«…Я подумал, – говорит герой повести З. Балаяна «Хлеб», в основу которой легла эта история, – что мы, армяне, оказавшись на чужбине, должны создать армянский очаг, маленькую Армению» (слова, которые не раз вспоминаешь, читая и другие его книги, персонажи которых тоже прижились и освоились в иных краях и странах).
Ещё с камчатских времён З. Балаян стал корреспондентом «Литературной газеты». По собственно литературным вопросам её позиция в пору брежневского застоя была вполне ортодоксальной и послушной, но вот в разделе публицистики нередко появлялись острые статьи по самым животрепещущим вопросам. Врачебный и прочий, уже достаточно богатый жизненный опыт, а также страстный темперамент, побуждающий камчатского сидельца, как одного из горьковских героев, одному помешать, другому помочь, позволили ему занять достойное место среди таких «активных штыков» редакции, как Евгений Богат, Александр Борин, Аркадий Ваксберг, Анатолий Рубинов…
Вспоминают, что по возвращении на родину в рабочем кабинете Балаяна стояли два стола с двумя пишущими машинками: «Должен писать ежедневно об Армении, но у меня есть и долг, даже долги перед Камчаткой», – пояснялось недоумевавшим.
С выплатой же этих долгов статьями, рассказами и повестями всё большее место и в творчестве, и в общественной деятельности писателя занимает «всё армянское, всё карабахское», тем более что проблем тут было пруд пруди! И общесоюзного, как тогда выражались, масштаба, вроде усиливающегося алкоголизма и наркомании (наличие которой официально отрицалось), и порождённых специфическими особенностями и драматической историей именно родного края.
Герой повести «Хлеб» (в армянском варианте «Боль») в горькую минуту проронил: «А моего народа, считай, уже нет на этой земле». Речь о том, что в обстановке Первой мировой войны Турция фактически уничтожила так называемую Турецкую Армению, устроив массовую резню, в которой погибло полтора миллиона человек и в том числе около семисот семидесяти писателей, художников, музыкантов (а чудом уцелевший великий композитор Комитас сошёл с ума).
З. Балаян не раз припомнит в своих книгах тогдашний наказ крупнейшего турецкого политика Талаата: «Право армян жить на земле полностью отменено… Не оставлять в колыбели ни одного ребёнка… нам стало известно, что чиновники женятся на армянских женщинах, я это строго запрещаю и требую депортировать армянских женщин в пустыню…»
«Занятый» войною мир промолчал. В западной печати даже деловито прогнозировали: «Вероятно, через несколько лет об армянах будут говорить как об исчезнувшем народе» (наподобие ассирийцев и финикийцев).
Иные же, как говорится, на ус мотали. «Кто сейчас помнит об уничтожении армян?!» – скажет впоследствии Гитлер, замышляя истребление поляков и славян. З. Балаян напоминает и про трогательную заботу фюрера о могиле Талаата…
Счастье, что, оказавшись в составе Советского государства, Армения избежала новой турецкой экспансии, получила большую экономическую помощь и встала на ноги.
...Бурно шли в рост семена таких событий, которые тогда ещё можно было наблюдать только за рубежом: в раздираемом религиозными распрями Ливане на армян напали правые экстремисты. Похожее происходило также в Индии и Египте.
«Ливан: раны и надежды» назвал писатель свой очерк о поездке в Бейрут осенью 1978 года в качестве корреспондента «Литературной газеты». Вскоре он издал книгу «Между двух огней». Он увидел город, который ещё недавно был прозван «Вторым Парижем», «Средиземноморской жемчужиной» и где теперь снайперы с крыш высотных домов стреляли по живым мишеням («Старик, женщина, ребёнок – всё равно»).
Нашедшие в Ливане приют после геноцида 1915 года армяне некогда установили памятник погибшим и в благодарность народу гостеприимной страны. Ныне его взорвали («Остался лишь скелет скульптуры»), а в правоэкстремистской газете поместили портрет Талаата.
Сразу после своего создания армянская община принялась строить дома, школы, церкви, сажать деревья, первой в Ливане открыла театр – вообще всячески способствовала процветанию страны. И вот – «в который уже раз на своём веку беженцы?» – толпятся люди у иностранных посольств, уезжают тысячами…
И каким контрастом выглядела написанная в том же году книга З. Балаяна «Очаг», ставшая итогом своеобразной многомесячной экспедиции уже не по дальней Камчатке, а по родному краю. Автор окрестил своё путешествие «Возрождением», видя в жизни республики буквально воскрешение народа после геноцида, который, как подчёркивает писатель, отнюдь не сводился только к чудовищному всплеску 1915 года, а в течение долгих десятилетий «был возведён в ранг государственной политики» Турции.
Перемены, произошедшие в советской Армении, вовсе не похожи на то, как в одном эпизоде путешествия «одним-единственным рывком трактор вытащил газик из ямы»! Десятилетия напряжённейшего труда потребовались, чтобы на месте могил и пепелищ возник, по выражению писателя, «настоящий, обновлённый армянский очаг», чтобы из семисот тысяч сирот и обездоленных выросла почти четырёхмиллионная страна, где каждый год справляли тридцать тысяч свадеб и рождались семьдесят тысяч детей.
Говоря о достижениях маленькой республики, Зорий Балаян замечает при этом, что «пора лирическое, набившее оскомину определение «солнечная Армения» употреблять с некоторыми оговорками».
«Можно ещё позволить себе сказать «солнечная Араратская долина», но никак нельзя то же самое сказать о всей республике», – пишет он, рассказывая о своём путешествии «по зиме»… в мае в высокогорном Гукасянском районе, где «практически ничего не растёт и не цветёт»: «крохотная деревушка, утопающая в снегу и грязи. Ни одного дерева. Такие посёлки я видел лишь на Крайнем Севере в зоне вечной мерзлоты».
Хочется специально задержать на этой картине внимание нынешнего читателя, который, может статься, ухмыльнётся, не раз и не два повстречав упоминания, что автор посещал разные предприятия, колхозы и прочие объекты то «вместе с первым секретарём Иджеванского райкома партии», то «с первым секретарём Ноемберянского райкома комсомола», то с «первым секретарём горкома партии», то «с первым секретарём Калининского райкома комсомола», то с «председателем Гукасянского райисполкома».
Ведь при всём «политесе» по отношению к этим «первым лицам» (среди которых, замечу, были и весьма интересные люди) в книге не обойдены вниманием ни доярка с «натруженными руками» Седа Есаян (в нынешней же публицистике ни скотницы, ни тракториста с комбайнёром днём с огнём не сыщешь!), ни Николай Насибян, сделавший свою последнюю хирургическую операцию в глухих горах, куда он, умирающий, добрался лишь на носилках, ни сын его, тоже врач районной больницы.
А главное – никакие сопровождающие, ничья «опека» не мешают ему увидеть и запечатлеть ни вышеупомянутую бедную неказистую деревушку, ни плачевное состояние других сёл, будь то Караглух, где «за последние годы сыграли всего одну свадьбу», а в школе на триста мест учатся чуть больше ста детей, ни проблемы, связанные с отходничеством или с обмелением знаменитого Севана, ни вред, причиняемый природе иными заводами («Идёшь словно не по траве, а по сплошному цементу» и т.п.).
Среди тьмы персонажей книги «Очаг», как и во всём написанном Зорием Балаяном, много участников Великой Отечественной. В одном лишь Шамшадинском районе ему рассказали и об Акопе Адамяне, чьим именем на Украине названа высота, при штурме которой он геройски погиб, и о Саркисе Айрапетяне, на третий день войны врезавшемся со своим горящим самолётом в колонну вражеских танков, и об Артавазде Адамяне, вытерпевшем в плену пытки раскалённым прутом со звездой на конце.
С гордостью напоминает он, что одним из легендарных защитников Брестской крепости стал его соплеменник Самвел Матевосян. Зорий Балаян стал и одним из вступившихся за Матевосяна, когда тот сделался жертвой клеветы.
Пространный очерк «Крылья» рассказывает о лётчике Нельсоне Степаняне, который начал свой боевой путь под осаждённым Ленинградом, а закончил дважды Героем Советского Союза, совершив незабываемый подвиг под Либавой: «…Поняв, что горящий ИЛ-2 невозможно посадить на своей территории, он сделал резкий разворот и врезался в расположение транспортов противника», – говорится в одном из документов Архива Министерства обороны.
В собрание сочинений писателя «Крылья» входят в раздел «Портреты», это в самом деле портрет. И всё же наибольшие удачи З. Балаяна в этом жанре или роде иные.
По уже известным читателю причинам в детстве самым близким мальчику человеком оказался дед Маркос. Неудивительно, что он и стал впоследствии первой «моделью» молодого литератора, в данном случае – портретиста.
Литература богата фигурами подобных стариков с их уроками внукам, да и всем окружающим, преподанными не столько словами, сколько всем образом жизни, будничным поведением и поступками, отношением к миру, природе, людям. Маркос – ещё одно примечательное лицо в этом трогательном иконостасе. Уже заголовок повести «Мой дед резал хлеб стоя» говорит об органическом уважении героя к плодам человеческого труда, подлинной твердыни его взгляда на мир и жизнь, когда, по его убеждению, днём «мужчина может лежать только в гробу».
