Бывали в Еврейском театре. Но и в «Тевье-молочнике», и во «Фрейлахсе» вместо Михоэлса играл Зускин. Самого Михоэлса я так живым и не повидала. Посмотрели мы с Давидом в Малом и «Любовь Яровую» с Пашенной в главной роли. Были дважды в театре Мейерхольда - на «Лесе» Островского и «Даме с камелиями» по Дюма. «Лес» совсем не помню, а вот в «Даме с камелиями» играла жена Мейерхольда Зинаида Райх.
В конце 30-х у нас в квартире уже был телефон. И весь дом ходил уже к нам, так как в 22-й квартире у Кабаковых (той самой, куда мама ходила звонить, когда нас обчистили) было трудно пробраться между увеличившимся ее населением. Часто нам звонили: «Позовите такую-то из такой-то квартиры», и мы ходили, звали. Занималась я за большим письменным столом в столовой. Приходилось делать это под аккомпанемент телефонных разговоров. Мать Бориного товарища Вити Мацова, хирург по специальности, приходила с записной книжкой и всю ее обзванивала.
Уже после войны мы с Давидом часто гуляли вечерами - Ананьевский переулок, Садовое Кольцо до Уланского переулка, по нему и Даеву переулку - и домой, на Костянский. На углу Ананьевского и Садового кольца на столбе было объявление: «На этом перекрестке погибло 6 человек. Не спешите быть седьмым». И правда - на наших глазах машина сбила мальчика. Мы услышали визг тормозов. Из машины выскочил военный, поднял мальчика на руки и бегом в приемный покой Склифа.
Записал Алексей Крижевский
* ГРАЖДАНСТВО *
Евгения Долгинова
Путная богадельня
Чем живет дом милосердия
- Двадцать первого года.
- Двадцать третьего.
- Двадцать пятого я.
За окном первое солнце, обильная капель; у ворот жмурятся жирные интернатские коты; агрономша Сухих, отложив книгу, спускается кормить голубей. Образцово-показательная бабушка Марья Кирилловна быстрым молодым движением задирает халат и показывает мне «килу» - опухоль на боку. Не жалоба, но похвальба, - изрезанная вся, а вот живу! радуюсь! смотрите-завидуйте!
Старушку делает платок; без платочка - была бы пожилая дама: все на месте - стройная, ироничная, острая в разговоре. Восемьдесят восемь лет.
- Мы с Марьей Александровной надеемся дожить до девяноста.
- Ну и до ста, - говорю я не очень уверенно. - Почему бы и нет.
- Нет, - спокойно возражает, - это лишнее. Дураками жить не надо. Но до девяноста нам хотелось бы - потому что уж какая тут хорошая жизнь, и мы тут все собрались добропорядочные бабушки.
Выпрямившись, Мария Кирилловна поет: «Нам песня строить и жить помогает», - и слегка марширует. Она поет песню до конца. Голос у нее отменный - насмешливый, сильный и молодой. Почти девичий.
Конечно, это конферанс для гостей, да и иронию не спрячешь (Марья Кирилловна вошла во вкус и исполнила также «Дайте в руки мне гармонь»), но все равно чувствуется: им здесь неплохо. Мрак казенного дома все равно не заболтать, а здесь мрака нет, есть весна, большая очень светлая палата и чистые, вымытые, благостные бабушки. В первой палате Белевского дома-интерната милосердия для престарелых и инвалидов (300 км от Москвы, Тульская область - на границе с Калужской и Орловской), где живут самые крепкие и «добропорядочные», за домашность отвечает большой туркменский ковер на стене; когда-то за такими писались в очереди.
- А вот в старости - только жить, а я уже состарела. Жила хорошо, а жить уже некогда. Детей не было, для себя жила. Водки сроду не пила, и пудриться мы не пудрились. Не блядовала, и водки сроду, - она идет по второму кругу, рассыпаясь в комплиментах богоугодному дому, и наблюдающая за беседой фельдшер Надежда Петровна поощрительно улыбается.
Ключевое слово - «дают».
- Как жили-то: красивое не на что, мыла не на что, соли не на что. Лен сеяли и тканые рубахи шили себе, не могли ситца купить к Троице. Мы-то всю жизнь дерюжкой накрывались - дерюжку носили, а тут одежу дают, белье, все дают. Постель чистая, белая, меняют раз в две недели. Деньги есть у нас, четверть пенсии дают на руки. Еду дают - завтрак, обед.
- И полдник! - уточняет палата. - Полдник даже!
- И ужин. А что до жизни, деточка, то жизнь прожили мы честную и трудную.
- Честную и трудную, - одобрительно резонирует палата. (Я еще несколько раз услышу эту формулу.)
- На всем готовом мы, сытые, деньги, тепло, никогда так хорошо мы не жили…
Шепчет:
- Вот только подмыть негде, - и трогает себя между ног.
«Подмыть негде» есть показатель не бесчеловечного интернатского жизнеустройства, но архитектурной непреодолимости. Здание Белевского дома-интерната для престарелых и инвалидов - памятник классицизма XVIII века, перестройке не подлежит, попытки предыдущих директоров утвердить пристройки успеха не имели, - и сейчас старухи спускаются в столовую и туалет по очень красивой, с резными балясинами, но крутой деревянной лестнице. Это здание - бывшая гостиница Крестовоздвиженского женского монастыря, с 1874 года - епархиальная школа для девочек (читаю список учительниц: «…монахиня Феофания Кросникова, окончила курсы в Московском Николаевском институте, монахиня Магдалина Ревякина, домашнее образование…»), позже - церковно-приходская школа, в раннесоветское время - молокозавод, с 1935 года - дом престарелых. Присутствует почти на всех видовых открытках Белева. И в самом деле, вид на излучину Оки здесь такой, что впору ставить панорамную площадку с трубой, и калитка выходит сразу на крутой берег.
Здесь, конечно, не нищета, но та бедность, которую принято называть опрятной. И комфорт не всегда в ладах с безопасностью. Да, такая лестница - зато обработана противопожарным составом до последнего сантиметра (один из самых страшных пожаров - в Николо-Вельегорском интернате для престарелых в позапрошлом году - был поблизости). Да, ветхое здание - зато в прошлом году, как рассказывает директор Инна Алексеевна Репрынцева, полностью поменяли электропроводку - аж на полмиллиона рублей. Дом милосердия находится, слава богу, на областном бюджете, и хотя денег мало - а в этом году остались защищенными только жизненно важные статьи расходов, - но если прокричать в область, то, как правило, отзываются, говорит Инна Алексеевна. В городе ее характеризуют как «хозяйку» и «очень добросовестную женщину», поднимающую интернат. Только поэтому в доме милосердия есть свет, вода, еда и даже совсем немного лекарств.
Идея Белева - город-музей; еще я слышала определение «несбывшийся Суздаль». И в самом деле: древнейший русский город, ровесник Москвы, город-крепость, центр удельного Белевского княжества, богатый ярмарочный город на торговых путях и - окончательно захиревший к началу прошлого века благодаря железнодорожной экспансии (вот правильно Константин Левин ненавидел железные дороги) и обмелению Оки. Культурный бренд Белева - Василий Андреевич Жуковский; здесь, в селе Мишенском, родился, здесь томился по юной своей племяннице Маше Протасовой. Вся русская литература, особенно усадебного извода, так или иначе отметилась в Белеве - от Фонвизина с Пушкиным до Пришвина с Пантелеймоном Романовым.
…Мы собственно и поехали в Белев «на историю». В 1826 году в белевском доме купца Дорофеева тихо скончалась, возвращаясь из Таганрога, вдовствующая императрица Елизавета Алексеевна, «на троне добродетель с ее приветною красой», - и через несколько лет дом купца Дорофеева был выкуплен императорским двором и передан во владение городскому Вдовьему дому - фактически прототипу нынешнего Дома милосердия. Хотелось увидеть линию и традицию, понять идею и специфику белевского призрения. Должна же, думалось, в таком городе наличествовать нарядная попечительская активность, пусть декоративная, но филантропия, уездная благотворительность; должны, так или иначе, благодетельствовать немощным уездные аристократки. Все мимо - город не участвует, сюжет проваливается. Традиции нет, общественного фонда при доме престарелых нет, да и в самом доме нет элементарных вещей, которые, наверное, вполне под силу были бы местным бизнесам. О чем более всего мечтает персонал интерната? О передвижном умывальнике и о передвижном туалете для «обеспечиваемых» из второго отделения. О настенных поручнях, которые позволяли бы старикам передвигаться «по стеночке»; о памперсах, наконец. Об одноразовых шприцах и дешевых лекарствах, которых так не хватает, самых обычных - эналаприле, цефарозолине, простых антибиотиках. В прошлом месяце на лекарства потратили 11 тысяч рублей - это на весь интернат, на 68 «обеспечиваемых». По программе ДЛО бабушки ничего не получают, давно отчаявшись выбить положенные лекарства, ведь льготы монетизировали.
