И никто не сказал молодому человеку: опомнись!
Письмо приняли, одобрили, и Нину Сергеевну вызвали в дирекцию. Там кроме директора были председатель месткома, парторг и завуч.
— Я очень прошу поговорить со мной наедине, — сказала директору Нина Сергеевна.
— Я не вижу в этом необходимости, — ответил директор.
И протянул Нине Сергеевне письмо Олега. Она прочитала его. При всех.
— Я вызвал Петрову, чтоб дала объяснения. А она прочитала письмо и побежала, понимаете, травиться. Через неделю Петрова является. Мы ее сразу вызвали на заседание месткома, поскольку бюллетень у нее кончился, в заключении больницы сказано… Как там сказано?.. Вот ознакомьтесь: «Сознание ясное, вполне ориентируется во времени и в окружающей обстановке». А она опять: «Я еще не в силах разговаривать». Ну, проявили чуткость, дали ей отсрочку. Завтра опять местком. Поговорим и примем решение.
…И вот оно началось, заседание месткома. На нем было десять человек. Все очень спешили.
Но дело есть дело. И его обсуждали. Дело об аморальном поведении Петровой. Первое слово предоставили Нине Сергеевне. Она говорила с трудом:
— Жохов очень способный и талантливый человек. Я взялась подготовить его в наше училище. Но потом он перестал заниматься, начал пропускать уроки. И я сказала ему, что больше с ним заниматься не буду. Все, что написано в письме, неправда. Что его толкнуло на такое письмо — не знаю.
Предместкома. Что-то коротко очень.
Член месткома. Если студент перестал заниматься, педагог должен его заставить, а не передавать другому.
Петрова. Наверно, я поступила неправильно, но мне нечего добавить к тому, что я сказала.
Предместкома. Нина Сергеевна, уважаемая, есть такая просьба к вам — рассказать все по существу дела. Если вы коллективу признаетесь, будет лучше.
— Дайте мне слово, — говорит один из членов месткома, — а то никогда не кончим. Я не верю, чтоб комсомолец мог написать такое письмо, если бы не было причины. Я таких, как Петрова, насквозь вижу. Сидит в коридоре на диване, нога на ногу, в зубах, понимаете, папироса — хи-хи-хи да ха-ха-ха. То она в Москве, то она на Стравинском, то она на Чайковском, то она на экскурсии и еще студенток за собой таскает.
Преподаватель математики. Я здесь новый товарищ, но и у меня есть соображения. С Петровой произошел самый низкий, аморальный поступок. Она отвергает этот свой поступок, но если Жохов подал такое заявление, значит, вопрос назрел. Нехорошо, ах, нехорошо!
Преподаватель физкультуры. Она и к работе относится недобросовестно. Я сам у ней на уроках не был, но мне об этом говорили.
Завуч. Я на уроках у Петровой тоже не был. Мне неприятно было ходить к ней на уроки. Товарищ корреспондент сказал мне, что был у нее на занятиях и что уроки очень хорошие, артистические. Нам этот всякий артистизм не нужен. И я считаю, что педагоги увидели настоящее лицо Петровой. Уволить, и все. За аморальное поведение. Ваш класс держится чересчур сплоченно, он сорганизовался в какой-то нездоровый коллектив. После своей болезни вы жили у одной из своих студенток. Вы что, приживалка?
Петрова. После болезни мне трудно было оставаться одной в четырех стенах. И я приняла приглашение матери Наташи побыть у них некоторое время.
Преподаватель физкультуры (ликуя). Товарищи! Да ведь она призналась! Слышите, говорит: мне одной в четырех стенах неохота!
И вот тут-то начался шум. Почти все требовали: «Позвать Жохова!» Все хотели очной ставки. Подробностей. Преподаватель физкультуры вызвался сбегать и поискать Олега.
Дело журналиста — слушать и молчать. Но, каюсь, я промолчать не сумела. Я сказала:
— Товарищи, очнитесь!
Наступила тишина. Чуть выждав, директор произнес:
— Да, особой необходимости нет. И так все ясно. А что, вы с нашим коллективом не согласны?
— Когда Жохов принес свое письмо, ему следовало объяснить, что такое письмо — подлость.
— Э-э-э! Вы неправы, — сказал предместкома, — я не вижу ничего предосудительного в письме Жохова. Он честный, порядочный человек. Если мы Петрову оставим, что мы будем говорить студентам? Что мы им объясним? Надо увольнять.
И уволили. За аморальное поведение.
Очень трудно разговаривать с учениками об их учителе. Так же трудно, как говорить с детьми об их родителях. Я не знала учениц Нины Сергеевны. Они пришли сами, чтобы сказать о своей любви к ней, о своем к ней уважении. (Они не так уж далеки от нее по возрасту: самой младшей — 16 лет, самой старшей — 26.) Предместкома считает, что их подучили. Смею думать, что многолетний учительский и журналистский опыт позволяет мне отличить наученных, подготовленных от тех, кто говорит искренне и то, что действительно думает.
Я была на уроках Нины Сергеевны. Очень грустно, что за три года, которые Нина Сергеевна работает в училище, ни один человек на ее уроках не был. В слове «артистизм» завучу музыкального училища чудится нечто предосудительное. Жаль! Уроки действительно артистические. Но должна сказать, что я недаром говорю о Нине Сергеевне мимоходом. В истории, здесь рассказанной, меня беспокоит не она. Меня гораздо больше беспокоит Жохов.
Я не верю письму Жохова, но давайте представим себе, что каждое слово в этом письме — правда. Значит, сначала он сблизился с женщиной, чтобы она помогла ему поступить в училище. А потом написал об этом по начальству, чтобы не навлечь на себя гнева этого самого начальства.
Да, его очень беспокоило то, что предместкома давно уже подозревает его в неблаговидных отношениях с Ниной Сергеевной. Разумеется, не за нее он беспокоился, а за себя. Следом за своим большим письмом на имя дирекции он написал еще одно маленькое на имя председателя месткома: «Уважаемый тов. К., прошу вас извинить меня за то, что в октябре сего года сказал вам неправду, скрыв от вас тот факт, о котором вы давно догадывались». Этот документ тоже подшит к делу.
— Как вы могли написать такое письмо? — спросила я Жохова.
— Если бы я его не написал, меня исключили бы из училища, — ответил он.
Да, правдивый юноша. Как говорит председатель месткома, честный, порядочный человек…
Конечно, в двадцать лет надо отвечать за свои поступки. Но думаю, что тень от этих писем ложится и на руководителей училища. На людей, которые вдвое старше Олега, на тех, кто эти письма принял и одобрил, кто не сказал Олегу о том, что существуют такие понятия, как мужская честь, человеческое достоинство, о том, что доносить нехорошо, а доносить на женщину, с которой, как ты говоришь, ты был близок, нехорошо вдвойне. Что были случаи и в литературе, и в жизни, когда человек шел на любые жертвы, только бы не пала тень на женщину. Да, трудно представить, чтобы Ромео, например, побежал сообщать князю Вероны о своих отношениях с Розалиной, хотя Розалину он и не любил. Он умер бы скорее, чем сказал о женщине то, что сказал Олег.
Все мы допускаем случаи, когда руководителю учреждения необходимо поговорить с кем-либо из сотрудников по их личному делу, предостеречь их или что-нибудь им посоветовать. Но какой великой осторожности, какой деликатности это требует!
Почему Нине Сергеевне отказали в разговоре наедине? Почему человека, едва вернувшегося из больницы, надо тотчас вызывать на местком только на том основании, что бюллетень закрыт? И, прошу прощения, зачем вообще вызывать на местком по такому поводу? Неужели члены месткома всерьез думали, что многолюдное собрание в этом случае будет полезно? Что оно может быть не оскорбительно? Что в присутствии десяти членов месткома женщина будет рассказывать, «как все было», и останавливаться на любопытных подробностях? Не приходило ли им в голову, что это безнравственно? И аморально?
«Владимир Ильич ничего так не презирал, — пишет в своих воспоминаниях Н. К. Крупская, — как всяческие пересуды, вмешательство в чужую личную жизнь. Он считал такое вмешательство недопустимым».
Вот это, видимо, и надо было сказать студентам, если бы они спросили о письме Жохова. Это и надо было бы объяснить им. И тогда бы им стало непреложно ясно, чье именно поведение аморально.
НЕ ДЛЯ АРХИВАПисьмо первое
Уважаемая товарищ Вигдорова!
Прочитал Вашу статью «О понятиях совсем не старомодных», и на память пришла статья «Печенеги из Филей», в которой рассказывалось, как «печенеги» из Филевской больницы травили врача-хирурга и хирургическую сестру, заподозрив что-то «преступное» в их дружеских отношениях. Вспоминается и страшная, окончившаяся трагически история травли молодой учительницы в Севастополе, и другие случаи, возникшие на почве столкновения этических представлений.
Если вдуматься по существу, все эти случаи окончились трагически, хотя и не всегда смертью. Во всех случаях были жертвы. Да, жертвы! Чего? В Вашей статье я ответа на эти вопросы не нахожу. Убедительно и остро изложив фактическую сторону дела, Вы, подойдя к выводам, вдруг притупили перо, нашли обтекаемые формулировки там, где требуется ясная, четкая и резкая квалификация поведения всех участников жизненной драмы, особенно ее виновников. Я говорю о тех, в чьей благоприятной для подлости тине воспитался Жохов. Именно они — главные герои рассказанной Вами истории, и о них-то я и хочу сказать несколько слов.
