Хотя, возможно, он этого тоже не говорил.
* * *
В Канадзаву гости и Джимми отправляются утренним самолетом. А старые индейцы — Кот, Каневский и я — выезжают по хайвэю заранее в ночь: аппаратуру и инструменты решено перевозить по земле.
Состыковка происходит поутру в экстремальных условиях: уже на подъезде к отелю в центре города непостижимым образом прокалываем колесо. Японцы в этих случаях говорят: хорошая примета, в любви повезет. Дай-то бог.
Привинчиваем запаску и, пока гости приобщаются к театру Кабуки, перевозим аппараты в клуб.
На первый взгляд заведение уютное, но совсем небольшое.
— И что, сюда действительно втиснется семьдесят человек? — уточняю у хозяина, человека лет пятидесяти, с добрым лицом, длинными пальцами и внимательными глазами.
— Запросто! — мягко улыбается Хирага-сан. — Было дело, и до ста размещали… Ведь ничего, если рассядутся и по краю сцены?
— Да, по-моему, ради бога, — пожимаю плечами я.
До концерта еще часа три. После обеда заведение пустует. Выгружаем аппаратуру на сцену, и больше заняться пока нечем. Кот, прокрутивший всю ночь баранку, откидывается на креслах в углу. Каневский в вечных поисках душевного покоя убредает изучать окрестности. А я пью пиво, болтаю с хозяином — и не устаю поражаться тому, как теснее и забавней становится мир вокруг.
Судите сами.
Тридцать лет назад этот клуб был назван «Моккирия» — в честь героини одноименной манги весьма скандального содержания (что-то о потере девственности в школьном возрасте).
В 78-м году в «Моккирии» выступал Том Уэйтс, а потом и другие музыканты от фирмы «Asylum», с которой у хозяина давние связи: друзья-эмигранты укатили в Штаты и устроились туда на работу.
Джимми Брайан, проработав в Канадзаве несколько лет, благодаря всей этой музыке тесно сдружился с «Моккирией». И здесь же познакомился со своей будущей русской женой — моей однокашницей Иркой. А брат Ирки — поэт и музыкант Сашка Дёмин — самурай зауральского андерграунда 80-х и 90-х. Приморский Боб Дилан, на чьих маргинальных блюзах прошло все мое студенчество. И уж он-то вместе с сестренкой подсадил Джимми на песни Бэйгэй.
А Бэйгэй теперь мало того что поет в этой самой «Моккирии», так еще и сам задумал мангу японскую выпускать…
В общем, все рыбы — в одном аквариуме. Чудеса да и только.
— «Куань одиннадцатой степени» начинает ввинчиваться в задницу. Даю отсчет: семь, шесть, пять, четыре, три…
У Кейса возникло странное чувство, будто он сидит в пилотском кресле очень маленького самолета. Черная поверхность перед ним неожиданно замерцала и воспроизвела превосходную имитацию клавиш его же собственной деки.
— Два — и пинок в жо…
Первым из гипнотических чар театра Кабуки вырывается Боря Рубекин. Приезжает на такси, влетает в клуб — и ну монтировать свои железяки, между делом болтая со мной.
Так я узнаю, что клавишник «Аквариума» фортепьянам нигде специально не обучался, и по образованию вообще-то глубокий технарь.
— Музыка сама собой пришла, с детства понемножку. А так я по цепям, по цепям все больше… Вот «нарезочки» очень люблю.
— Нарезочки?
«Нарезочка», по-рубекински, — это длинная музыкальная фраза или пучок эффектов, втиснутые волей программиста в одну-единственную клавишу.
— Ну вот, смотри…
«Мастер цепей» небрежно тычет куда-то мизинцем. Ровно один раз — и по всей «Моккирии» раскатывается хорошо знакомый пятисекундный гитарный запил из «Никотина».
— Очень удобно! Если хочешь, покажу потом, как это делается… Ну а теперь ты побренчи чего-нибудь, а я из зала звук послушаю.
И вот я забираюсь за штурвал этого двухпалубного звездолета. Ничего, уютно… Беру случайный аккорд. Пол подо мною тяжко вздыхает, деревянные стены заведения выгибаются и лишь секунд через пять принимают прежний вид. В какую клавишу тут «врезаны» трубы Судного Дня, какой кнопкой отслеживается местонахождение Усамы бен Ладена — одному Аллаху известно. А потому я осторожно, стараясь не задеть ничего лишнего, набрасываю что-то несложное из Леграна — сперва в режиме пианино, потом на органе. И с нарастающим ужасом осознаю: передо мной — устройство для безоперационного вмешательства в подсознание и души миллионов невинных людей. Проводник Слова Джа в пальцах мастера — и страшное оружие в руках дилетанта…
— Ну, в общем, нормально, спасибо, — отпускает меня на волю Старший Пилот.
Перевожу дух и отползаю обратно к пиву.
От греха подальше.
Клуб «Моккирия» за час до концерта. Канадзава, апрель 2004 г.
* * *
И вот тут наконец — за полтора часа до концерта! — тревожная новость выплывает, как морской змей из пучин Провидения.
— А японских зрителей много придет? — интересуюсь у Хираги-сана.
— Да больше половины, — безмятежно отвечает хозяин, протирая стаканы. — Процентов семьдесят наверняка…
Семьдесят?!
У меня холодеет спина. Значит, языковой контакт сползает к нулю. Брать публику всем остальным? Чем именно? Нет, я, конечно, догадываюсь, но…
— Вот, Боря, — перевожу я озабоченно. — Такие дела.
— Я понял, — кивает Боря, спокойный, как холодильник «Тосиба».
— Ну то есть придется как-нибудь не словами, ты по-нима…
— Нет проблем! — улыбается он и начинает саундчек.
* * *
Кейс удивленно уставился на пилота.
— Я отказываюсь понимать вас, ребята, — пробормотал он.
— Я тоже не понимаю тебя, друга, — улыбнулся сионит, кивая в ритме даба. — Но все мы — и ты, и я — должны жить во имя любви Джа.
Кейс подключился и скользнул в Матрицу.
Он сделал их за первые три-четыре песни.
Именно столько времени вежливый японский слушатель искренне пытался уразуметь, что же именно ему впаривают за его кровные пять тысяч иен (= полсотни баксов) и не менее кровный воскресный вечер.
Нелегко сегодня японскому слушателю. Куда сложнее, чем нам. Мураками в «Дэнсе» назвал такую болезнь «сверхрафинированным потреблением». Когда за свои деньги ты можешь достать Почти Всё, причем — самого лучшего качества, а потому тебя крайне мало чем можно еще удивить. Когда токийские домохозяйки устраивают демонстрации протеста под лозунгом «Не хотим ваших навороченных программ, дайте нам стиральную машину с одной-единственной кнопкой Вкыл-Выкл». И когда с самой проблемой достижения кайфа уже не разбираются в иных терминах, кроме «когда» и «за сколько».
Так вот.
Уже за первые три-четыре песни Боря умудрился совершенно наглядно показать японскому потребителю, что не все на свете товар. Телом, голосом, руками, лицом — чем угодно. Очень аккуратно, заботливо, по-японски качественно ввинчивая в сознание людей простое и великое чувство, к которому мы все подсознательно стремимся, но во всей этой суете так часто забываем, что это и как с этим обращаться.
Он просто весь превратился в голос. В музыку, которую можно увидеть глазами. В том числе и слова. И это был самый качественный «BG-live» из всех, что я когда-либо наблюдал.
Бывал я и на концертах японского «роккунрору». Самая большая его беда пока в том, что на подобных шоу не отпускает странное чувство: эти люди очень усердно работают, чтобы мы отдохнули. Спасибо за усердие…
А вот на концертах БГ «оскомины от усердия» не возникает. Здесь просто все организовано по-другому. «На уровне консерватории».
В японских терминах подобные вещи выражаются через призму «Ги» — японского понятия долга. Которое в свою очередь раскладывается на два полюса: «Гиму» и «Гири». Долг по обязанности — и долг от внутреннего понимания зачем.
Вот как выглядит японский Кайф как бессознательная необходимость: Что вписывать в правый нижний угол — каждый решает для себя сам. Результаты, соответственно, тоже разные.
Может, оттого мне кажется куда естественнее совмещать в себе «гиму» и «гири» через песни Гребенщикова, нежели на корпоративных митингах или по телепризывам к сплочению нации?
Да и какую таблетку глотать — красненькую или голубенькую, — вопроса не возникает.
* * *
Ну же, Кейс, покажи, на что способен! Оставь их с носом. Сделай такое, чего от тебя не ждут…
После концерта вместе с десятком японцев и дюжиной местных русских (почти все — однокашники из ДВГУ) собираемся в уютном ресторанчике на ужин. В результате которого сам Вадим Иосифович Каневский, в кои-то веки жизнерадостно улыбаясь, объявил:
— Да… Стоило дожить до этого дня!
Ибо, как выяснилось после первых же тостов, Вселенский Кайф как явление природы заканчиваться не собирался. Уже через полчаса БГ пошушукался с Котом. Тот сгонял в машину за гитарой. И вот, сидя на татами в окружении японо-русско-американских сотрапезников, Борис Борисович взял инструмент и негромко запел на международном ямайском языке:
