Малиновский, «отмытый» от всех подозрений, назначается заместителем Ленина в Бюро Социалистического интернационала. В сущности (интересные свидетельства на этот счет содержатся в воспоминаниях генерала Р. Заварзина, шефа охранки) благодаря Малиновскому царское правительство было в курсе всех дел и замыслов большевиков вплоть до узких совещаний ЦК. Посредством своих агентов, внедренных в РСДРП, охранка, в частности, старалась не допустить объединения большевиков и меньшевиков, усматривая в этом опасность для царского режима. Начальникам розыскных учреждений и их секретным агентам предписывалось, чтобы они, «участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было органического слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками».
То, что Малиновский с 1910 года являлся одним из виднейших агентов охранки, стало известно лишь после Февральской революции, когда в руки Временного правительства попали документы Охранного отделения. Ленину пришлось давать показания по «делу Малиновского» в Чрезвычайной комиссии, созданной Временным правительством 26 мая 1917 года. Интересно вот что: отвечая на вопросы следователя, В. И. Ленин отмечал, что польза, принесенная провокатором, перевешивает вред. Эту же мысль подтверждает и жандармский генерал А. Спиридонович, говоривший, что работа секретных агентов нередко шла на пользу партии и во вред правительству. При всей кажущейся парадоксальности этих суждений они тем не менее верны. Ведь провокатор Малиновский произносил в Государственной думе от имени большевистской фракции речи, написанные или отредактированные В. И. Лениным, и тем самым содействовал пропаганде идей большевиков. Политический «навар» был значительно ценнее частного ущерба, нанесенного теми агентурными данными, которые Малиновский передавал в Департамент полиции. Даже зачаточная парламентская демократия России уже обладала свойством перемалывать зло секретной полиции в порох революционных идей.
Мечта семинариста
Экономические результаты экономического насилия — «экспроприации экспроприаторов» (вариант этого лозунга — «грабь награбленное» — получил, пожалуй, даже большее распространение) не замедлили сказаться. Уже в мае 1918 года председатель Московского совета профсоюзов М. Томский сетует: «Падение производительности труда в настоящий момент дошло до той роковой черты, за которой грозит полнейшее разложение и крах».
Кризис проявлялся и в досадных мелочах: исчез керосин, спички, начались перебои с хлебом. Разочарование было не только в снабжении, но и в политике. Рабочий контроль, в котором идеалисты революции видели панацею от всех бед, оборачивался фикцией. Да и сами комиссары воспринимали контроль упрощенно, прежде всего с точки зрения уравнительно-делительного подхода. Горьковская газета «Новая жизнь» помещает письмо коммуниста, открывшего для себя неожиданную сторону контроля: «Я явился на завод и начал осуществлять контроль. Я вскрыл несгораемый шкаф, чтобы взять на учет деньги. Но денег там не было…»
Орган профсоюзов «Вестник труда», сетуя по поводу упрощенного понимания контроля, пишет, что большевики рассматривают переданную им промышленность как «неосушимое море, из которого можно без ущерба выкачивать бесчисленное количество благ».
Развал хозяйственных устоев несет в себе что-то апокалипсическое. Разрушительный лозунг «до основания, а затем…» проводится в жизнь с кошмарной последовательностью. Ломается даже то, что не представляет никакой опасности для новой власти. В мае 1918 года в Москве арестовывается И. Д. Сытин, недавно отметивший 50-летний юбилей своей книгоиздательской деятельности. До революции его любовно именовали «министром народного просвещения» — так много он сделал для народного образования. Сытина ценили Л. Толстой, А. Чехов, В. Короленко, М. Горький. Но людям в сапогах повсюду мерещатся заговоры, контрреволюция. По облыжному подозрению люди в кожаных тужурках волокут старика в ЧК. Потребовалось вмешательство М. Горького и В. И. Ленина, чтобы известного всей России человека оставили в покое. Однако его огромное, превосходно налаженное дело было разрушено, а сам Сытин разорен. А ведь книжки Сытина были самым популярным чтением в семьях рабочих и крестьян, на них росли и воспитывались дети народа. Неудивительно, что ликвидация неграмотности в Советской России шла с таким трудом и носила самый примитивный характер: не хватало букварей, учебников, самых простых книг.
Рабочие все активнее выражают недовольство развалом жизни. В марте 1918 года в Петрограде созывается Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов. Представители крупнейших заводов — Путиловского, Обуховского, Балтийского, Семяниковского и др., посланцы железнодорожных мастерских, электростанций, типографий, обращаясь к Всероссийскому съезду Советов, писали в принятой Декларации: «…Рабочие оказали поддержку новой власти, объявившей себя правительством рабочих и крестьян, обещавшей творить нашу волю и блюсти наши интересы. На службу ей стали все наши организации, за нее пролита была кровь наших сыновей и братьев, мы терпеливо переносили нужду и голод; нашим именем сурово расправлялись со всеми, на кого новая власть указывала, как на своих врагов; и мы мирились с урезыванием нашей свободы и наших прав, во имя надежды на данные ею обещания. Но прошло уже четыре месяца, и мы видим нашу веру жестоко посрамленной, наши надежды грубо растоптанными».
«Урезывание свободы», несмотря на протесты, продолжалось. Когда вслед за Петроградом и в Москве возник организационный комитет по созыву Всероссийской конференции уполномоченных от фабрик и заводов, это движение уже по опробованному ритуалу было объявлено контрреволюционным. Народ оказался в стане «врагов народа». Выступая на первом съезде совнархозов, Алексей Гастев попытался сказать правду об отношении рабочих к новой власти: «По существу, мы сейчас имеем дело с громадным миллионным саботажем. Мне смешно, когда говорят о буржуазном саботаже, когда на испуганного буржуа указывают как на саботажника. Мы имеем саботаж национальный, народный, пролетарский». Однако, затянутый с головы до ног в кожу, «военный коммунизм» был уже глух к голосу масс. Рабочие были вынуждены прибегнуть к еще не забытому в те годы средству защиты своих интересов — к стачкам. Волна забастовок прокатилась по фабрикам Москвы, Петрограда, Тулы, Брянска…
10 марта 1919 года рабочие астраханских заводов «Вулкан», «Этна», «Кавказ и Меркурий», заручившись нейтралитетом матросов Волжского флота, по гудку прекратили работать. Начался митинг. Рабочие высказывали накопившееся недовольство. Металлические заводы Астрахани с началом «военного коммунизма» были объявлены на военном положении. Труд был милитаризирован, рабочие поставлены на воинский учет. «Социализация» рыбных промыслов привела к тому, что город, прежде изобиловавший рыбой, не имел в продаже даже сельдей. Начался голод. Усталые, озлобленные, стоя после смены у пекарен за осьмушкой хлеба, рабочие искали выхода из тупика. Взрыв и последовавшая за ним трагедия стали неминуемыми.
Десятитысячный митинг рабочих Астрахани был оцеплен войсками. После отказа разойтись был дан предупредительный залп из винтовок. Потом затрещали пулеметы…
По свидетельству очевидцев, из рабочих рядов было выбито не менее двух тысяч жертв. Тысячи рабочих были «взяты в плен». Однако человеку в сапогах — Л. Троцкому это показалось недостаточным. Из центра в Астрахань летит подписанная им телеграмма: расправиться беспощадно. Кровавое безумие царило на суше и на воде. Бежавших из города в степь
