданным, что сражается наравне с ними. И награждают его не за царственное происхождение, а за самые настоящие заслуги. Так шутка оборачивалась серьезным государственным делом.
Все участники Собора носили прозвища, которые по словам Василия Ключевского, «никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати» и давали зарок не ложиться спать тверёзыми. Так хохотал над обычаями старины Петр. Главной задачей Собора считалось служение Бахусу. Но, вероятно, эти пародийные спектакли должны были еще и расшатать власть церкви, и так поколебавшуюся после раскола. Прежде всего — власть над умами, над образом жизни русских людей. При этом Петр немало пекся и о церковном Просвещении. Известны его почтительные высказывания о Писании…
Двойничество и похабство существовали всегда. Это неотъемлемая сторона жизни — в том числе самой благообразной. Но, в соответствии с традицией, ряженые «знали свое место» — как языческие пережитки в канве православных праздников. Как скоморошество. Лицедейства стало больше, чем прежде, уже во времена Алексея Михайловича — придворная жизнь на Руси усложнялась. Но Пётр в два счета превратил эту «темную» сторону в образ жизни. Безоглядно. Ему доставляло удовольствие время от времени жить под чужим именем, инкогнито. Он был прирожденным лицедеем. И, будучи еще и прагматиком, часто употреблял эти свои способности для развития ремёсел и вообще для политических нужд. Во многих ситуациях удобно иметь несколько лиц! Для нашей страны это было в новинку. В этой манере — одна из причин той демонической репутации, которую заслужил Пётр в ортодоксальных кругах. Прежде всего — среди староверов, но не только среди них. Оборотень, антихрист… Он же и в Великом посольстве участвовал инкогнито — под личиной
