В 1880 году он поступил в Академию художеств, и с тех пор творчество затмило для него все. Врубель как одержимый рисовал по 12–14 часов в сутки. Сестре он писал: «…я до того был занят работою, что чуть не вошел в Академии в пословицу. Если не работал, то думал о работе… интерес и умение в непрерывности работы настолько выросли, что заставили меня окончательно забыть все постороннее: ничего не зарабатывая, жил, „как птица даром божьей пищи“, не смущало меня являться в общество в засаленном пиджаке, не огорчала по целым месяцам тянувшаяся сухотка в кармане…» В письмах он иногда просит выслать немного денег, хотя бы «на поправку сапог, ибо на моих было столько же глубоких ран, сколько на Цезаре в день сражения его с сенаторами».
Его родные постоянно жаловались на то, что «всецелое отдание искусству делает его жизнь более тяжелой, чем она есть». Но Врубель продолжал жить в нищете, перебиваясь случайными заработками, и без конца рисовал странные картины, которые почти никому не были нужны. Год за годом его отец в дошедших до нас письмах не уставал сетовать на незавидную участь сына: «Больно, горько до слез… мне было все это видеть. Ведь столько блестящих надежд!.. Ведь уже 30 лет. И что же? До сих пор… ни имени… ни выдающихся по таланту работ и ничего в кармане… Слава еще богу… что Миша верит в свой талант и твердо надеется на будущность». Кажется, что Врубель очень изменился, что «никто не узнал бы в нем прежнего Мишу, любящего по-модному одеться». В воспоминаниях знакомых он в свои лучшие дни представал как «изящный, гладко причесанный нарядный человек», которому нравилось беседовать «о модах, перчатках, духах» и который терпеть не мог мятых или запачканных манжет. Врубель, по воспоминаниям К. А. Коровина, мог час причесываться перед зеркалом и тщательно полировал ногти. Только ради искусства этот франт готов был ходить в засаленном пиджаке и вытертых панталонах. Большинство современников подчеркивают и другую крайность, поражавшую многих: Михаил Александрович не любил и не ценил своих работ настолько, что ему ничего не стоило изорвать свое произведение или закрасить его, чтобы написать поверх что-то новое. Ничуть не жалея, он продавал их за бесценок или бросал незавершенными. Кто знает, сколько замечательных картин Врубеля так и не дошли до нас, уничтоженные им самим. Известно, например, что он без сожаления замазал изображение Богоматери, восхитившее самого В. М. Васнецова, а одно из своих прекраснейших произведений «Пан» написал на том же холсте, где чуть ранее был почти законченный портрет Н. И. Забелы-Врубель, жены художника. Подобное поведение истолковывали по-разному, кто-то говорил о странностях характера и влюбленности в сам процесс, а не в результат; кто-то — о том, что его затравили критики и потому он ощущал бесполезность своего творчества.
«Это была эпоха, когда эстетствующее мещанство издевалось над „непонятными“ произведениями Врубеля», — утверждал А. Я. Головин. И действительно, противники нового стиля встречались куда чаще, чем поклонники. Даже Врубель, мягкий и воспитанный человек, иногда просто не мог сдержаться, довольно жестко отзываясь на выпады в свой адрес.
Все же, несмотря на нападки, его мастерство ни в чем не уступало, а чаще превосходило мастерство «ложноклассиков». Н. А. Прахов, сын известного искусствоведа и историка А. В. Прахова, писал в своих воспоминаниях: «В венецианском альбоме Врубеля портрет С. И. Мамонтова акварелью без карандаша начат прямо со складок жилета. Лица нет, но кто знал позировавшего, скажет сразу: „Это Савва Иванович“. Под карандашом и кистью этого большого мастера — вещи говорили». И он стал подлинным мастером, хотя в Академии художеств так и не доучился. В 1884 году по приглашению того самого А. В. Прахова Врубель уехал в Киев, чтобы работать над росписями Кирилловской церкви и иконостасом, а также над реставрацией купола Софийского собора. В киевский период своего творчества (1884–1889) он изучал искусство Византии, писал иконы, расписывал вместе с Васнецовым Владимирский собор. Но эскизы его росписей на евангельские темы жюри не приняло, они оказались слишком далеки от канона. А сам Врубель с 1885 года увлекся темой вообще слишком далекой от базовых христианских ценностей: на его картинах ожил образ Демона, который не покидал художника почти до конца его жизни. В 1886 году отец Врубеля писал: «Миша… говорит, что Демон — это дух, соединяющий в себе мужской и женский облик. Дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, но при всем том дух властный… величавый… Тем не менее Миша предан своему Демону… всем своим существом, доволен тем, что он видит на полотне… и верит, что Демон составит ему имя». Врубель утверждал, что его религия — это искусство. В московский период творчества (1889–1904) он сблизился с Абрамцевским художественным кружком, находившимся под покровительством Саввы Мамонтова, и в этот же период появились его шедевры: «Демон (сидящий)», «Пан», «Царевна-Лебедь», «Сирень», «К ночи» и другие. Пора ученичества осталась в прошлом. Повстречавшись в Абрамцеве со своим наставником И. Е. Репиным, Врубель неожиданно обратился к нему со словами: «А вы, Илья Ефимович, рисовать не умеете». — «Да? Что ж, все может быть…» — отвечал Репин.
М. А. Врубель. Демон сидящий. 1890
М. А. Врубель. Демон поверженный. 1902
М. А. Врубель. Царевна-Лебедь. 1900
М. А. Врубель. Портрет С. И. Мамонтова. 1897
Всеобщего признания произведения Врубеля по-прежнему не находили: два декоративных панно «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович», которые он создал в 1896 году для Всероссийской художественно-промышленной выставки в Нижнем Новгороде, со скандалом забраковали. Врубель писал сестре: «Академия воздвигла на меня настоящую травлю; так что я все время слышал за спиной шиканье». А с 1898 года близкие заметили резкую перемену в характере художника («появилась раздражительность, нетерпимость, высокомерное отношение ко всякому отзыву общества»); вначале ее восприняли как реакцию оскорбленного самолюбия. Но вскоре стало ясно, что у Врубеля развивается душевная болезнь, и одновременно с этим еще сильнее стала его одержимость образом Демона. В 1902 году он создал картину «Демон поверженный» для выставки «Мира искусства» в Петербурге, работая по 15–20 часов в сутки и продолжая переписывать ее на самой выставке. С этого момента душевная болезнь подкосила художника. Остаток жизни он провел в психиатрических клиниках и продолжал рисовать до тех пор, пока в 1906 году его не поразила слепота. «И странное дело, — вспоминает Н. Н. Ге, — сумасшедшему Врубелю все, больше, чем никогда, поверили, что он гений, и его произведениями стали восхищаться люди, которые прежде не признавали его». Он был «ужасно возбужден» и постоянно рассказывал «о своей гениальности и силе, о своем влиянии на всех». Но его творчество оставалось по-прежнему прекрасным. Ф. А. Усольцев, психиатр, лечивший художника, писал: «Часто приходится слышать, что творчество Врубеля — больное творчество. Я долго и внимательно изучал Врубеля, и я считаю, что его творчество не только вполне нормально, но так могуче и прочно, что даже ужасная болезнь не могла его разрушить».
Похожую мысль высказал и Брюсов, чей портрет стал последней картиной художника: «Творческая сила пережила в нем все. Человек умирал, разрушался, мастер — продолжал жить». Он же утверждал, что слышал от Врубеля такие слова: «Это он (Врубель разумел дьявола), он делает с моими картинами. Ему дана власть за то, что я, не будучи достоин, писал богоматерь и Христа. Он все мои картины исказил…» Доподлинно неизвестно, всерьез ли тогда говорил художник или просто бредил: вскоре, в 1910 году, его не стало. Михаил Врубель умер в лечебнице, а его гроб несли в том числе и его вчерашние гонители, потому что новое — как всегда — победило: направления, предвосхищенные гением Врубеля, продолжали успешно развиваться. На дворе был XX век…
Василий Поленов: притяжение Востока
(Александр Чернышев)
Писать о картинах сложно — они сами за себя говорят, и гораздо выразительнее. Но порой, чтобы помочь их восприятию, нужно обрисовать исторический контекст и те события, которые сопровождают их появление.
Имя Василия Дмитриевича Поленова, без сомнения, известно подавляющему числу россиян. Но в то же время сказать о нем что-нибудь конкретное и назвать хоть одну картину — кроме, конечно же, «Московского дворика» — многие затруднятся. Между тем он создал за свою жизнь множество первоклассных полотен, которые украшают многие собрания, и удостоился персонального зала в Третьяковке.
Василий Поленов родился в дворянской семье, аристократической в изначальном смысле этого слова, с глубокими традициями. Практически все представители нескольких поколений Поленовых до Василия Дмитриевича оставили свой след в русской художественной истории. Так, его прадедом был знаменитый архитектор XVIII в. Н. А. Львов, а отец, Дмитрий Васильевич, был известным историком и археологом. И сейчас любой посетитель Поленово, которое по справедливости заслуживает отдельной статьи, может видеть в комнате, где висят портреты разных представителей рода, два шкафа с выставленными в них древнеегипетскими и древнегреческими произведениями. Возможно, это отчасти объясняет то притяжение к Востоку, которое Василий Поленов испытывал всю жизнь.
