сама знаешь!..
все недосмотр!..
пошуршала.
ноги врозь!..
бежит мороз.
Выперр!..
уколачиваю?..
проросли!..
передернулась.
IV.
Ox, и труд!
Изломаешь все руки
уминать сырое теплое тело
в ящик от мыла,
кровь замывать!
По шесту зари
молотки стучат
звучат…
А Дунька тихонько
шильцом
да коготочком
шарит в ящике…
с половицы мыльцем
да паклицей
хлюпкую пакость стирает…
Соком в височках стучит:
– Я свово да милого
из могилы вырыла,
вырыла, обмыла
глянула – зарыла!.. –
Ох поскорее в подвал!
Потной
светлой лопатой
быстренько
глину рыхлит,
ящик сует
(Сквозь дверку
щель –
день
стань!)
Чулками
утоптывала,
нашептывая:
– Ах ты, милый мерин,
лезь
туда же
под бочку дышать!
Ох, не заперла двери…
Ктой-то шумит на дворе? –
(Ты бы свово милого
из могилы вырыла…
…Ты не должна любить друго
Ох, не должна!
Ты мертвяку тяжелым словом
обручена…
Выручу, обмою,
Погляжу, зарою…
Ну, каков ты милый стал,
неужели с тела спал?..
Долго спал –
спи, спи, спи!..)
Заступом глухо застукивала
Дунька топтала –
утаптывала:
– Семеро тут
Восьмого ждут
туп
туп
туп!..
Лопатой глухо
Дунька
пристукивала:
(Стеклышком ясь,
светышком
в камень
дзень
день!)
– Ох, не очкнись!
Теплый тулуп
Мягок не груб
Меня не забудь –
бут, бут, бут! –
Любовников семеро тут
Восьмого мужа ждут!
(Зубами стук, стук!..)
Труп
туп
туп! –
И опять заскакала,
заегозила
утоптывая…
Расплетается
коса рассыпчатая.
Ух, и тошно плясать,
коли-ежели знать
под ногой кто лежит
глиной давится!..
В зябкий рассвет
пошатнулась скрипучая дверь –
Дунька
в ледышку,
в мел!
Проявился девятый
Гришка – муркун
кому – обещалась,
кого зазвала.
– Ага, топочешь!
Чего топочешь?
Свежую рыхлядь затаптываешь?
– Ох, Гришка,
в душу кольнуло –
ты отколь?
– Одиночкой в подвале,
а дом пустой,
бурчит корыто на полу…
жена моя прочу-у-яла!
уже по соседям
ищут тебя! –
Дунька шопотком:
– Ты не знал?
люблю скакать
по ночам,
а тут потьма,
холодок
(щип коготком –
ага,
ржавый топор!)
– А ты, Гришенька,
что так скоро?
Я ведь сказала –
в одиннадцать!
Гришка глазом порск:
– Нет, ты скажи;
отчего у тебя платок в грязи? –
– Что «скажи» да «скажи»!
Не будь дурачком,
золотенький, –
жалею тебя!
Мое сердце не сарай
на запоре не держу.
Ах, мне запрету нет,
я все расскажу.
Милый… дурачок…
лучше не спра-а-шивай! –
Гришка глянул в упор:
– Убивица,
стерва!
Ищут тебя…
где мужья? –
Платок с клубничкой крапинкой
тянет на себя.
Рубиха,
слабея,
смеется,
топор стяжелел
скользит за спиной.
Искосью Дунька к парню
прикланивается
– Кто мне говорил:
не руби, не губи
супружника.
Ты меня вразумлял…
пойдем, Гришенька…
тут плесенью тянет,
пойдем наверх!.. –
Но как град,
пулемет,
тарабанит в дверь
Гришкина жена, – вопит:
– Где мой муж?
где Гриша?
живой-ли ты? –
Дунька дверь приоткрыла,
в щель косноязычит:
Не бойся, голубушка,
не пришитый,
здесь он, твой Гришенька!
А мой дурень запакован в ящик
киснет! –
– Что ты несешь!
Гришка, где ты?
В каком ящике? –
– Отстань, не вяжись!
Зздесь я, здесь!
На бочке сижу! –
Даша расшатнулась:
– Ох, окаянная,
порешила его!
Ой, ратуйте! –
Дробью по ступенькам
вдарила во двор.
Дунька к бочке прижалась,
рот рыбьим
душным хватком:
– Кто довел, Гришенька?
Успокой меня,
Только скажи – не ты?
Я лягавых не боюсь,
только бы не через тебя,
Гришенька!
Ноги не держат меня окаянную,
всю то жизнь трясухою,
над каждым маячила
мачихой,
скрытцею в пальцы
плакала… –
Дунька осела
вся пустырьем…
…Круги по болоту…
Замутилась кругом
народищем
улица вздулась…
Свистки, словно соловьи
предсмертные,
по всему переулку
раздробляются…
V.
