– По принципу домино завалить?
– Конечно. Это здорово. Было очень много предложений на Украине. И Пинчук вел со мной переговоры, и люди Януковича, и люди Ющенко, и люди, которые как бы между всеми этими силами. Здесь предлагали вести какие-то игры. Мне не очень интересно работать уже в запись. Радио предоставило мне уникальную возможность парить в какой-то вербальной стихии, которой нет на телевидении. Появилась возможность уникального взаимодействия через интонацию, через тембры, через вербализацию. Этого нет на телевидении. У меня здесь какой микрофон – роскошная аудиотехника, а там – петличка Sony. На телевидении я делал комментарии, но у меня не было интерактива. Кроме того, за последние десять лет сильно изменилась ситуация – люди-то теперь живут в пробках. И радио отдает мне этих людей с потрохами. Десять лет назад этих людей не было в таком количестве. И все эти люди – мои. То есть мама Дуся сидит у телевизора, а активный человек за рулем где-то колесит, стоит в пробке. С точки зрения людей, принимающих решения, decision makers – они на радио. Good consumers – на радио. Телевидение смотрит бедная, малообразованная женщина. Я скучаю по бедной, малообразованной женщине, конечно, но не до такой степени, чтобы бросить радио. И даже если бы мне было сделано предложение о телепрограмме, я бы радио не бросил. Потому что милая, любимая, нежная, малообразованная пожилая женщина, которая смотрит телевизор, никуда не денется. Моя аудитория – это мужчины 35–50 лет и женщины 30–40. Я их не брошу ради мамы Дуси. Она какое-то время, конечно, подождет.
– Вы сюда привели людей с «Эха Москвы». Венедиктов не против?
– Ну а как – я ведь больше никого, кроме «Эха», и не знаю. Где же я возьму не «Эхо»? Я живу затворником. Всю жизнь жил затворником. Никогда не тусовался. И единственные люди, которых я знаю, – это «Эхо Москвы». Я не спрашивал ни разу Венедиктова. Ну что, это крепостные, что ли? Нет. Ведь я никому не предложил худшей работы. У меня было навалом людей, с которыми я работал в качестве начальника. От 15 до 530 человек. И от меня люди периодически уходили. Ни разу не было, чтобы я сказал «не уходите» или позвонил новым начальникам и говорил «не берите». Я так разумею, что люди идут на лучшее. Так что Венедиктов (он ведь не идиот) не должен был бы быть против.
– Если я вас правильно понял, за эти полтора месяца вы, по большому счету, занимались расчищением площадки для стройки с нуля. Что строите?
– Форум. Событийствовать, сделать площадку для дискуссии. Конкретнее говорить не буду: конкретика в таких вещах – это зажимание в рамках. Не хочу. Скажу лишь, что мои слушатели – это мои корреспонденты. Мои слушатели – это и есть мой город, моя нация, мой великий город. Великий город. Вот с ними мы и событийствуем. С ними я болею, плачу, ликую, смеюсь. Главным образом – смеюсь. Потому что смех – это правильный ответ на парадокс. Смех – это же упадок парадокса. Если вы пытаетесь правильно ответить на вопрос и вам говорят, что за правильный и неправильный ответ вас ударят, то вы старательный идиот. В чем же тогда ответ? Ответ всегда лежит в другой плоскости. В частности, в ответ всегда можно хохотать. Если вы попадаете в ситуацию шизофренического парадокса и старательно пытаетесь решить эту задачу, то становитесь шизофреником. Или вы уже шизофреник. Вам могут поставить задачу, на которую нет ответа. И вы начинаете прилежно искать ответ. Старательно думать: «Елки, как же ответить на этот вопрос?» А на него нет и никогда не было ответа. Не надо делаться шизофрениками. Если вас спрашивают: «В чем истинная природа Будды? Если ответишь правильно, я ударю тебя, а если ответишь неправильно, я ударю тебя». Ответ – смеяться. Человек начинает думать, и из него прет достоевщина, а потом с ним случается эпилепсия, как хорошо известно. Ответа нет. И вопроса нет. Единственный способ ответить на парадокс – выйти из парадокса.
О народе, побежденном элитой
(из интервью С. Доренко для «Белорусской Газеты», ведущий В. Мартинович. Июнь 2008 г.)
– …Вы согласитесь, что белорусы не похожи на вас, россиян?
– Да, и в первую очередь потому, что вы – европейцы. Вы способны к уважению друг друга, к компромиссу, к согласию какому-то… горизонтальному. Даже если Минск – захолустье Европы, а Москва – блистательная столица Азии, вы все-таки – Европа, а мы – Азия. Способность уважать друг друга, не танцевать на головах обычных людей, если ты – власть имущий, если ты – чемпион, очень многого стоят. В России – классическое общество чемпионов. Чемпионы у нас имеют право на все. Абсолютно на все! Страшно иногда бывает! В Беларуси такое «чемпионское» поведение вызывает у людей протест. Люди с ним не согласны. В вас есть деликатность, способность пропустить, отступить, извиниться.
И это проявляется даже в политике. Вот мы в январе с женой заблудились в Минске. Крутились, искали свой адрес, а там, на площади, люди стоят. Моя жена, спрашивает: «А что так много людей?» Я ей говорю: «Наверное, проправительственные профсоюзы выступают». Я допустить не мог, что это бастует кто-то. Ведь у нас, в Москве, когда проходит митинг, хотя бы отдаленно напоминающий оппозиционный, весь центр перекрыт внутренними войсками из Башкирии, ОМОНа больше, чем москвичей, причем ОМОН – не московский, а приехавший Бог весть откуда. Кругом металлический штакетник, металлодетекторы, вас проверяют на мины, оружие. Это ужас! Город парализован! Вот я и говорю: «Поскольку нет внутренних войск, штакетника и металлодетекторов, видно, они в поддержку президента выступают». А потом оказалось, что это предприниматели против чего-то выступали.
Так что даже протест у вас проистекает цивилизованнее, чем в Москве. Причем с обеих сторон. И власть, и протестующие ведут себя без остервенения, без элементов московского фольклора.
– А как вы объясняете тот факт, что при всех различиях, при всей нашей европейскости белорусы имеют такой же политический режим, как и россияне?
– Нет, политический режим не схож ничем, тут я с вами буду спорить. В Москве мы имеем дело с клептократической властью, людьми, которые, прикрываясь лозунгами патриотического содержания, на деле заняты процессом легализации наворованного.
Если вы посмотрите не на их лозунги, а на их поступки, вы увидите, что здесь работает принцип «горе побежденным». В России побежден народ. Побежден своей собственной элитой. В Беларуси при скромном достатке, при всех узких местах в поведении власти (вроде обрабатывания полей силами промышленных рабочих), при всей уязвимости этих решений, при всей необходимости их пересмотра, нет откровенной клептократии, нет такого воровства!
– Да, но при этом страны Запада белорусский режим называли «диктатурой» задолго до того, как это слово впервые прозвучало в отношении России!
– Давайте разберемся. Есть позиции, которые мне не нравятся в Беларуси. Я хотел бы, чтобы у вас был равный доступ власти и оппозиции к телевидению. Потому что мы живем в эпоху телевидения. Я еще много чего хотел бы.
Но тем не менее ситуация сегодня такова, что Лукашенко в каждый данный день выигрывает выборы. Оппозиция скажет: «Это плохо». Я ей отвечу: «Это так». Лукашенко скажет: «Это хорошо». Давайте на мгновение воздержимся от оценок и попробуем задуматься. Если завтра в Беларуси будут выборы, кто, кроме Лукашенко, их выиграет? Никто! Это так, ребята, что с этим сделаешь… Может, вашей оппозиции народ не подходит, он не такой, как надо, он оболваненный. Или оппозиция считает себя иной, чем народ. Но даже если так! Главное, математическая констатация: выборы сегодня – их выиграет Лукашенко. Выборы завтра? Опять Лукашенко! Давайте хотя бы это признаем!
Дальше. Давайте послушаем, как выражаются простые белорусы. Они не говорят «президент», не говорят «Лукашенко». Они говорят: «он». Очень интересно, не правда ли? «Он» – это единственный субъект белорусской реальности, единственная мужская сила в ней. Всегда произносится «он», и все сразу понимают, кто «он». «Он сказал построить дороги», «он сказал навести порядок». Все этим сказано! Даже когда «он» говорят с недовольством, все равно «он». Никаких других «он» нет. А еще говорят, что если не «он», то будет дурдом, будут грабить на дорогах, будут бандиты и т. д. Люди, (может, к сожалению, может, к счастью) не знают иного устройства мира, кроме нынешнего. Устройства, в котором они могли бы быть спокойны за своих детей.
Знаю ли я другие политические системы с большей личной свободой граждан? Да, знаю! Я много знаю разных политических систем. Но политика основана не столько на институтах власти и людях, которые их представляют, сколько на культуре взаимодействия власти и граждан. В Англии после войн, крови, сложилась одна культура отношений между властью и гражданами. Во Франции – другая. Французы – бузотеры, бунтари и т. д. Белорусы взаимодействуют с властью так, как взаимодействуют сейчас. Можно ли эту ситуацию назвать «свободной» или «несвободной»?
