Итак, я случайно встретила Янку на улице. Мы шли с отцом, который, конечно же, знал мою одноклассницу. Янка была какая-то расстроенная, словно бы придавленная заботами и сомнениями. Она пожаловалась нам с отцом на то, что положение в их семье сложное и она, Янка, не уверена, что может позволить себе продолжить образование в гимназии. Целесообразнее пойти в какое-нибудь ремесленное, поскорее закончить и начать работать. Не удивляйтесь, мои читатели, такой рассудительности в молодой девушке, год войны считается за два, мы были старше своего возраста, что, впрочем, отнюдь не исключало наличие в нас самой обычной девчоночьей глупости. Одно другому как-то не мешало.
Ни минуты не колеблясь, отец твердо сказал:
– Только гимназия и аттестат зрелости! В случае чего можешь рассчитывать на меня, помогу. Будешь моей второй дочерью. Запомни, если какие трудности – сразу приходи ко мне!
Я всегда знала, что мой отец – человек порядочный, и до сих пор благодарна ему за эти слова. Трудностей было в нашей жизни предостаточно, но Янка не стала прибегать к помощи отца. Чтобы уж закрыть эту тему, сразу скажу, что Янка закончила не только лицей (гимназию), но и исторический факультет университета. До сих пор не могу простить ей, что темой диссертации она выбрала историю девятнадцатого века. Могла бы заняться, к примеру, Средневековьем, куда интереснее! Оно всегда привлекало меня какой-то своей таинственностью, недосказанностью. Когда я уговаривала Янку бросить к черту девятнадцатый век и переключиться на Средние века, она лишь выразительно крутила пальцем у виска и объясняла, что материалов по Средневековью не найти.
Ну вот, вспомнила Средневековье и опять свернула с пути хронологии. Не любит, меня, похоже, эта хронология! Как-то я из-за Средних веков сбила с толку весь класс, к его большой радости. Учительница истории у нас была замечательная, пани Гебертова. Я пристала к ней как банный лист, домогаясь от нее информации о Людовиках XI и XIII и о Вильгельме Завоевателе. То, что было в учебниках, меня явно не устраивало. Выведенная из терпения историчка убила меня информацией, что требуемые материалы я могу обнаружить лишь во Франции и они точно будут написаны не по-польски.
Возвращаюсь к прерванному повествованию. Итак, обе с Янкой мы стали учиться в третьем классе варшавской гимназии им. королевы Ядвиги, которая помещалась в здании бывшей гимназии Гижицкого, ибо здание довоенной гимназии королевы Ядвиги было полностью разрушено. А гимназия Гижицкого находилась прямо напротив нашего дома и упомянутой уже трамвайной петли, на небольшом возвышении. Здание старое, без удобств, с печами в классах. Сейчас на этом месте стоят дома жилого микрорайона. Но зато преподавали в этой довоенной развалюхе еще довоенные преподаватели, по большей части прекрасные специалисты.
Сороковые годы... Варшава лежала в развалинах. Расчищали ее от развалин всем миром. Наша школа тоже получила задание: расчистить одну из улиц, выходящую на Пулавскую. Работа адская, делалась, разумеется, вручную. Разбирая завалы, мы обязаны были очищать от штукатурки уцелевшие кирпичи и складывать в штабеля, передавая их по цепочке из рук в руки. Передав несколько кирпичей, я надела перчатки, поняв, что в кровь сотру руки, собственная кожа долго не выдержит. На беду откуда-то появилась наша дура-директриса, увидела у меня на руках буржуазные пережитки и раскричалась на всю улицу: я компрометирую не только школу и педагогический коллектив, но и ее лично! Она не намерена из-за меня отправляться по этапу в Сибирь! Ишь какая выискалась недобитая аристократка, белоручка!
Не верите? Нет, все было на самом деле. Пришлось мне снять перчатки и спрятать их в карман. Через минут пятнадцать все было кончено. Я отправилась в перевязочный пункт, демонстративно истекая кровью. Покрытые неровными слоями разбитой штукатурки кирпичи резали кожу рук, стирали ее как рашпилем. В перчатках я могла бы проработать всю смену, теперь же вышла из строя на несколько дней. Тогда я еще не знала, что идиотизм, с которым я столкнулась, был типичным.
Обязательно надо написать о кино тех лет. Естественно, вспоминаются «Запрещенные песенки». Шел фильм в кинотеатре «Палладиум», который выглядел тогда совсем не так, как теперь. Чтобы попасть на фильм, нужно было проявить просто героические усилия. Теоретически просто требовалось постоять в очереди за билетами, но очередь эта тянулась далеко по Маршалковской, и стоять в ней можно было до посинения, до морковкина заговенья, до Судного дня и так далее, в общем, до конца своих дней. Мы разработали более действенный метод покупки билетов.
Заняли с Янкой место в хвосте, как положено, немного постояли и двинулись вдоль очереди к кинотеатру, изучая обстановку. Выяснилось, что неразбериха стоит страшная. Рядом с легальным хвостом тянулся приблудный, время от времени переплетаясь с легальным и ссорясь с ним. Каким-то образом мы затесались в пробку, образовавшуюся на границе легального и нелегального, и тут выяснилось, что мы уже стоим не на Маршалковской, а на Злотой, намного ближе к заветной кассе, но все еще слишком далеко от нее.
Мы опять двинулись вдоль очереди, тут открыли дверь в вестибюль кинотеатра, где находилась касса, и началась буря над Азией. Наводить порядок среди жаждущих билетов двинулся милиционер, мы не раздумывая двинулись вслед за ним в пробиваемую им брешь, громко протестуя против хаоса и беспорядка. Милиционер довел нас до самого кинотеатра, не ведая об этом, и принялся наводить порядок в очереди, пытаясь отделить легальных от нелегальных, стоявших от нестоявших. Формируя цепочку, он своими руками силой воткнул нас в эту цепочку, а потом мы уже сами прилагали все силы, чтобы нас оттуда не вытолкнули, вцепившись в соседей зубами и когтями. Перед кассой взволнованная толпа опять сбилась в бесформенную кучу, Янку оттерли к стене, а меня силой протолкнул перед собой какой-то громила, которому я просто преграждала доступ к окошечку. Вытолкнуть меня было некуда. Деньги остались у Янки. Я с отчаянием оглянулась на подругу и увидела совершенно незабываемое зрелище. Янка влезла на какую-то лавку, стоящую у стены – растрепанная, в распахнутом пальто с оторванными пуговицами, увидела меня у окошечка кассы, сложила руки, как для прыжка в воду, закрыла глаза и кинулась вниз на плотную массу человеческих голов. У окошечка ей удалось принять вертикальное положение. Вот каким образом мы попали на «Запрещенные песенки», потратив на стояние в очереди всего один день.
И такие сцены повторялись каждый раз, когда мы хотели попасть в кино. Раз моя мать принимала личное участие в сносе дверей кинотеатра «Полония», а Тересу чуть не задушили насмерть, когда она пыталась приобрести билеты на «Пышку». Посиневшую и не стоявшую уже на ногах, я с трудом втащила ее в фойе. Помню, что на «Комедиантов» я пошла в шляпе матери, чтобы казаться старше, потому что детей до восемнадцати лет не пускали.
В гимназии мы были последним классом, где еще обязательными были уроки религии, и на этом уроке я позволила себе «выстрелить» большим бумажным пакетом. Не знаю, откуда он взялся. Надув его, я изо всей силы хлопнула по пакету. Оглушительный выстрел раздался как раз в тот момент, когда ксендз входил в класс.
Остановившись, словно громом пораженный, ксендз какое-то время не мог произнести ни слова, лишь беззвучно шевелил губами. Придя в себя, этот добрый и вежливый человек спросил суровым голосом:
– Пусть немедленно признается та, которая учинила это безобразие, иначе весь класс получит двойки по поведению!
Естественно, я тут же встала. Не столько из благородства, сколько из любопытства. Хотелось знать, что же теперь будет.
Ксендз вновь окаменел, а потом произнес охрипшим от эмоций голосом:
– За четверть ты получишь четверку по религии. Четверка по религии, так же, как и четверка в
четверти за поведение, были отметками, от которых волосы вставали дыбом. Намного лучше было получить единицу по любому другому предмету. До конца четверти было еще много времени, ксендз отошел и все-таки вывел мне пятерку, свою слабохарактерность оправдывая тем, что я добровольно и сразу же призналась в содеянном. Оказывается, это и в самом деле смягчающее вину обстоятельство.
Уроки мы с Янкой обычно делали вместе, у нас. Во-первых, рядом со школой, а во-вторых, никого дома нет: отец на работе, мать в гостях у родичей. Не могу припомнить, чтобы мы при этом обедали, видимо, жизнь и в самом деле вели спартанскую. И все-таки, сменив трехкомнатную квартиру с ванной в г.Бытоме на эту варшавскую конуру с замерзшей канализацией, я была счастлива, ведь это Варшава. Как я ее люблю, я поняла в те жуткие дни, когда мы с улиц Груйца в безмолвном отчаянии наблюдали зарево над горящей Варшавой.
В сорок седьмом отец продал наш земельный участок в деревне. В стране был принят закон, запрещающий горожанам иметь собственность еще и в деревне. Человек должен жить или в деревне, или в городе, а не тут и там одновременно. Да и Тересе одной было не справиться с сельхозработами. Напоследок я побывала в нашем «поместье». Оказывается, местное население разворовало все: и сетку, окружающую участок, и беседку на нем, и даже сарай, разобрав по досточке. Зато сад разросся, и вот его было жаль. Но другого выхода не было, землю мы продали, отец мог, наконец, рассчитаться с еще довоенными долгами, и осталось на покупку квартиры.
