и власти, построенным на фундаменте бедности, преступности и отчаяния. Церковные шпили и гигантский круглый купол собора Святого Павла возвышались над морем шиферных крыш и труб, извергающих черный угольный дым. На главных улицах царил хаос из экипажей, грузовых фургонов и запряженных лошадьми омнибусов. Ночью тротуары превращались в море котелков и украшенных перьями широкополых шляп, когда мужчины и женщины, словно призраки, проходили сквозь завесы мерцающего газового света и зловещего тумана. Карманники протискивались сквозь толпу, вытаскивая из карманов часы и бумажники. Проститутки осматривали публику в театрах и мюзик-холлах Вест-Энда в поисках клиентов или прогуливались по соседнему Стрэнду, превращая оживленную улицу, по словам одного наблюдателя, в «один из самых громких скандалов Лондона». Анклавы богатых и привилегированных соседствовали с грязными, опасными трущобами, такими как Уайтчепел, где всего три года назад печально известный Джек-потрошитель жестоко убил пять женщин. Для редактора городской газеты
Daily Chronicle Лондон был современными Содомом и Гоморрой, «великим городом, пораженным грехом».
Стрэнд в 1890 году. Оживленная улица стала одним из лондонских охотничьих угодий Крима (Библиотека изображений науки и общества, Лондон, изображение 10436070)
Ламбет соперничал с Уайтчепелом за звание самого бедного, грязного и преступного района города. Даже полиция не чувствовала себя там в безопасности – один полицейский-новичок во время патруля столкнулся с группой головорезов из Ламбета, и его бросили в витринное стекло магазина. Когда журналист Генри Мэйхью вознамерился разоблачить преступный мир Лондона XIX века, он направился к «хорошо известному логову молодых воров» и обнаружил, что дети в возрасте пяти лет бродят по улицам в рваной одежде, воруя, чтобы выжить. «Фейгин, Билл Сайкс и Оливер Твист чувствовали бы себя как дома в викторианском Ламбете, – отметил знаменитый писатель Саймон Винчестер. – Это был диккенсовский Лондон, написанный крупным планом».
Фабрики Ламбета наполняли воздух дымом и сажей. Литейный цех Модсли ковал детали для паровых
двигателей, насосов и других механических чудес, которые приводили в движение мир Викторианской эпохи. Глиняные кувшины, каминные горшки и водосточные трубы обжигались в знаменитых гончарных мастерских Генри Доултона. Над головой пыхтели и лязгали поезда, едущие по надземным железнодорожным линиям, которые пролегали через сердце соседнего района. Их пунктом назначения был вокзал Ватерлоо, один из главных вокзалов города. Тысячи людей – жители пригородных районов, путешественники, направляющиеся в пункты на юге Англии, пассажиры пароходов, недавно прибывшие из-за границы через Саутгемптон, – каждый день проходили через его двери. Живых беспокоили даже мертвые. Лондонские кладбища были настолько переполнены, что специальная железная дорога, линия Некрополя, перевозила трупы с местной станции на кладбища к югу от города. Ламбет, как отметил лондонский историк Питер Акройд, «был во всех смыслах свалкой».
Он также считался и «самым зловещим и отвратительным» из городских районов. Прилегающая к вокзалу Ватерлоо местность, притягивающая пешеходов, стала известна как «Бордель». Кирпичные опоры надземных путей станции создавали уединенные места, где можно было вести бизнес, – череда «темных, сырых арок», пожаловался один житель, «заработала у местного населения сомнительную репутацию».
В прессе проституток называли «несчастными», но некоторые женщины, предлагающие услуги на улице или находящие клиентов в Кентербери, Чаринг-кросс и других мюзик-холлах Ламбета, считали себя счастливицами.
Лондон Томаса Нила Крима, 1891–1892
Жизнь молодых женщин из бедных, испытывающих трудности семей была опасной.
Внезапное несчастье – смерть родителя или мужа, разрыв брака или отношений, потеря низкооплачиваемой работы горничной или места на фабрике – могла оставить их на произвол судьбы. Как в исследовании жизни и взглядов Викторианской эпохи отметила британская журналистка Кэтрин Хьюз, некоторые женщины из рабочего класса обращались к проституции, когда «способы получения дохода от ручного труда – работы модисткой, домашней прислугой или фабричной рабочей – оказывались неэффективными». Торговля телом, даже практикуемая на протяжении всего нескольких недель или месяцев, могла быть их единственной возможностью получить то, в чем большинству женщин, независимо от их социального положения, в те времена отказывали, – доход и независимость. Одна проститутка из Ламбета рассказала Мэйхью, что зарабатывала целых четыре фунта в неделю, что намного больше, чем она получала, будучи прислугой в Бирмингеме и «работая не покладая рук».
Ламбет, казалось, кишел проститутками. «На улице было больше женщин, чем когда-либо, и они стали наглее и настойчивее», – жаловался преподобный Г. Э. Аскер из церкви Святого Андрея. Даже ему они делали непристойные предложения. «Бордели – это чудовищные места, настоящий ад, – добавил Аскер. – Оттуда часто слышны вопли и крики „убивают“ и так далее».
Для героя этой истории Ламбет стал идеальными охотничьими угодьями.
* * *
Мэри Крим было всего 14, когда ее старший брат ушел из дома, чтобы поступить в медицинскую школу. Она иногда встречала упоминания о его беспокойной жизни: работе врачом в Онтарио и Чикаго, осуждении за убийство. Увидев его снова в Квебеке летом 1891 года, впервые почти за два десятилетия, она едва могла поверить своим глазам – таким жутким он был. «Он был очень вспыльчивым и возбудимым, – вспоминала она. – У него не все в порядке с головой».
Крим прибыл в Квебек 2 августа, вскоре после освобождения из тюрьмы Джолиет. Его семья эмигрировала из Шотландии в Канаду, когда ему было четыре года, и поселилась в столице провинции Квебек. Его отец, Уильям Крим, руководил крупной фирмой по экспорту древесины и к моменту своей смерти в 1887 году сколотил целое состояние. После отбывания тюремного срока Крим провел в городе почти шесть недель, остановившись в доме своего брата Дэниела. Родственники стали называть его Томасом Нилом. «Он пожелал сменить имя и избавиться от фамили Крим, – отметил Томас Дэвидсон, квебекский бизнесмен и друг семьи, – из-за досадных неприятностей». Никто, казалось, не подозревал, что у него могут быть другие мотивы для смены имени.
«Временами его действия выглядели как проявления душевной болезни, – вспоминала Джесси Рид, жена Дэниела Крима. – Он резко менял выражение лица и казался другим человеком», возбужденный и маниакальный в один момент, спокойный и с отсутствующим взглядом в следующий. Дэвидсон, который списывал «психическое расстройство» и «неуравновешенность» Крима на последствия долгого тюремного заключения, был потрясен, когда Томас «в самой скандальной манере» набросился на одну из своих сестер [2] – возможно, Мэри Крим, – назвав ее уличной девкой и лгуньей. Эта «чудовищная клевета», как позже отметил Дэвидсон, повторялась и в письме, которое Томас отправил друзьям сестры.
Дэвидсон и Дэниел Крим разработали план по отправке Томаса за границу. Они посчитали, что начало жизни с чистого листа может улучшить самочувствие Томаса. К тому же это
