— Вам кажется, сейчас она недостаточна?
— Она потенциально достаточна — людей, которые хотят слушать классическую музыку, в нашей стране огромное количество, но им по разным причинам не дают этого делать. И в этом отношении Москва не показатель. Посмотрите для сравнения, сколько проходит концертов в Рязани, Смоленске или в Южно-Сахалинске. Об этом нельзя судить с позиций столичного жителя. Москва — это отдельный мир, в котором все есть, и даже с избытком. Например, такого количества симфонических оркестров нет ни в одной столице мира. В Париже три оркестра, в Лондоне — пять. А в Москве, я боюсь ошибиться с точной цифрой, но точно больше десяти. Они получают бюджетное финансирование, играют несколько концертов в год и при этом даже не все гастролируют по стране. Это такая роскошь, которую, я не знаю, можем ли мы себе позволить. При этом региональные оркестры влачат просто жалкое существование, там работают музыканты с унизительными нищенскими зарплатами, убогими инструментами и без каких-либо перспектив. Нужно ли Москве больше десятка симфонических оркестров или лучше, чтобы хороший оркестр был в Туле, Смоленске и других городах?
— Какой выход из этой ситуации?
— Обращать больше внимания на регионы. Создавать там не только оркестры, но и музыкальные школы, училища, консерватории. У нас на Дальнем Востоке на девять субъектов федерации нет ни одной консерватории. Ближайшая находится в Новосибирске. То есть у людей, которые учатся музыке и хотят профессионально совершенствоваться, есть два варианта — либо бросать, либо уезжать, потому что высшее образование им получить негде.
— Существует ли русская скрипичная школа?
— Она величайшая, но сейчас ее уже фактически нет. Границы открыты, педагоги уехали. И сейчас можно встретить китайцев, корейцев, которые играют в русской манере. Все смешалось.
— В чем отличие нашей, пусть и ставшей открытой школы?
— В качестве технического подхода и свободе исполнения. Русская скрипичная школа всегда была направлена на физиологическую правильность игры. Хотя на интерпретацию советские педагоги обращали меньше внимания.
— Вы считаете себя представителем русской скрипичной школы?
— Пожалуй, да. Хотя сейчас мне кажется, что это не главное. Важно найти свою манеру.
— Вы один из немногих скрипачей в мире, кто играет целиком цикл из 24 каприсов Паганини. Они действительно почти неисполнимы?
— Я сыграл их на сцене огромное количество раз, это правда, и даже перетрудил на них левую руку. Диск с ними я записал лет десять назад, последние годы их не играл, но думаю, что еще к ним вернусь. Я сам долго никак не мог к ним подобраться, но потом нашел секрет. Их бесполезно выучивать циклом — нужно учить по одному, шаг за шагом. Они так написаны, что один каприс вытекает из другого, и только сыграв один, ты можешь перейти к следующему — как в компьютерной игре, где нельзя перейти на новый уровень, пока не пройден предыдущий.
— А есть в скрипичном репертуаре своя terra incognita — никем еще не сыгранные произведения?
— Есть много произведений не то чтобы неизвестных, но редко исполняемых, которые я мечтаю сыграть. Это скрипичный концерт Карла Нильсена, замечательный концерт Роберта Шумана. И я обязательно до них доберусь. Но сейчас у нас сложилась ситуация, которая меня очень беспокоит, — людей, готовых воспринимать самую серьезную музыку, у нас очень мало. А привлекать неискушенную публику в концертные залы и играть для них концерт Нильсена — это безумие, так мы их к музыке не приобщим. Как это совместить, я сам пока не понял. Мало кто готов слушать Хорошо темперированный клавир Баха целиком в один вечер, хотя это гениальное произведение. Это все равно что пытаться заставить людей, которые едут утром в метро, читать Гегеля или Шопенгауэра. Это невозможно. Большинство будут читать легкие романы и журналы. Можно, конечно, сказать, что мы работаем только для одного процента понимающей публики, собираем профессоров консерватории и перед ними играем. Но тогда как сделать классическую музыку доступной для всех?
— А на что вообще люди идут в концертные залы — на имя, на программу?
— Люди идут на имя исполнителя, но они ждут от него определенную программу. Если я буду два отделения по часу играть сольный репертуар, что-нибудь вроде сонаты Бартока для скрипки-соло или фантазии Шенберга, то следующего моего приезда в этот город либо не будет вовсе, либо я увижу полупустой зал.
— И как вы для себя эту проблему решаете?
— Я стараюсь комбинировать программу. Я вообще понял, что не главное понимать музыку, главное — ее чувствовать. Я играю иногда для людей, которые первый раз пришли на концерт классической музыки, но тот эмоциональный порыв, который они мне возвращают и который я чувствую на сцене, — он потрясающий. Новой публики сейчас появляется очень много, я это вижу, и для меня это очень важно.
— Чем помимо музыки вы увлекаетесь и что вас вдохновляет?
— Я хожу в музеи, читаю книги, люблю кино и спорт — мне ничто не чуждо. Но что на самом деле важно для творчества — это личностная гармония. Раньше я думал, что важно страдание. Но в какой-то момент понял: только тебе самому кажется, что твои страдания оборачиваются сильными эмоциями в музыке, а на самом деле публика этого не чувствует. Только гармония дает основу для творчества.
A. Lange & Söhne привезли в Москву свои выдающиеся новые часы Grand Lange 1 Lumen и не просто показали их, но устроили в бутике Cassaforte в Столешниковом переулке выставку своих главных шедевров. А мануфактура A. Lange & Söhne не просто умеет делать настоящие шедевры, сегодня это один из главных создателей этих самых шедевров на мировом рынке haute horlogerie.
Grand Lange 1 Lumen с полупрозрачным циферблатом, который позволяет рассмотреть механизм первого люминесцирующего большого указателя даты, — особая модель для A. Lange & Söhne. Тут надо понимать, что A. Lange & Söhne вообще-то не та мануфактура, которая занимается дизайнерскими экзерсисами. Их часы — это образцовая классика, где идеально все — от спирали и баланса до последнего винтика корпуса. На этом фоне Grand Lange 1 Lumen со своим полупрозрачным циферблатом, создающим глубину чуть ли не 3D-эффекта, выглядят невероятным модернизмом. Сделаны они с тем же маниакальным совершенством, которое отличает всю работу саксонской мануфактуры. Часть циферблата выполнена из полупрозрачной сапфировой пластины. Внешнее кольцо, дополнительный циферблат с часовой и минутной стрелками и циферблат маленькой секундной стрелки — из черненого серебра. Под полупрозрачной сапфировой пластиной проступают контуры механизма, вращающего диски первого большого указателя даты, который светится в темноте. Кроме даты в сумерках и ночью можно определить текущее время и увидеть указатель запаса хода. Часы выпущены ограниченной серией в 200 экземпляров в платиновом корпусе. А сходить на выставку в Столешниковом можно до 29 октября.
Клер Корриган некоторое время назад занималась дизайном линии предметов для дома Marc Jacobs, а сейчас сделала собственный проект, который только что был показан на Лондонской ярмарке дизайна Frieze и стал одним из ее хитов. Клер объединилась с командой Nusch Fleuriste — стеклодувами, мастерами по керамике, металлу и кремнию — и придумала коллекцию из посуды, текстиля и различных предметов для дома. Среди них есть как вполне традиционные — например, вазы и блюда из керамики, так и совершенно неожиданные — например, стеклянные шары с живыми цветами внутри. Все они связаны одной темой — это флора во всех ее проявлениях. Пустоцветы и полевые цветы, садовые кусты и клумбы, маргаритки и верба — все они, иногда в виде отпечатков на поверхности, иногда в обработанном, а иногда в натуральном виде, были использованы Корриган.
