Ознакомительная версия.
Александра Коллонтай и Клара Цеткин на 2-й Международной социалистической женской конференции. Копенгаген, 1910 г.
Теперь, когда революция в России одержала верх и укрепилась, когда атмосфера революционной схватки перестала поглощать человека целиком и без остатка, нежнокрылый Эрос, загнанный временно в терновник пренебрежения снова начинает предъявлять свои права. Он хмурится на осмелевший бескрылый Эрос – инстинкт воспроизводства, не прикрашенный чарами любви. Бескрылый Эрос перестает удовлетворять душевным запросам. Скапливается избыточная душевная энергия, которую современные люди, даже представители трудового класса, еще не умеют приложить к духовной и душевной жизни коллектива. Эта избыточная энергия души ищет приложения в любовных переживаниях. Многострунная лира пестрокрылого божка любви покрывает однострунный голос бескрылого Эроса… Женщина и мужчина сейчас не только «сходятся», не только завязывают скоропреходящую связь для утоления полового инстинкта, как это чаще всего было в годы революции, но и начинают снова переживать «любовные романы», познавая все муки любви, всю окрыленность счастья взаимной влюбленности.
В жизни Советской республики, несомненно, сказывается сдвиг к росту душевных и духовных запросов, стремление к знанию, увлечение научными вопросами, искусством, театром. Этот сдвиг в сторону претворения, в обстановке Советской республики, духовных богатств человечества неизбежно охватывает и сферу любовных переживаний. Пробуждается интерес к психологии пола, к загадке любви. Каждый в той или иной мере соприкасается с этой стороной жизни. С удивлением замечаешь в руках ответственных работников, которые в прошлые годы читали только передовицы «Правды», протоколы и отчеты, – книжечки беллетристического свойства, где воспевается «крылатый Эрос»…
Что это? Реакция? Симптом начавшегося упадка революционного творчества? Ничего подобного. Пора отделаться от лицемерия буржуазного мышления. Пора открыто признать, что любовь – не только властный фактор природы, биологическая сила, но и фактор социальный. Любовь – глубоко социальная по своей сути эмоция. На всех ступенях человеческого развития, правда в различных формах и видах, любовь входила как необходимая составная часть в духовной культуре данного общества. Даже буржуазия, признавая любовь «делом приватным», на самом деле умела моральными нормами направлять любовь по руслу, которое обеспечивало ее классовые интересы. В еще большей степени должна идеология рабочего класса учесть значение любовных эмоций (чувствований) как фактора, который может быть направлен (как и всякое другое психосоциальное явление) на пользу коллектива. Что любовь вовсе не есть явление «приватное», дело только двух любящих «сердец», что в любви заключается ценное для коллектива связующее начало, – видно из того, что на всех ступенях своего исторического развития человечество устанавливало нормы (правила), определявшие: при каких условиях и когда любовь «законна» (т. е. отвечает интересам данного коллектива) и когда она «греховна», преступна (т. е. противоречит задачам данного общества)?
* * *
II. Историческая справка.
С самых ранних ступеней своего социального бытия человечество начало регулировать не только половое общение, но и самую любовь.
В родовом быте мораль возводила в высшую добродетель любовь, определяемую кровным родством. В те времена род и племя неодобрительно отнеслись бы к женщине, которая стала бы жертвовать собою ради любимого мужа и, наоборот, возводила в добродетель чувства братской или сестринской привязанности. Антигона, по сказанию древних греков, рискуя жизнью, хоронит тела своих погибших братьев, что делает ее, в глазах современников, героиней. Современное буржуазное общество на такой поступок со стороны сестры (не жены) посмотрела бы только как «на курьез».
Во времена господства племенного начала и создания первобытных зачатков государственности формой любви, вызывавшей наибольшее почитание, являлась дружба между двумя соплеменниками. В те века слабому социальному коллективу, только что вышедшему из стадии кровнородового быта, крайне важно было сцепить, связать между собою своих сочленов духовно-душевными узами. Наиболее подходящим душевным переживанием являлась для этой цели не любовь между полами, а любовь-дружба. Интересы коллектива того времени требовали роста и накопления в человечестве душевно-духовных скреп не между брачной парой, а между соплеменниками, организаторами и защитниками племени и государства (конечно, мужчинами; о дружбе женщин в те времена не было и речи – она не являлась социально-бытовым фактором). Любовь «дружбы» воспевали, ее ставили выше, чем любовь супругов. Кастор и Поллукс прославились не своими подвигами перед отечеством, а своей верностью друг другу и непоколебимой дружбой. «Дружба» (или ее видимость) заставляла любящего свою жену супруга уступать ее для брачного ложа любимому другу или гостю, с которым надо было завязать «дружбу».
Дружба, «верность другу по гроб» возводилась в античном мире в число гражданских добродетелей. Любовь же в современном смысле слова не играла роли и почти не привлекала к себе внимания ни поэтов, ни драматургов того времени. Господствующая в то время идеология относила любовь к числу узколичных переживаний, с которыми общество не считалось; брак в то время строился на началах рассудка, не любви. Любви отводилось место лишь наряду с другими забавами; это была роскошь, которую мог себе позволить гражданин, выполнивший все свои обязанности по отношению к государству. «Уменье любить», свойство, ценимое буржуазной идеологией, если только любовь не выходит за рамки буржуазной морали, древнеязыческим миром не принималось в расчет при определении «добродетелей» и качеств человека. В древности ценилось лишь чувство дружбы. Человек, который шел на подвиги, рисковал собою ради друга, почитался героем, и поступок его определенно относился к числу «моральных добродетелей». Наоборот, человек, рисковавший собою ради любимой женщины, вызывал лишь осуждение, даже презрение. О любви Париса к прекрасной Елене повлекшей за собою Троянскую войну, говорилось в преданиях как о заблуждении, следствием которого явилось всеобщее несчастье.
Мораль античного мира не возводила в пример, достойный подражания, даже любовь, вдохновлявшую на подвиги, что имело место в период феодализма. Античный мир усматривал только в дружбе эмоцию, чувствования, которое скрепляло соплеменников душевными узами, создавало большую устойчивость еще слабого тогда общественного организма. Напротив, на последующих ступенях культуры дружба перестает считаться моральной добродетелью. В буржуазном обществе, построенном на началах индивидуализма и бешеной конкуренции и соревновании, дружбе как моральному фактору не было места. Век капитализма рассматривает дружбу как проявления «сентиментализма» и совершение ненужной, вредной для буржуазно-классовых задач слабости и духа.
Дружба становится объектом насмешек. Кастор и Поллукс в современном Нью-Йорке или лондонском Сити вызвали бы лишь снисходительную усмешку. Не признавало и феодальное общество чувство дружбы как свойство, которое следует воспитывать и поощрять в людях.
* * *
Феодальное господство держалось на строгом соблюдении интересов знатной фамилии, рода. Добродетели определялись не столько взаимными отношениями членов тогдашнего общества, сколько обязанностями члена рода к роду и его традициям. Брак всецело определялся интересами семьи, и юноша (девушка вообще воли не имела), выбиравший себе жену вопреки этим интересам, подвергался строгому осуждению. Во времена феодализма не полагалось ставить личное чувство, личное влечение выше интересов народа, кто так поступал, являлся «грешником». По понятиям феодального общества, любовь и брак вовсе не должны были совпадать.
Тем не менее, именно в века феодализма самое чувство любви между полами вовсе не было в загоне, наоборот, оно впервые в истории человечества получило известное право гражданства. На первый взгляд кажется странным, что любовь получила признание именно в века суровейшего аскетизма, грубых и жестоких нравов, в века насилия и власти захватного права. Но если ближе приглядеться к причинам, вызвавшим признание любви как социально-законного и даже желательного явления, то станет ясно, чем такое признание определялось.
Любовь – в известных случаях и при известных обстоятельствах – может явиться двигателем, толкающим влюбленного человека на ряд поступков, на которые он был бы не способен при ином, менее повешенном и подъемном душевном состоянии. Между тем рыцарство требовало от каждого своего сочлена высоких и притом чисто личных доблестей в области военного дела; бесстрашия, храбрости, выносливости и т. д. Битвы в те века решались не столько организацией войска, сколько индивидуальными качествами ее участников. Рыцарь, влюбленный в недоступную «даму сердца», легче совершал «чудеса храбрости», легче побеждал в единоборствах, легче жертвовал жизнью во имя прекрасной дамы. Влюбленного рыцаря толкало стремление «отличиться», чтобы этим способом снискать расположение своей возлюбленной.
Ознакомительная версия.
