У Волги, на переправах, скопились гигантские табуны. К тому же постоянная переправа была одна, чуть выше Сталинграда. А в самом городе навели три понтонных моста. Но по ним скот не переправляли. Днём на левый берег шли подводы и автомашины с поклажей и людьми, чаще раненными, а ночью, в Сталинград - войска и боеприпасы[?]
Скоро скота на правом берегу скопилось столько, что его начали переплавлять вплавь, по опыту Дона. Однако Волга не Дон! В низовьях её ширина от полутора до двух километров. Но другого выхода не было, и пастухи гнали крупный рогатый скот (коров и быков) в реку. Именно в это время у нас появился наш дедушка Лазарь Иванович, и он предложил мне "пойти и посмотреть переправу вплавь". Она была чуть ниже посёлка, и дед надеялся встретить там кого-нибудь из своих знакомых, у него они были повсюду[?] Нашёл он их и здесь[?]
Однако я расскажу о самом зрелище переправы вплавь[?] Оно меня потрясло так, что я несколько ночей не мог спать уже не от грохота зениток и налётов немецких самолётов, а от тех кошмаров, которые я видел на этой страшной переправе через Волгу[?]
Весь берег не менее чем на километр был запружен гуртами скота. Над ними струился зловонный пар. Несколько коров лежали в каких-то неестественных позах, и под ними на пыльной траве проступала грязь.
Подойдя ближе, я понял, что животные убиты[?] И, видно, совсем недавно[?] Это сделал тот немецкий самолёт, который низко кружил над этим местом, когда мы с дедом были ещё во дворе нашего дома. Я уже раньше видел, как безнаказанно летавшие фрицы над нашим посёлком гонялись за людьми. А тут беззащитные коровы. Вот он и "схулиганил", убив несколько животных[?]
Меня поразило, что до них, мёртвых, нет никакого дела пастухам, которые бичами гнали стадо к берегу Волги, и я спросил у деда:
- Что, они их бросили?
- Ай, - отозвался тот, - не до них! Надо спасать живых! - И, увидев впереди знакомых, наддал к ним.
Я, было, побежал за ним, но меня остановила "выпавшая" из стада бурёнка. Она как вкопанная стояла, упёршись передними ногами в землю, голову свесила, глаза закрыты. Бурёнка была светлой симментальской породы, а её передние ноги тёмно-красные[?] Это, видно, и остановило меня. И тут я понял - корова ранена и истекает кровью[?] Это кровь окрасила передние ноги[?] животное медленно, молча умирает[?]
Меня охватил ужас[?] Я уже видел и слышал, как умирают смертельно раненные лошади[?] Их ржание похоже на смертный крик, от которого пробирает дрожь[?] А эта бурёнка умирает молча, в каком-то неестественном перенапряжении. И от этого ещё страшнее[?]
Бурёнка утробно выдохнула, передние ноги подломились, и она рухнула. Сначала на острую грудь, а потом завалилась на бок[?]
Поодаль от стада стояла другая корова, в такой же закаменелой позе. Я побоялся проходить мимо неё и, круто повернув в сторону, побрёл к деду, который шумно говорил с гуртоправами (так он назвал знакомых пастухов), наставляя их, как легче загнать стадо в Волгу.
- Вы волов пустите вперёд! - Кричал он тем, кто стоял внизу, под кручей, у самой воды. - Волов! За ними пойдёт стадо[?]
В руках у Лазаря Ивановича был длиннющий арапник, и он так оглушительно, нет, не хлопал, а именно стрелял, что ему позавидовал бы любой цирковой жокей[?]
Мы пробыли на берегу Волги не меньше часа. Переправа вплавь оказалась не только хлопотным, но и тяжёлым делом. Животные никак не хотели входить в воду. Они несколько раз прорывали окружение гуртоправов и стремительно по кручам выскакивали на верх берега.
Я был плохим помощником, дед несколько раз так накричал на меня, что я чуть не заплакал. Для Лазаря Ивановича это была работа, хоть и трудная, но работа. А для меня - потрясение и мучение вместе с несчастными коровами и быками, которые боялись Волги и никак не шли в воду...
Зато, когда они вдруг поплыли, я испытал не только конец своих мучений, но и восторг, от которого сразу развеялись все мои переживания и страхи.
Как и предложил Лазарь Иванович, первыми поплыли волы. Пригнув рога к шеям и подняв над водою морды, они потащили за собой в воду всё стадо[?] Зрелище непередаваемое. Даже дед, видавший многое, был заворожён им.
Пригнутые к глади воды рога отдавали стальным отблеском на солнце, а шум от входящих в реку всё новых и новых партий осмелевших животных огласил Волгу какой-то ещё не ведомой музыкой, и мне показалось, что её сейчас слышат и в Астрахани.
Мы все, кто гнал непокорных животных, вдруг замерли и восхищённо смотрели на библейское действо, какое развернула на Волге война. Возможно, такое происходило тысячи лет назад, когда в мою родную Волгу упирались орды кочевников-завоевателей[?]
Я спросил у Лазаря Ивановича:
- Доплывут ли они до того берега?
- Сильные доплывут[?] - ответил он.
- А слабые?
- Утонут[?] - тяжело отозвался дед. И, помолчав, добавил: - Всё, как в жизни[?]
"Ни шагу назад!"
Это случилось в конце июля. После тяжёлой ночи, которые стали походить одна на другую, когда остервенело бухали зенитки. Особенно донимала наша батарея, стоявшая перед домом в овраге, где был вырыт и наш блиндаж.
Проснувшись, увидели, что через Волгу нет понтонной переправы. Тут же от соседей по блиндажу узнали: "Взорваны и две других!" Это сделали наши после ПРИКАЗА Сталина № 227, получившего название "Ни шагу назад!".
Связь с "за Волгой", откуда шли войска, бое[?]припасы и другое снабжение, прервана[?] Прервана и эвакуация из города не только жителей, но и раненых красноармейцев. Их теперь будут отправлять только в часы короткой летней ночи на лодках и моторках, какие прячутся в заводях и ериках на левом берегу.
Все эти сведения и слухи сыпались по "сарафанному" радио. Настоящее радио об этом молчало и после страшной бомбёжки, когда немцы со всех сторон зажгли город и он горел не переставая[?]
После этого чёрного дня Сталинграда мы уже не слышали радио, а руководство города ещё раньше перебралось за Волгу, бросив нас, мирных жителей, на растерзание[?]
А дальше для нас наступил почти полугодовой ад Сталинграда.
Нашему рабочему посёлку Купоросный выпала, может быть, самая горькая и тяжёлая доля из всех поселений Сталинграда, который растянулся вдоль Волги почти на десятки километров. Если брать всю длину города, то Купоросный всего в десяти километрах от центра к югу. Он весь был застроен частными деревянными домами. Предприятий здесь было всего два: кожевенный завод и небольшая фабрика меховой одежды. Посёлок разделён глубоким оврагом. С запада он, как и весь город, прикрыт холмистой возвышенностью - Ергенями. Оврагов по всей длине Сталинграда не менее десятка.
Я так подробно говорю, потому что овраги и Ергени (куда входят и знаменитые Мамаев курган, Лысая гора) имели очень важное, если не решающее, значение в битве за Сталинград. А наш Купоросный овраг был на особом счету у советского и немецкого командований. По нему проходил стык двух армий, оборонявших город: 64-й Шумилова и 62-й Чуйкова.
Сюда, в этот несчастный стык остервенело били немцы, а нас, жителей посёлка, засыпали с самолётов бомбами: зажигательными, пока не сожгли все дома, а потом и фугасными, перепахивая погорелья.
Выйдя на возвышенность Ергеней, немцы подключили к этому кошмару - артиллерию и миномёты. По Купоросной балке враги несколько раз прорывались почти до Волги. И тогда из-за Волги нас накрывали залпы "катюш" и тяжёлой артиллерии. Прорывавшихся немцев несколько раз отбрасывали.
Я однажды попал под этот страшный огонь, и меня спас наш одиночный окоп, один из многих, которые нарыли вокруг красноармейцы. Ощущение такое, что нырнул в горящую печь и загнетка захлопнулась за мною. Жгло спину, хотя я был в ватной фуфайке. Земля не только горела, но и плавилась, и мне казалось, лава вот-вот затопит мой окоп. Но солдатский одиночный окоп устоял и спас меня. Однако фуфайку пришлось выбросить.
Тогда погибло много жителей[?] все те, кто не успел добежать до своих убежищ.
В сентябре немцам всё же удалось пробить брешь через Купоросную балку, выйти к Волге и разорвать нашу оборону. На юг они дальше Лапшина сада пройти не смогли. Зато на севере немцы потеснили нашу оборону аж до центра города, до речки Царица, где в её крутом склоне был оборудован блиндаж командующего 62-й армией В.И. Чуйкова.
Здесь полоска волжского берега шириною всего двести метров держалась до конца обороны. Немцы не могли её взять только потому, что у Чуйкова была отличная связь с левым берегом. Как только они поднимались в атаку, подавался сигнал на заволжские батареи и артиллерии "катюш". И немцев сметало огнём[?] Наши бойцы в это время успевали скатиться вниз к берегу, где у них в кручах были блиндажи[?]
