Согласитесь, невозможна уже сама подготовка преподавателей для новых целей. Но более всего невозможно представить себе положительный эффект речей, разделяющих класс двенадцатилетних подростков, которых от общего (курс всех мировых религий) ведут к замкнутому миру одной из четырёх конфессий. Школа из объединительницы превращается в свою противоположность.
Ведь это людские дела. Представьте себе талантливого проповедника одной из религий и тусклых чтецов по другим конфессиям. Да мало ли возникнет разделительных линий, которые, конечно же, лучше оставить на совести и опыте родителей. Они, родители, могут брать своих детей в церкви, мечети, синагоги и буддистские храмы, и школьный подсказчик им не нужен.
Разумеется, у новой инициативы благая цель – поднять в обществе нравственность. Да читают ли сторонники раздельного изучения Священного Писания, Корана и Талмуда то, что обсуждает весь мир, – «Столкновение цивилизаций» Сэмюэля Хантингтона, книги Патрика Бьюкенена, изданные в США и переведённые в России? Наши неофиты, как дети, верят в мнимую неизбежность сближения путём такого конфессионального разделения в школах, тогда как на деле на сближение работают наша история, литература, философия, наш общий исторический опыт.
Предложенный проект – это новый путь к конфессиональным и культурным противостояниям и антагонизмам, к распаду идентичности по гражданству, к противостоянию малых в численном отношении наций большой, полное нарушение принципов демократии, требующих отделения Церкви от государства, т.к. речь идёт о государственных школах.
Даже в церковных школах выбор светского или религиозного пути решается детьми по совершеннолетию.
Типичной ошибкой этого проекта является отрицание светской духовности, которую глубоко религиозный православный человек, русский философ Николай Бердяев признавал и ценил. Только в клерикальной стране духовность рассматривается как тождественная религиозности, а Россия никогда не была клерикальной страной. У Церкви есть свои средства работы с прихожанами. Многие выдающиеся священники воспитывают сирот, идут с солдатами в бой, строят церковные больницы, ведут хозяйства совместно с прихожанами (этот опыт заслуживает уважения и распространения). Церковная деятельность – это глубоко эмоциональный и духовный стимул для детей, которых семьи приобщают к религии. Пусть их и Церковь приобщает к ней, приглашает на проповеди, на праздники.
Но в школе дети должны изучать мировые религии большинства конфессий, изучать их гуманистический пафос, культурологию, этику, искать пути к диалогу культур и цивилизаций.
Анатолий УТКИН, доктор исторических наук , Валентина ФЕДОТОВА, доктор философских наук
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Страх Божий или страх двойки?
Гуманитарий
Страх Божий или страх двойки?
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕМЫ
Новый предмет стоит вводить, во-первых, не в спешке, а во-вторых – для учеников, а не для трудоустройства слабых преподавателей
Начну с фундаментального вопроса: нужно ли нашим детям, в том числе детям атеистов, иметь представление о религии? Несомненно!
История вероучений – огромная часть человеческой культуры. Кстати, это у нас понимали даже во времена тоталитарного режима. Египетская, греческая, римская мифология, протестантство, Крещение Руси – всё это изучалось в школе без всякого намёка на окуривание детей «опиумом для народа».
Но, как многое в большевистскую эпоху, и эта область образования была до нелепости противоречива. Мифологию «проходили», а Библию – нет. Школяры знали, кто такие Зевс, Афина или Геракл, а о Христе слышали, что это поповская выдумка. Истории чужеземных конфессий везло больше, чем домашним: о Лютере было известно куда больше, чем об Аввакуме, духовная музыка Баха всемерно почиталась, но к отечественному церковному пению относились в лучшем случае пренебрежительно.
Конечно же, мифологию знать полезно: разве плохо, если подросток, увидав в музее «Венеру перед зеркалом», будет иметь представление не только о том, что такое зеркало, но и о том, кто такая Венера. Но ведь не только мифологические – и библейские мотивы в искусстве представлены необычайно широко. Знание Священного Писания будет полезно не только верующему, независимо от конфессии, но и агностику, и атеисту, и даже воинствующему безбожнику: как иначе поймёт он пушкинскую «Гавриилиаду», лермонтовского «Демона», купринскую «Суламифь» или «Восстание ангелов» Анатоля Франса? Если из мировой культуры изъять религиозную составляющую, останутся дыры, которые ни заклеить, ни заштопать.
Однако к противникам преподавания религии в школе стоит прислушаться: они исходят из глубокого знания нашей далеко не совершенной реальности.
В большинстве случаев школе предлагался курс не религиозной, даже не христианской, а только православной культуры. Интересы детей, чьи родители предпочитают иные традиционные конфессии, тоже учитываются: у них будут свои предметы – мусульманская, иудейская и буддистская культура. Легко понять, что вскоре наверняка появятся курсы католической, протестантской, униатской и ещё какой-нибудь религиозной культуры – никто не захочет быть обделённым. И уж точно своё веское слово скажут атеисты, которых в стране никак не меньше половины, – потребуют, чтобы для поучительной истории атеизма тоже нашлось место в программе.
Что принесёт стране разделение детей на группировки, которые, с учётом нашей сложной истории и подростковой психологии, могут стать конфликтующими? Если мы хотим сохранить целостность России, в детях с малых лет надо воспитывать не конфессиональный, не этнический, а российский патриотизм, любовь к нашей общей культуре и общей стране.
Второй по важности вопрос: кто будет новый предмет вести? В светской стране, а Россия и по Конституции, и по сути страна светская, любой предмет в школе должны вести светские учителя. Историю и культуру религии должны преподавать высокообразованные специалисты, которых ещё предстоит подготовить, – тут нельзя «слепить из того, что было». И ведь таких наставников понадобятся десятки тысяч! Кто будет учить учителей? Вопрос решаемый, но не с наскоку, иначе точно «получится, как всегда».
Эти опасения возникли не на пустом месте.
Вряд ли ошибусь, если скажу, что огромную Россию надёжно объединяет только одно, постоянное и несомненное, признанное во всём мире – великая русская культура. Её создавали все народы, составляющие Россию, все её любят, ею гордятся и ею дорожат. Советский Союз распался, но во всех независимых государствах по-прежнему читают Толстого, ставят Чехова и поют Высоцкого. Но уже появлялись в СМИ статьи литературоведов духовного звания, где за недостаточную православность отлучались от классики писатели, в чьих произведениях звучали нотки атеизма. Легко представить, что получится, если в школу придут преподаватели такого уровня.
В России церковь отделена от государства. Это разделение всегда, а нынче особенно, в интересах не столько государства, сколько самой церкви. Став частью правящей системы, она потеряет авторитет в глазах народа. В годы революции она рухнула так быстро не столько из-за козней большевиков – много ли их было на всю империю? – а именно потому, что миллионы людей видели в церкви «департамент царского режима», нечто вроде духовной полиции. А в Польше или Венгрии коммунисты ничего не смогли поделать с независимой церковью – её защищало народное доверие.
Любопытно, что большевики, заменившие прежнюю религию новой – беззаветной верой в коммунистическую идею, – спустя семьдесят лет сами наступили на те же грабли, став жертвой своей тотальной победы: коммунистическая идея была фактически изгнана из общества. При этом рискну утверждать, что марксизм тут ни при чём. В большинстве развитых стран марксисты уважаемы и популярны: в Англии, Франции, Голландии, Испании, во всех Скандинавских странах социалисты подолгу находятся у власти и вполне успешно справляются со своими «правящими обязанностями». А большевистскую диктатуру, увы, ждала судьба любой монополии: коррумпированность, нежизнеспособность и в финале – неминуемый крах.
Нынешний достаточно высокий авторитет РПЦ во многом держится именно на том, что в годы диктатуры она была гонима. И большинство из тех, кто шёл тогда в священнослужители, вела не корысть, не жажда власти или карьеры, а желание помогать людям. А люди видели это и ценили.