Мать не была бездельницей. Домашнее хозяйство было на ней целиком. Она готовила прекрасно, обстирывала нас, шила платья себе, Люпине и мне, очень хорошо вышивала. Стирка... Большая стирка была форменным катаклизмом, вся квартира была потом завешена сохнущими простынями и прочим бельем. Мать всегда устраивала именины и другие праздники не только нам, но и всей родне. Но при этом соблюдалось одно условие: из дому она не выходила, все, что необходимо было для этого сделать вне дома, делали другие.
( Хотелось бы еще немного повспоминать о школе и учителях...)
Хотелось бы еще немного повспоминать о школе и учителях. Самой гениальной и самой ужасной была учительница истории, уже упомянутая мною Гизелла Гебертова. Сразу признаюсь, именно ее вывела я в образе учительницы в «Жизнь как жизнь», и описанные в этом романе перипетии в самом деле я переживала в дни моей ранней юности.
Учениц Гизелла доводила до сумасшествия, мы панически боялись ее. И в то же время всем классом издавали единодушный стон, когда раздавался звонок, означавший окончание ее урока. Как она рассказывала! Слушать ее мы могли целыми часами. А то обстоятельство, что не все из нас отлично знали историю, объясняется лишь нашим паническим страхом перед ней. А страх она могла наводить! Хуже всего, что она требовала отвечать ей правильным польским языком, безжалостно исправляя наши неправильные словечки, а главное, пытаясь искоренить в нас словечко-паразит «wiкc».
Несчастная жертва, вызванная Гизеллой отвечать, вставала и начинала:
– Значит...
– Неправильно начинать фразу со слова «значит», – перебивала ее ужасная Гизелла. – Отвечай правильно.
Несчастная молчала, собиралась с духом и начинала:
– Значит...
– Нет, начни снова.
Ученица изо всех сил пыталась ответить правильно и отчаянно бросала:
– Значит...
– Послушай, если уж ты не можешь обойтись без этого «значит», произнеси его про себя, а вслух начинай фразу с ответа.
Жертва пыталась сообразить, как бы это сделать, лицо ее прояснялось, мы поняли – сообразила! И радостно произносила:
– Значит...
И еще одна ужасная привычка была у нашей Гизеллы. Когда ученица не могла ответить, учительница холодно советовала:
– Спроси у кого-нибудь из подруг.
Надо было видеть отчаянный взгляд несчастной, всполошенно скользящий по лицам одноклассниц. Кого избрать жертвой? Редко когда ей посылался ответный сигнал: «Знаю, спроси меня». Чаще всего в ответ посылался такой же молящий взгляд: «Только не меня!» В конце концов избиралась или врагиня или та негодяйка, которая в подобной ситуации избирала вызванную отвечать.
Вот так как-то Янка подложила мне свинью. По истории у меня была пятерка, я всегда любила этот предмет, много читала и теоретически должна была знать историю. Но ведь память человека – штука ненадежная и подводит именно тогда, когда на нее рассчитываешь. Вызвала Гизелла, значит, Янку отвечать и потребовала от нее назвать причины, вызвавшие ноябрьское восстание (1830—1831 гг.). Янка в принципе уже тогда девятнадцатый век знала хорошо, но холерная Гизелла, услышав от нее, что одной из причин стало недопущение в Думу двух польских депутатов, велела уточнить, кого именно.
– Не помню, – жалобно ответила Янка.
– Спроси подругу, – безжалостно посоветовала учительница.
Закрыв по своему обыкновению глаза, Янка дрожащим голосом произнесла мою фамилию. С места я поднималась как можно медленнее, лихорадочно пытаясь припомнить, кого же именно тогда не допустили в Думу, и мысленно желая ближайшей подруге лопнуть на месте, провалиться сквозь землю и прочих благ. Что же касается депутатов, мне смутно помнилось, что они вроде бы были какими-то родственниками, наверное отец и сын, и, кажется, их фамилия начиналась на букву "п". Милосердное Провидение уберегло меня от высказывания вслух этого предположения.
Помолчав, я глухо произнесла:
– Не помню я их фамилий.
Долго смотрела на меня пани Гебертова.
– Это были братья Немоевские, – сказала она наконец так, что голос ее до сих пор звучит у меня в ушах. Осуждение, прозвучавшее в нем, буквально вдавило меня в щели пола.
А потом, тоже помолчав, добавила:
– Я ошиблась в тебе...
Езус-Мария! Хуже уже ничего не может быть. Не знаю, как я досидела до конца урока. В душе бушевал вулкан, к горлу подступала тошнота.
Как только за садисткой-историчкой закрылась дверь, я набросилась на любимую подругу.
– Свинья! – яростно трясла я ее за плечо. – Как тебе такое в башку втемяшилось?!
– Да отстань, да отвяжись, да послушай, я уже не могла! – слабо отбивалась от меня Янка, все еще вся красная, размахивая руками, как ветряная мельница. – Она смотрела на меня и смотрела, и я уже просто не могла этого вынести, все, что угодно, только пусть хоть на минутку перестанет смотреть этим ужасным взглядом! Пусть смотрит куда-нибудь в другое место!
Такое я была в состоянии понять.
– Но почему ты выбрала именно меня?!
– Так я думала, ты знаешь. А впрочем, наверное, я ничего не думала...
Долго не могла я простить ей этой выходки, ибо пятерка по истории, утраченная из-за братьев Немоевских, мне дорого обошлась. Холерная Гизелла привязалась ко мне, как не знаю кто, принялась спрашивать на каждом уроке, причем не отвечать домашнее задание, а просто задавала вопросы какие придется, гоняла по всей истории, и пятерки в четверти мне так и не удалось получить.
Математика в объеме средней школы была для меня простой и легкой, историю я любила, польский не представлял никаких трудностей, географией занималась с удовольствием, основы философии одолела, а вот с физикой пришлось помучиться. Не любила я ее – в конце концов, имела я право чего-то не любить? Преподавала физику очень некрасивая, но добрая и симпатичная учительница, свой предмет она знала прекрасно, и уроки ее были интересными, но до меня физика просто не доходила. У Янки отношение к физике было еще хуже, и причиной этого стала замкнутая электрическая цепь. Физичка велела всем ученицам взяться за руки. Янку тоже включили в цепь, хотя она и не осознавала, что происходит. О чем-то задумалась, глядя в окно, а учительница пустила слабый электрический ток. Это я так думаю, что слабый, ибо никому из нас ничего плохого не сделал, лишь Янка с ужасным криком подскочила на месте и вырвала руки, одну из которых сжимала я, а другую соседка по парте.
– Как же так можно! – вся в слезах выкрикнула Янка, смертельно испуганная и предельно возмущенная. – Током живого человека!!!
Бедная учительница от неожиданности смутилась и даже принялась извиняться, мы же чуть не померли со смеху.
Совершенно невероятным парадоксом стала для меня пятерка по физике. Получила я ее по чистой случайности, в течение года меня редко вызывали к доске, а под конец велели изобразить на доске строение атома. Никакого труда не представляло нарисовать ядро и болтающиеся вокруг него то ли нейтроны, то ли еще какую гадость. Больше вопросов мне не задавали и поставили пятерку, а я не стала возражать.
Химией мне никогда не удалось овладеть. Изучать мы стали ее в предпоследнем классе гимназии. Придя к нам в класс в первый раз, химичка заявила, что ей впервые придется работать в школе, до сих пор она имела дело только со студентами высших учебных заведений, она привыкла читать лекции в вузах, а не давать уроки в школах, и вообще она пишет диссертацию. Нами ей пришлось заниматься по необходимости, но она не намерена тратить на нас свои душевные силы, поскольку наша гимназия с гуманитарным уклоном, нужна нам химия как рыбе зонтик. Мы охотно согласились с ней, вот почему в памяти от всей химии осталось только Н2О и SiO2, вода и песок, относительно кухонной соли у меня уже сомнения...
Откуда у меня появились знания о всяких там рычагах, теплопроводности, давлении и силе тяжести – понятия не имею. Может, все-таки из школы, но запечатлелись как-то сами по себе, без моего сознательного участия.
В отношениях со школой мне была предоставлена родителями полная свобода. Если хотела, могла не ходить в школу, отец подписывал дневник, не вникая в его содержание, а иногда я подписывала за него, чтобы лишний раз не утруждать.
– Папа, – говорила я потом, – вчера я расписалась за тебя, так что имей в виду.
Этой свободой я не злоупотребляла, ибо она автоматически превращалась в ответственность, накладывая определенные обязанности, приучала отвечать за свои поступки. Ну, ладно, не пойду в школу, не сделаю уроков, ведь потом все равно никто их за меня не сделает, мне же будет хуже.
Не думайте, что я была примерной ученицей, этаким ангелом во плоти. Боюсь, это я подала идею прогулять всем классом занятия в погожий весенний день, первый солнечный той весны. Преподаватели почувствовали, что мы что-то замышляем, и поджидали нас на лестнице. Класс наш находился на третьем этаже. Я предложила выбросить ранцы в окно, а самим спуститься по лестнице с пустыми руками. Пальто мы тоже повыбрасывали в окна, не торопясь поодиночке сошли вниз и раздетые выскочили на улицу. Потом моментально расхватали свои вещи и, не одеваясь, помчались в парк. Классной руководительнице удалось схватить лишь последнюю ученицу, но та вывернулась из крепких пальцев педагога и догнала нас. Разумеется, потом вызвали родителей, но мы знали, что весь класс не исключат, а четверку по поведению сообща сумели пережить.
