Последние метели… «Реквием» Моцарта. Легенда отца Петра. Московский камерный хор Владимира Минина, Российский национальный оркестр. Как-то теперь всё это воссоединилось… «Бах величаво, как праведник, поднимается к вершинам, — вспоминаю слова отца Павла Флоренского, — между тем Моцарт на них постоянно пребывает».
Владимир Николаевич Минин любезно дал интервью газете «Завтра».
— Владимир Николаевич, вы создали свой камерный хор в 1972 году. Хотелось бы поговорить с Вами о том советском времени, о хоровом искусстве. Яркое имя советского хорового искусства — Александр Васильевич Свешников. Сейчас оно почти забыто. Удивительно, он открыл хоровое училище во время войны!
— В Москве. И это было своего рода продолжением того, что Свешников сделал в 1936 году. Тогда он создал, вернее, вновь открыл детскую хоровую школу мальчиков при Ленинградской академической капелле. Почему я говорю «вновь». Дело в том, что школа эта существовала еще в царское время. И в этой царской капелле пели мальчики и мужчины. Потом, уже после революции, стали принимать туда девочек. И, в общем, такое получилось образование, я имею в виду как институт, ни пойми для чего открытое. А ценность царской капеллы в том состояла, что она воспитывала именно мальчиков.
— Ценились голоса?
— Во-первых, голоса, а во-вторых, что не менее важно: из этих мальчиков выходили потом певцы или регенты. Женщин регентов раньше не было. А история такова. В 1703 году Петр издал указ о создании Хора придворных певчих дьяков. Состоял он из мужчин, около 30 человек, и шестидесяти мальчиков. Назначением этого хора являлось отправление церковных служб Двора. И заслуга Свешникова в том, что он возродил утраченную после революции традицию хорового воспитания мальчиков.
— Верно, что Свешникову помогал с созданием училища Ворошилов?
— Да, они были лично знакомы еще по работе на Украине. Представьте себе 1944 год. Наверное, деньги нужны немного на иные цели… И вдруг в этот год открывают, если хотите, духовное учебное заведение. Значение такого поступка трудно переоценить. Война еще идет, а страна уже заботилась о будущем.
— Владимир Николаевич, вы учились у Свешникова в консерватории.
— Это потом. А сначала, я сам-то ленинградский, сначала поступил в детскую хоровую школу при капелле. Был 1937 года. С началом войны школу вывезли в эвакуацию в Кировскую область, в село Арбаж; это от станции Котельнич сто километров. А 4 марта 1944 года нас перевезли сюда, в Москву. Хоровой школе дали особняк на Большой Грузинской улице, дом 4.
— Что за человек был Свешников?
— Самое главное, нужно отметить его подвижнический труд на ниве хоровой культуры России. Во-первых, это создание им хорового училища, во-вторых — создание Государственного хора русской песни и Всероссийского хорового общества. Свешников создал этот хор в 1942 году, и это было, безусловно, актом патриотическим. 1942 год, один из самых тяжелых. А Свешников создает Государственный хор русской песни. Ему власть способствовала, в хор даже с фронта мужчин забирали.
— Это Свешников, как деятель. А как человек?
— Личность он был незаурядная. Скажем так. В нем сочетались разные качества. Строгость его была, ну, просто высочайшая. Но было еще при этой строгости такая человеческая требовательность: «Ну что ж ты не можешь сделать профессионально что-то? » И здесь сквозило порой унижение человеческого достоинства. Можно это оправдать? Возможно, и нет. Но я для себя оправдываю тем, что фанатичная преданность Свешникова своей профессии не подразумевала, чтобы кто-то мог относиться иначе к этой профессии, чем относится он.
— Владимир Николаевич, верно ли, что популярность, широкое распространение хоровых коллективов в советское время тем объяснялось, что советские люди еще не утратили связь с землей, с деревней?
— Вы правы в вашем посыле. Большинство населения составляло крестьянство. Я хорошо знаком с сельской жизнью. Что я помню? Редко, в лучшем случае раз в год, к нам приезжала какая-нибудь халтурная бригада. Показывала она ерунду всякую, клоунаду проще говоря, развлекала. А помимо развлечений, есть какие-то душевные потребности, внутренние потребности человека. И народная песня была, конечно, единственным средством их выражения. Кроме того, в советские годы партия демонстрировала хорами массовость нашей культуры. Хоровое пение оказывалось своего рода витриной. Сводные хоры, в которых было человек пятьсот-шестьсот, начинали и заканчивали правительственные концерты.
— Разве это плохо?
— Нет, конечно, как витрина — это замечательно! Но со временем все меньше обращалось внимание на качество пения. Массовость начинала довлеть, и все эти песни про Ленина, про партию становились казенными, совершенно неискренними. Через хор стали воспитывать такой, я бы сказал, внешний патриотизм.
— СМИ тиражирует ваше высказывание о том, что в советское время хор воспринимался как масса серостей, бездарностей. Это так?
— Конечно, так! Ведь хоровое пение еще со школьной скамьи не считался предметом ценностным. На хор загоняли!
— Ну, сегодня уже не загоняют.
— Да, и хоры существуют благодаря энтузиастам-одиночкам. В прошлом году, например, я был председателем жюри на фестивале хоров мальчиков и юношей в городе Дубна. Так, коллективы приехали из разных-разных городов России, из Конакова, Нижнего Новгорода… Я думаю, что государство не осознало еще, что в воспитании патриотизма, в воспитании любви к своей Родине, в том числе, необходимы хорошие хоры. Я вам приведу пример. В 1913 году, в год празднования 300-летия дома Романовых, в Пермской губернии 300 крестьянских хоров пели музыку из оперы Глинки «Жизнь за царя». О чем это говорит? О воспитании посредством хорового пения… Сегодня же в культуре мы оказываемся свидетелями вещей, которые не укладываются в нашем сознании. Мы пожинаем плоды нашего бездействия, в том числе и в области хорового воспитания.
— Владимир Николаевич, сегодня возможно ли создать хор с нуля? Как вы это сделали в 1972 году?
— Думаю, возможно. Если есть страстное желание и есть единомышленники.
— Какова была ваша мотивация создания хора?
— Внутренняя мотивация — оппонирование официальному казенному пению. Я хотел разговаривать с человеком, который приходит в зал на концерт, на каком-то сердечном языке. Более интимном. Отсюда название хора — камерный.
— Вы первым стали включать в программы духовную музыку?
— Нет, первый Юрлов привнес в советский хор исполнение духовной музыки. А потом уже я. В 70-е годы я был убежден, что никакой, даже самый высокопоставленный чиновник, не имеет права росчерком пера запретить целый пласт русской музыкальной культуры.
— Вы были диссидентствующим?
— Нет, я не был диссидентствующим. Я был убежденным в своей правоте. Просто делал то, во что верил.
— У вас есть понимание аудитории, к которой обращаетесь сегодня?
— Есть скорее чувствование. Если говорить о Москве… то не устал ли сегодня человек от пустословия, от грохота и трескотни, от музыки, которая звучит в машине, а слышна на улице? Человек хочет чего-то другого. Вы были свидетелем «Реквиема» Моцарта. Казалось бы, эта музыка не имеет отношения ни к политике, ни к нашей жизни… но люди приходят. И зал полон. Что двигает человеком? Мне кажется, помимо интереса к музыке Моцарта, к легенде Пушкина о Моцарте, есть какое-то желание постичь нечто более высокое, чем то, что встречает человек в обыденной жизни.
— Как вы работаете с артистами. Как добиваетесь сегодня моцартовского звучания?
— Не могу ответить на ваш вопрос. Это процесс воспитания, а изложить воспитание в какой-либо формуле невозможно.
— Тогда так. В чем сложность руководства хором, где музыкальный инструмент — каждый артист?
— Самое трудное — убедить исполнителя в твоей трактовке. Если ты убеждаешь — он будет отдаваться музыке. Не сумеешь убедить, будет формально выполнять твои требования. Должно быть доверие. Артист хора доверяет твоему профессионализму, а ты доверяешь артисту в его стремлении с тобою вместе работать. Если хотите, это добровольное подчинение.
— Добровольный абсолютизм. Кстати бы, тут вспомнить имена великих русских композиторов Свиридова, Гаврилина, с кем вы работали, кто посвящал Вам свои сочинения.
— Вы знаете, появление крупной личности не только в музыке, но и в литературе, в живописи, в любом виде искусства — это, конечно, время. Мне так кажется. Вот Свиридов. Он родился в 1915 году, расцвет его творчества пришелся на середину 50-х. Значит, надо было найти ему сначала свой язык, а потом этим языком выразить то, что от него жаждали услышать люди. Он пишет «Патетическую ораторию», «Поэму памяти Есенина», такие крупные сочинения, которые, конечно, всколыхнули душевный мир людей. Гаврилин. Он писал замечательные эстрадные песни, романсы, и рядом с этим — симфония «Перезвоны», которая тоже, кончено, оказала влияние на слушателей. Открыла ему, слушателю, не только строй мыслей русского человека, но и жизненную позицию шукшинского героя. И Свиридов, и Гаврилин говорили не лозунгами. Они говорили глубоко прочувствованным и омузыкаленным словом.
