Где-то в 2008 году, а может быть, чуть позже во времена фрадковского премьерства я задал Михаилу Ефимовичу вопрос: «Почему столь безуспешны национальные государственные программы?» Тогда существовал подобный формат. Фрадков ответил: «Главная проблема: деньги, выделенные на эти программы, разворовывают». Тогда я уточнил вопрос – «Если это так, значит, власть не справляется с управлением этим процессом?» Фрадков какую-то секунду подумал, а затем ответил: «Можно сказать и так». Это был ответ премьера. На национальных проектах правила бал эта же самая философия.
Какой вывод из подобных рассуждений? Проект Сколково – это признание в невозможности справиться с всесторонней модернизацией, в которой нуждается страна. Ибо уже сейчас в России с десяток научных центров, где сосредоточен интеллектуальный ресурс страны. Призыв научной молодёжи – разумный призыв, но должны быть апостолы, вокруг которых формируется ядро.
А вот отношение к апостолам у современной власти более чем невнятное, если не сказать жёстче – отрицательное, потому как они и мудрее, и профессиональнее, а это кратно более молодую власть раздражает.
Надежда на американских лошадей, которые вытащат конкурента и собственными руками его создадут, вряд ли оправданна. Если они мудры, они этого не сделают. Если они глупы и пообещают сделать это, зачем их приглашать? Мы наступаем на те же самые грабли – во властных коридорах повторяется рецидив 90-х годов, – опять конфликт поколений.
Уже в первых своих публичных выступлениях президент обозначил борьбу с коррупцией как одну из приоритетных задач, которую он намерен решить. В принципе здесь не было ничего нового. В трёх своих посланиях предшествующий президент Владимир Путин обозначил коррупцию как главное препятствие, останавливающее развитие страны, и, естественно, призывал власть к непримиримой борьбе с ней. Затем накал как бы спал, и всё свелось к точечным арестам выявленных коррупционеров. Основным контингентом среди угодивших в СИЗО оказались мэры.
Общество на этот демарш среагировало однозначно. Никто не воспринял происходящее как свидетельство борьбы с коррупцией. Просто власти нужен повод, чтобы в скором времени отменить прямые выборы мэров городов. А значит, впоследствии их будет назначать верховная власть, как это случилось с губернаторами.
Но тогда был Беслан, и боль заслонила сущность принятого решения. Люди посчитали решение президента вынужденным и временным. Ибо прямые выборы губернаторов – конституционная норма, и она является главным нормативным посылом действующей демократии. Её отмена всякие разговоры о демократии делает нелепыми.
Я помню, спустя несколько дней после Беслана Сергей Миронов, отвечая на вопрос об отмене губернаторских выборов, сказал, что считает это решение обусловленным ситуацией, и он надеется, что оно будет временным. Миронов говорил совершенно искренне, так считало большинство общества.
Стало ли меньше коррупции после чрезвычайного решения президента Путина? Ответ однозначный – нет. И когда в 2009 году кто-то из журналистов в беседе с Козаком спросил: «Когда федеральная власть вернётся к прямым выборам губернаторов?», Козака возмутил вопрос, и ответил он достаточно резко: «Никогда!» Это был ответ не первого, не второго лица в государстве, это был ответ министра. Возникает естественный вопрос: «Кто правит нами?»
Президент отдаёт себе отчёт, что сопротивление любым его действиям, направленным на борьбу с коррупцией, встретит жёсткий отпор? Мы являемся свидетелями этого процесса. Требование о непременном заполнении декларации о доходах высокими чиновниками было воспринято без восторга. Но разноранговая власть, сжав зубы, это требование выполняет. Сведения если не просветили страну, то выявили одну трогательную закономерность. Судя по указанным в декларации доходам, ныне большинство депутатов и сенаторов содержат их жёны. У чиновников похожая тенденция.
Ни в одной стране мира депутаты парламента не имеют права заниматься бизнесом. У нас всё наоборот. О чём говорят пустующие залы заседаний Думы во время очередной сессии. Где они, избранники народа? Объезжают детские дома? Увы, нет. Занимаются собственным бизнесом и практически наращивают его своим авторитетом и правом на неприкосновенность бастионов коррупции.
В России ныне самая богатая власть. Вы спросите почему? Кто разрешает министрам быть долларовыми миллионерами? Кто позволяет депутатам быть миллионерами? Ответ очевидный – власть. Здесь начинается и кончается поток, в ценовом реестре есть всё: сколько стоит должность министра, его заместителей, сколько стоит место депутата в Госдуме, региональной, сколько стоит место сенатора. Милиция, суд, таможня, налоговая служба имеют свою ценовую карту.
Те, кто покупает эти места, оказавшись в купленных кабинетах, должны вернуть потраченные деньги с авторским приростом. Иначе зачем? В регионах всё то же самое – один в один.
Продаётся только та власть, которая готова быть купленной. И когда я слышу из уст чиновников гневную речь по поводу продажности журналистов, и она, увы, есть, я вижу возмущённого коллегу, сносящего обвинения одной фразой: «На себя посмотри!»
И тогда отчаянный вопрос. Как в этом вдоль и поперёк коррумпированном мире бороться с коррупцией? Как?!
Ответ. Прежде всего должна быть создана система. А её нет и не будет, потому что систему должна создавать власть, которая коррумпирована. Мы ходим вокруг да около, не называя вещи своими именами. Коррупцию может победить только страх, по масштабам равный коррупции. Как это расшифровать? Штрафовать за получение взяток размерами взяток плюс проценты? Это несерьёзно. Только страх лишиться всего есть страх продуктивный. Не надо сажать в тюрьму, вешать и отрубать руки и бегать по судам, тратиться на адвокатов. Ничего не надо. Чиновник или другой представитель власти, уличённый в коррупции, лишается собственности, он сам и его ближайшие родственники, на которых он, конечно же, её оформил, получают пожизненный запрет занимать государственные должности, как и пожизненное вето заниматься бизнесом, и одномоментно получают запрет на выезд за рубеж. Всё. После этих не единожды осуществлённых мер коррупция начнёт таять на глазах.
Неким подобием этого в прошлом был факт исключения человека из партии. И страх перед такой возможностью действовал безотказно. Человек лишался своей жизненной значимости, он получал «волчий паспорт». Ныне такое понятие, как общественная значимость, пустой звук. Жизнь зациклена на деньги, и они вершитель всего. Нелепо взывать к морали и предостерегать человека о нравственных утратах. На человека это не действует, он вовлечён в денежный оборот – он часть его плоти. Тем более речь идёт об очень больших деньгах, которые сделали этого человека всевластным. Лишиться их в одночасье – это сопоставимо с казнью. Увы, только материализованный страх, лишённый всяких оговорок типа: если, в случае, в силу обстоятельств.
Как показал проведённый командой президента мониторинг, более четырёх тысяч законодательных актов имеют коррупционную составляющую. Эти коррупционные возможности содержатся либо в самих законах, либо в подзаконных актах, принимаемых исполнительной властью, как рабочие документы, истолковывающие нормы принятого закона. Самым уязвимым звеном в этой цепи являются поправки к уже принятому закону. Лавина этих поправок требует особого осмысления, чаще всего их инициирует исполнительная власть, но с не меньшей инициативностью здесь выступают и сами депутаты.
В самом деле, почему в законы, принятые полгода, три месяца назад, необходимы поправки? Недосмотрели, изменилась ситуация? При отсутствии конструктивной и значимой оппозиции, а наш парламент именно таков, недосмотреть можно что угодно. Но дело, конечно же, не в этом. Бум по внесению поправок, как правило, начинается после очередных думских выборов. Заступает новая команда и обнаруживает, что в принятых ранее законах не учтён их интерес, и начинаются инициативные вибрации.
В этих условиях практически круговой поруки президент, объявляя борьбу с коррупцией своей первоочередной задачей во внутренней политике, должен осознавать, что с коррупцией будет «якобы бороться» сама коррумпированная власть. И она будет выбирать наиболее удобный для неё режим этой якобы борьбы.
Нашему президенту нравится общение, темп перемещения невероятный, диапазон тем зашкаливает. Но есть одно «но». Когда человек много говорит, надо много запоминать из сказанного. И тут несоответствие сказанного в одном месте со словами, произнесёнными в другом, настораживает. И образ якобы президента-либерала начинает тускнеть.
