Ознакомительная версия.
Что же это за национальные качества? Их перечисление можно найти в очень древней и очень авторитетной книге… – в Евангелии. Откройте Нагорную проповедь (Матфей, 5), и главные из них вы там найдёте. «Заповеди блаженства» рисуют образ человека, угодного Богу, и этот человек получился похожим на русского. Судите сами. «Блаженны нищие духом». По толкованию богословов, нищета духом – это скромность, ощущение своего недостоинства, своей греховности. Что то и дело слышишь от нашего народа? «Мы – люди маленькие», «Куда уж нам», «Где нам с суконным рылом в калашный ряд» и много‑много других вариаций на эту тему. «Блаженны алчущие и жаждущие правды». Ну, это уж совсем про нас – гое еще столько правдоискателей, как в России? Каждый второй, если не больше. «Блаженны милостивые», то есть сострадательные. Это чувство всегда жило в русском народе. Сердобольные, отзывчивые люди, особенно в пожилом возрасте; нищелюбие и страннолюбие в те времена, когда по Руси бродило много нищих и странников, были нормой жизни. У нашего простого народа слово «жалость» стало синонимом слова «любовь», любить» – «значит жалеть. В православии это действительно очень близкие понятия, которые не различаются святыми отцами, а вместе обозначаются словом «умиление». Это чувство русские испытывали не только к тем, кто страдает незаслуженно, но и к арестантам, несущим вполне справедливое наказание. Когда мимо деревни конвоируемый этап шел на каторгу, бабы подходили к нему, плакали, старались сунуть несчастным хлебушка или копеечку. Какой контраст с протестантами, которые вообще не подают нищим!
«Блаженны миротворцы». Русские, как и их предки, восточные славяне, народ по природе очень мирный, любящий тишину и благолепие. Академик В.И. Шеремет прямо называет его «народом‑миротворцем». Прекрасное это его качество выразил Константин Аксаков в «Записке…», поданной в 1855 году взошедшему на престол императору Александру II:
«Русский народ государствовать не хочет… Он хочет оставить для себя не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь. Свои обычаи, свой быт, – жизнь мирную духа… Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, – народной жизни внутри себя… Как единственный, может быть, на земле народ христианский (в истинном смысле слова), он помнит слова Христа: “воздайте кесарево кесаревы и Божия Богови”, и другие слова Христа: “Царство мое несть от мира сего”; и потому, представив государству царство от мира сего, он, как народ христианский, избирает для себя иной путь, – путь к внутренней свободе и духу, к царству Христову: “Царство Божие внутри вас есть”».
Замечательные, очень точные слова, отражающие глубокое понимание «старшими славянофилами» народного характера и народных чаяний. К сожалению, Александр II не оценил мудрости Аксакова и в своих реформах не учёл его «Записку…» Освобождать крестьян, конечно, было необходимо, но всё дело в том, что земельная реформа была проведена без учёта отмеченных Аксаковым наших национальных особенностей. Она делалась в предположении, будто мы немцы или швейцарцы: кинь нам только клич «Вы свободны!» – и мы моментально сами собой организуемся в наилучшем порядке. А ведь император должен был руководствоваться не сентиментальными переживаниями по поводу страдания порабощённых крестьян, а пониманием того, что речь идёт о переходе от одной, устаревшей формы землепользования к новой, пока ещё весьма непривычной для крестьян и помещиков. Иными словами, в этом очень важном государственном акте присутствовал момент популизма и идеализации, что не замедлило сказаться на социальной ситуации. Масса «освобождённых» землепашцев и дворовых людей хлынула в города, превращаясь в люмпен‑пролетариев, и вместе с деклассированными, средними и мелкими помещиками составила основу того горючего материала, который сделал революцию неизбежной.
Сказанное Аксаковым о русском народе сжато можно выразить в нескольких словах: это народ, который духовное ставит выше материального. Поэтому он и есть «единственный, может быть, на земле народ христианский». В этом утверждении нет никакого хвастовства, это простая констатация исторического факта. Христианство «в истинном смысле слова», как уточняет Аксаков, есть не что иное, как православие, ибо католики, а тем более протестанты настолько отошли от исходного учения, что могут именоваться христианами лишь условно. А поскольку православие, запечатлённое в национальных особенностях народа, то есть наиболее прочным образом, сохранилось как цивилизационная основа только в России, определение Аксакова совершенно правильно.
Вследствие того, что наша цивилизация самая духовная из всех существующих сегодня – западной, исламской, индийской и китайской, – её философы имеют основание критиковать философов, к ней не принадлежащих и потому принципиально неспособных подняться до постижения высших истин, несмотря на свою природную одарённость. В частности, не способны к этому представители протестантской цивилизации. Кант обладал могучим интеллектом и умел тонко различать оттенки метафизических категорий, но выскочить за пределы узкого индивидуалистического мировоззрения лютеранина он не мог, из‑за чего вся его концепция соотношения субъект – объект оказалась ложной, а потому и бесплодной. Тут невольно вспоминаются стишки, ходившие в студенческой среде: «Философ Кант имел талант, но был, к несчастью, протестант, и потому талант его не дал почти что ничего». Новаторскую мысль католика Беркли «Мы даём жизнь вещам» он переиначил, приспособив к своему протестантскому индивидуализму, в «Я даю жизнь вещам». Тот «трансцендентальный субъект», чьи априорные свойства восприятия и мышления конструируют из вещей в себе вещи для себя, есть гордый одиночка. Этот субъект вырван из его социального окружения, он не имеет национальности, он существует вне какой бы то ни было цивилизации, то есть представляет собой абстракцию, не соответствующую ничему реальному, ибо человек по самой своей сущности есть «общественное животное». Человек видит мир таким, каким видит его то «большое сообщество», членом которого он является и для которого он «свой».
Немецкая классическая философия, которая буквально заворожила нас в XIX веке и в лице Гегеля и Маркса стала идейным оправданием нашей революции, сегодня, при трезвой ретроспективной оценке, должна быть признана всего лишь напыщенной софистикой. Единственная причина, по которой надо продолжать преподавать её в университете, заключается в том, что она необыкновенно ярко и убедительно доказывает первичность для цивилизации породившего её типа верования и вторичность культуры. Ошибочность философии Канта была следствием того, что, исходя из образов этого мира, он использовал то ложное представление о человеке, которое определяется усечённой догматикой лютеранства: человек – это обособленный индивидуальный организм с такими‑то свойствами, вложенными в него природой. Это полное пренебрежение свойствами человека коллективного, которые в разных обществах различны, привело к тому, что априоризм Канта оказался верным только в первой части из четырёх, где конструирование «вещей для нас» проходит начальную стадию, названную Кантом «восприятием». По его мнению, оно характеризуется двумя признаками: всё, что мы видим непосредственно, ещё до начала обработки разумом, облекается нами в пространственные формы и вводится в русло течения времени – иным способом ничего воспринять нельзя, ибо мы так устроены. Это абсолютно верно, так как речь идет здесь о физиологии, одинаковой у всех индивидуумов. Но на этом истинность кантианства и кончается, так как дальше совершается переход к психическим особенностям, а они существенно зависят от социума, частицей которого является индивидуум. И уже на втором шаге априоризм Канта оказывается ложным. Он утверждает, что априорным свойством рассудка является убеждение в «сохранении субстанции». Это – надуманная аксиома, начисто опровергнутая психологией. Жан Пиаже своими опытами с переливанием жидкости на глазах детей из одного сосуда в другой убедительно доказал, что представление о постоянстве количества вещества при всех с ним манипуляциях не является врождённым, а воспитывается знакомством с физическим законом, открытым Лавуазье только в XVIII веке. Дальше Кант допускает всё больше произвола, проецируя на своего «трансцендентального субъекта» рационалистическое миропонимание протестанта, «верящего в науку, которую он сам выдумал, но которую считает абсолютной истиной» (Лев Толстой). Чистейшей выдумкой является тезис о том, что всякий человек априорно убеждён в единстве бытия – на самом деле это зависит от его типа верования. И совсем уж абсурдна последняя часть априоризма, касающаяся «практического разума», где возникает понятие Бога как отвлечённого начала, устанавливающего принцип мировой справедливости.
Ознакомительная версия.
