- Чем курам под гузку заглядывать, тебе надо было за своей ненаглядной Закиёй получше присматривать. Ты до сих пор думаешь, что своего ребёнка на ноги поставил? Разуй глаза-то: Гумар ваш - вылитый шабашник Хайдар! Не зря говорят, что яблоко от яблони недалеко падает. В своё время отец Хайдара ушёл из семьи, оставив ребёнка на попечение матери, вот и он теперь пошёл по отцовским стопам. Да и Гумар тех же кровей, как я погляжу. Который год уже колотится лбом то в одну стену, то в другую и ни одной не прошиб[?]
Неделю Галим ни с кем не разговаривал. Бабка Закия не знала, что и думать, на кого погрешить: "Подменили, что ли, деда-то?"
В ушах целыми днями слоняющегося по двору Галима звенели слова Джавита абзы: "Сын шабашника Хайдара!" Галим никогда не испытывал на себе томных женских взглядов, не был предметом их обожания ни в подростковом возрасте, ни в зрелом. Переваливший за "тридцатник", ничего, кроме нескончаемой работы, не познавший в этой жизни Галим лишь с подачи матери женился на Закие, на лбу которой к тому времени уже успело проступить несмываемое, казалось бы, тавро "старая дева". Правда, по деревне шёл слушок, что Закия неспроста засиделась в девках-то, мол, она ждёт своего возлюбленного Хайдара, только вот шабашествующий рыцарь почему-то не спешит вскочить на белого коня, чтобы предстать "пред светлы очи ея". Прожившая всю жизнь с кротким и безропотным, как телёнок, мужем, мать Галима не стала обращать внимания на сплетни да пересуды - женила сына на Закие.
Скупа на любовь оказалась Закия. Да и Галим особо не баловал в этом плане жену. Может, из-за этого Закия, родив Гумара, больше не захотела рожать, а может, здоровье ей не позволило? Галим вопрос о наследниках ребром не ставил. Так и остался Гумар единственным ребёнком в семье.
- С чего это мой сын, которого я вырастил и воспитал, оказался вдруг хайдаровским? - Галим сжал кулаки. - Закия, хвала Аллаху, честная женщина и верная жена, ни один человек не может сказать о ней ничего плохого.
До чего довела бы Галима свистопляска обжигающих мыслей, страшно даже представить, но в конце этой непростой для их семьи недели в деревню приехал Гумар. Всматриваясь в сухощавое, чуть выше среднего роста тело, в удлинённую лопоухую физиономию с внимательным взглядом зеленоватых глаз из-под густых бровей, в пару крупных заячьих резцов, издалека слепящих своими солнечными собратьями встречный люд, Галим пытался найти в сыне схожие с ним самим в юности черты или хотя бы чёрточки. Едва переступив порог родного дома, Гумар, обезоруживающе улыбаясь, приветственно протянул отцу обе руки:
- Здравствуй, папа! - и в ту же секунду жалящий рой чёрных мыслей куда-то улетел из отцовской головы, а вернее, улетучился[?]
Но когда Хайдар, устав скитаться по чужим краям, на старости лет вернулся в родной аул, в памяти Галима всплыли и слова Джавита абзы, и причинённая этими словами обида. Встретив на улице Хайдара, он снова и снова изводил себя, мысленно сопоставляя престарелого шабашника с образом сына. Вот он опять идёт по их улице. Прежде выделяющийся в толпе односельчан своим высоким ростом, почти на голову выше остальных, Хайдар теперь стал значительно ниже, тянет, видать, к себе земля-то. И голова уже не столь гордо запрокинута, мол, посмотрите, кто перед вами, а взгляд всё больше под ногами шарит, будто чего-то там выискивает. Подёрнутые серебром волосы по-прежнему густы, но спутаны в невообразимый клубок на затылке, спереди же безобразными сальными сосульками спадают на глаза. Худые плечи обвисли, будто на них давит тяжеленный груз, из-за чего Хайдар кажется инвалидом-горбуном. Лицо изборождено глубокими морщинами, наполовину седые усы печально поникли[?] Нет, нисколько не похож этот старец на его пышущего здоровьем сына! С каждым днём всё больше убеждаясь в том, что Гумар - его родной сын, Галим в конце концов окончательно успокоился. Шабашник Хайдар вызывал теперь в нём только жалость и сострадание. Сменив столько городов в поисках лучшей доли, так ничем и не разжился бедолага. Однажды Галим собственными ушами слышал, как Хайдар возле магазина сетовал на жизнь местной шатии-братии:
- Хорошо, что у меня кровь особенная. Редкой группы. Когда деньги кончаются, я подрабатываю сдачей крови[?]
- Эй, дед, оглох, что ли, кому я говорю-то, стенам? Кажется, к нам кто-то стучится[?] - кричит на старика Закия, приподняв голову над снежным холмом двойной подушки.
Дед Галим бежит за дверь в одной рубашке.
- Это ветер стучит, - говорит он, вернувшись.
Он озабоченно смотрит на жену: у неё же сегодня сердце внезапно прихватило. То ли продуло её, пока стояла на улице в ожидании Гумара, то ли из-за бурана давление резко подскочило, в чём причина - непонятно. С самого утра с кровати не встаёт.
- Кажется, Гумар приехал, - опять, приподнявшись над подушками, говорит Закия.
И вправду, слышен стук в дверь. Закия - и откуда только сил взяла? - садится на койку и поправляет платок. В дверном проёме - Мансур, сын соседа Джавита абзы. Жестом подозвав хозяина, он говорит, медленно цедя слова сквозь замёрзшие губы, чтобы, не дай бог, не услышала бабка Закия:
- Галим абзы, Гумар перевернулся.
- Ох! - коротко выдохнула Закия. Как она расслышала этот шёпот, непонятно. - Он жив?
- Жив-то жив, но состояние тяжёлое. Машина несколько раз кувыркнулась, а потом ещё и в столб врезалась. Крови много потерял[?]
- Где он? - оборвав Мансура, спрашивает Галим.
- В больнице. Я из Казани возвращался, вижу - у обочины скопились машины. Гумара я сразу узнал. Своими глазами видел, как его увезли[?]
- Ох, сыночек мой, Гумар!.. - запричитала-заплакала Закия.
- Его состояние, как я понял, очень тяжёлое, Галим абзы. Айда, поедем в больницу. Я на машине.
Дед Галим одним движением срывает с крючка видавший виды бешмет и накидывает на плечи, обувает валенки, хватает шапку и выходит вслед за Мансуром.
- Ты куда? Я с тобой!
Увидев, что Закия на подламывающихся ногах выходит в дверь, дед Галим возвращается.
- Галим абзы, не опоздать бы, - кричит Мансур.
- Сейчас, сейчас. Карчык, ты успокойся, пожалуйста, поставь чайник на огонь и жди нашего возвращения. А мы с Гумаром не заставим тебя долго томиться, - наставляет он жену и уходит.
Вся улица укрыта толстым слоем снега. Мансур, оказывается, оставил машину на въезде в деревню. Как дошёл до автомобиля, сколько добирался до больницы, дед Галим не помнит. Всю дорогу его будто кто-то бил по голове большой железной трубой. Противный болезненный гул "данк-донк-данк" перемежался отчаянными вскриками: "За что? Почему? Сынок, Гумар!"
* * *
[?]Как они вошли в больницу, как прорвались через пост и достигли реанимации, в которой лежал Гумар, они и сами не поняли. Увидев врывающихся в палату Мансура, старика Галима и упорно пытающегося задержать их охранника, дежурный врач - мужчина средних лет с длинным шрамом вдоль щеки, облачённый, как и положено, в белый халат, - и медсестра в таком же белоснежном одеянии на несколько мгновений замерли в растерянности.
- Чу, успокойтесь, всё хорошо, - сказал им дежурный врач. - А сейчас выйдите, пожалуйста, не мешайте работать!
Медсестра, взяв за руку с одной стороны, а Мансур, подхватив под локоть с другой, осторожно вывели старика в коридор.
- Он жив?! - с мольбой в голосе спросил её дед Галим.
- Успокойтесь, - повторила девушка слова врача.
- Сынок, Гумар!
- Успокойтесь, умоляю вас. Ждите в коридоре!
Присев на стул в длинном узком коридоре, дед Галим всё равно не смог успокоиться, ему не хватало воздуха, сердце его бешено колотилось, голова безудержно кружилась.
- Он потерял много крови. Мы влили ему порцию крови из резерва, перевязали раны[?]
- Он выживет? - перебил дед медсестру.
- Конечно, - ничуть не сомневаясь, ответила девушка. - Он время от времени приходит в сознание. Умница он у вас, очнувшись, сумел даже вспомнить и назвать нам группу своей крови. Очень редкая, кстати, - четвёртая. Хорошо, что в больнице был достаточный запас крови. Вдобавок мы послали машину за донорами, у которых такая группа, скоро они должны подъехать.
- Чего их ждать, возьмите у меня! - предложил дед Галим.
- А у вас точно четвёртая группа?
- Наверное. Я же его отец! Ну же, берите[?]
- Успокойтесь! Я же сказала вам, доноры подъедут с минуты на минуту.
