Ежегодно в канун Рождества – в сочельник – Катя готовила праздничный стол, и состоял он из народных украинских блюд. Подавали рыбу жареную, заливную и под маринадом, пирожки дрожжевые с начинкой из кислой капусты или рубленых варёных белых грибов с луком. Кормили кутьёй – и рисовой с изюмом, с миндальным молоком, и пшеничной с мёдом, маком, изюмом. В графине ставили узвар – компот из сушёных фруктов, то есть яблок, груш, вишни, слив, а в графинчике была водка, настоянная на шафране. Десерт состоял из вареников с маком, поливаемых мёдом.
В отличие от графа Алексея Николаевича еда восторга у меня не вызывала. Рыба казалась слишком обычной, кутья – слишком сладкой, кислая капуста неправильно пахла, мак застревал между зубов, а водку детям не наливали. Разве что пирожки с грибами да узвар сглаживали впечатление. Но все вкусовые неудовлетворённости растворялись в праздничной атмосфере комнаты с нарядной живой ёлкой до потолка, с огромным портретом очень красивой женщины на стене. Дорогая мебель красного дерева скрывала за стеклянными дверцами фарфоровые безделушки и книги в дорогих с золотом переплётах. На вышитой белой скатерти стола отважно поблёскивали хрустальные бокалы, не боясь неловких липких детских пальчиков.
Волшебные слова: «Спасибо, всё было очень вкусно. Можно выйти из-за стола?» – освобождали детей от затянувшегося застолья с тяжёлыми серебряными приборами, от которых руки отваливались, и страха испачкать ослепительную белизну скатерти и прилагаемой к ней салфетки в серебряном кольце. Повеселевшие разновозрастные детишки сначала бесцельно носились по обширным богомольцевским владениям, а потом начиналась изощрённая игра в прятки, потому как отыскать ребёнка в пятикомнатной квартире с немаленькой прихожей, с длинным коридором, заставленным шкафами, было совсем непросто. Однажды мы полчаса искали сына Елены Прекрасной четырёхлетнего Николашу. К поискам прошлось даже подключить взрослых. Пропажа обнаружилась в огромном баке для кипячения белья, где мальчик сладко спал под ворохом полотенец. Счастье, что не задохнулся. На радостях нам в детской накрыли чай с бисквитным тортом «Подарочный» из соседней булочной. Свежайшее кондитерское изделие, украшенное кремом, арахисом и присыпанное сверху сахарной пудрой, было мгновенно и с благодарностью съедено.
Первые главы новой книги Алисы Даншох «Кулинарные воспоминания счастливого детства» опубликованы в «ЛГ» № 13, 17, 27, 32–33, 37 за 2014 год
Теги: современная литература
«Я люблю тебя, жизнь, в пищевых проявленьях»
Фото: Фёдор ЕВГЕНЬЕВ
В поисковой группе пропавшего Николаши находился внучатый племянник Александра Александровича Богомольца мальчик Саша. Его папа Вадим Владимирович Лазурский приходился академику племянником и до войны (а также и после) некоторое время жил в московском Теремке Ольги Георгиевны, где мои дедушка-бабушка с ним и познакомились. В пятидесятые годы XX столетия знакомство переросло в тесную дружбу. Дружили домами - то у нас в Большом Афанасьевском Пасха, именины, Новый год, то у Лазурских в Среднем Кисловском Масленица, день рождения или просто чашка чая после консерватории.
Димочка Лазурский родился в Одессе в профессорской семье. Его отец Владимир Фёдорович руководил в университете кафедрой западноевропейской литературы. Свободно владел пятью основными европейскими языками, в молодости в Москве изучал санскрит, а в гимназии, само собой разумеется, латынь и греческий.
Неудивительно, что двух своих сыновей Владимир Фёдорович с раннего детства обучал сначала немецкому, наняв детям бонну, а позже сам знакомил с основами французского и английского. Как и все по-настоящему хорошие дети из интеллигентных семей, мальчики много читали, а потом и сами взялись за перо. Младший брат Алик пробовал себя во всех литературных жанрах, а старший Дима прекрасно рисовал и каллиграфически выводил буквы любого шрифта. Благодаря объединённым усилиям братьев в свет выходили "Всемирный вестник" и «Собрание сочинений Лофа» (литературный псевдоним младшего брата). В этих изданиях для «внутрисемейного пользования» Алик был основным автором, а Дима – издателем, редактором, «печатником», оформителем и иллюстратором. Никто тогда не мог предположить, что детские забавы двенадцатилетнего мальчика станут делом всей его жизни. Правда, на пути к книге, к изобретению собственного шрифта Дима встретился с соблазнами стать кем-то другим. Увлечение гимнастикой чуть было не толкнуло его в объятия цирка, а занятия декламацией шептали ему о сценической славе чтеца – модной профессии в предвоенные тридцатые годы. К счастью, изобразительное искусство победило, и на белый свет появились прекрасно изданные книги, оформленные и спроектированные талантливым художником-графиком Вадимом Владимировичем Лазурским, лауреатом многих престижных книжных премий, чьи работы хранятся и в Третьяковке, и в Библиотеке Ленина, и в Пушкинском Доме, и в Музее Бодони в Парме.
В разгороженной на три части комнате в Среднем Кисловском переулке у Димочки был кабинет типа пенала, в котором он работал и куда посторонним можно было заходить лишь в дни праздничных приёмов, сыну Саше – только за нужной по учёбе книгой, а жене Галусе – всегда. В параллельном пенальчике обитала Димочкина тёща Клавдия Александровна, которой, собственно говоря, и принадлежала вся жилплощадь, доставшаяся ей от второго мужа. Первого советская власть репрессировала, а заодно и жене дала срок. Детей – Галусю и её младшего брата – она, как тогда водилось, отправила в разные детдома. Во время Великой Отечественной войны Галуся вырвалась на волю, вышла замуж и оказалась с мужем в Восточной Пруссии, где в то время служил гвардии старший сержант Вадим Лазурский. Они случайно встретились, и это был coup de fondre – любовь с первого взгляда и на всю жизнь.
Лишь однажды супружеская верность подверглась страшному испытанию. В день своего пятидесятилетия Димочка получил в подарок корзину искусственных цветов с пылким любовным письмом от некой Клотильды, вспоминавшей счастливые дни взаимной страсти. Несчастный юбиляр клялся и божился, что никакой Клотильды он не знает. Какая такая Клотильда? Однако на следующий день от таинственной дарительницы последовал телефонный звонок. Она интересовалась, получен ли её подарок. Димочка был в ужасе, Галуся сурово молчала, а на столе безвкусные пенопластовые цветы свидетельствовали о коварстве и измене главы семьи. Галусе первой пришла мысль, что их кто-то разыграл. Но кто? Размышления бессонной ночи привели к выводу, что только наше семейство могло придумать подобную шутку. Пришлось сознаться, победило авторское честолюбие.
Несуразную флористическую корзину прислали из города Мукачево моему отцу в благодарность за написанное им в газету письмо от лица обиженной местными западноукраинскими властями старушки. Сигнал в центральную прессу возымел действие – старушку оставили в покое, а папа стал обладателем нелепых цветов, выбросить которые рука не поднималась. Решили их кому-нибудь передарить, желательно человеку с обострённым чувством прекрасного. Лучшей кандидатуры, чем изысканный книжный художник Лазурский, и придумать было невозможно. Любовное послание вымышленной Клотильды сочинялось всей семьёй. Мы сидели за обеденным столом и вдохновлялись созерцанием цветочной композиции, хихикая, выдумывали высокопарные признания томной провинциальной тётеньки с иностранным именем. Состояние наших душ полностью соответствовало настроению запорожцев с картины Репина, писавших письмо турецкому султану. Нам не хватало их живописности.
Ответным ходом семьи Лазурских стало появление в новогоднюю ночь старого шарманщика с попугаем и обезьянкой. Димочка был невероятно хорош в накладных усах, лихо заломленном берете и полумаске из прозрачного толстого целлулоида с нарисованными огромными глазами. «Глаза» и головные уборы были изготовлены и для помощников шарманщика. Мне досталась роль попугая, а Саше – обезьянки. Время от времени попугай выкрикивал: «Шар-р-р-ман-нн! Дур-р-ра-к!» А обезьянка подпрыгивала, почёсывалась, хватала гостей за одежду и по знаку хозяина вытаскивала из барабана свёрнутую бумажку с новогодним поздравлением – предсказанием одному из присутствующих. Оно зачитывалось вслух хорошо поставленным голосом Димочки-шарманщика. Представление сопровождалось истошными выкрикиваниями попугая: «Пр-р-э-э-крр-р-ас-но! Пр-р-р-э-э-лест-но!» – которые к середине ночи превратились в хриплое карканье вороны, разжившейся куском сыра.
В течение нескольких лет Лазурские снимали летом полдома по Савёловской железной дороге вблизи станции Шереметьевка, а соответственно и недалеко от аэропорта. К шуму самолётов привыкаешь так же быстро, как и к звукам поездов, а по ночам стальные птицы отдыхают. Дачные апартаменты состояли из двух комнатушек, сеней-прихожей с окном и застеклённой террасы-столовой-кухни с гостевым топчаном в углу, на котором я неоднократно и очень сладко спала.
