Вероятно, призрак «афганской угрозы» поддерживается самим Исламом Каримовым для повышения своей важности в глазах России. Как и теория о том, что узбекских исламистов финансирует Запад, для того чтобы дестабилизировать южное подбрюшье России. «Известно, что на встрече, прошедшей в местной мечети “Пир-Джалил” (город Хайратон, афганская провинция Балх. — “ Эксперт” ) в начале июня, майор разведки шведской армии Йохан Миденбай предоставил боевикам ИДУ защищенные средства связи — рации и мобильные телефоны, посредством которых те сегодня докладывают Миденбаю о результатах выполнения заданий… Если раньше шведские спецслужбы занимались работой и вербовкой только тех террористов, которые под видом беженцев приезжали к ним в страну, то сегодня шведы уже сами начали выезжать и расширять сферы своего влияния», — пишет официальное узбекское издание «Харакат». Именно для придания узбекским исламистам «внешнеполитического» значения в узбекских государственных СМИ их с недавнего времени стали называть не ваххабитами, а джихадистами.
Реальный шанс исламистов на реванш возникнет, вероятно, после ухода Каримова. Ситуация с наследником узбекского президента до сих пор не ясна. Возможность наследования власти его старшей дочерью Гульнарой Каримовой выглядит, мягко говоря, сомнительно. И не столько потому, что она женщина, сколько потому, что в депешах «Викиликс» ее называют «самым ненавидимым человеком в Узбекистане». Причем не только среди населения, но и среди элит: в депешах она даже называется «воровской баронессой», которая пытается прибрать к рукам все стоящее в стране. И не только у местных бизнесменов. Так, по некоторым данным, именно она отнимает у МТС ее дочернюю структуру «Уздунробита» (которую сама же продала МТС в 2004 году и, поскольку теперь «Уздунробита» контролирует до 40% мобильного рынка страны и стоит больше миллиарда долларов, хочет вернуть), а также шантажирует американских инвесторов. И если МТС и другие западные фирмы еще могут сопротивляться, то у узбекского бизнеса вариантов нет. А поскольку весь бизнес в стране контролируется различными кланами, то безмерные аппетиты Гульнары (а также второй дочери Каримова Лолы, не сильно уступающей той в жажде денег) настроили против детей Каримова слишком многих. И тут возможны два варианта событий.
Первый условно называют «туркменским». «Кланы быстро договорятся, уберут лишних — тех, кто не хочет договариваться, а также тех, кто по статусу может претендовать на власть (как, например, в Туркмении был отправлен в тюрьму спикер парламента)», — говорит Аркадий Дубнов. Не исключено, что договариваться будут не столько кланы, сколько силовики — руководство Службы национальной безопасности и МВД. Однако если компромисс не будет найден, то не исключено, что реализуется второй вариант — каждая из сторон начнет вербовать себе союзников извне. Вероятно, среди находящихся в глубоком подполье исламистских группировок, контакты с которыми у силовиков вполне могут быть. «В группах, причастных к террористическим действиям, внешние контакты обычно замыкались на руководителях. Поэтому до сих пор нет четкой уверенности, на кого эти группы работали. Не исключено, что некоторые были связаны со спецслужбами, а совершаемые ими акты насилия отвечали интересам тех или иных ведомств или клановых групп», — говорит Виталий Пономарев. Вряд ли, конечно, при этом сценарии исламистам удастся захватить власть, но повлиять на то, кто станет следующим президентом, они вполне смогут.
В поисках системы координат
Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
Станут ли религии несущими конструкциями нового миропорядка
Франс Франкен II. «Человек, делающий выбор между добродетелью и пороком»
В самом начале 1990-х годов я работал на Международном московском радио (бывшее «Иновещание»). Приходя на службу, каждый раз шел мимо закрытого студийного отсека на одном из этажей. Сотрудники знали, что там сидят арендаторы — время было тяжелое, и государственные учреждения охотно сдавали свои площади тем, кто мог платить. Вскоре выяснилось, кто именно, — богатая японская неправительственная организация «Аум синрикё».
Сектанты — приверженцы культа конца света, запрещенные в самой Японии, пользовались постсоветской неразберихой и вещали с российской территории на соотечественников. Тогда же, если кто не помнит, слепой гуру Сёко Асахара вел еженедельную программу по московскому телеканалу. (После теракта в токийском метро в 1995 году Асахара и его ближайшие сподвижники были приговорены в смертной казни, которая, правда, пока не приведена в исполнение.) Асахара не был одинок — утренние эфиры российского телевидения тогда заполонили иностранные проповедники, спешившие обратить в истинную веру освободившихся от коммунизма россиян…
Прекращение противостояния эпохи холодной войны оставило идейный вакуум, который не мог не начать заполняться. Левая, коммунистическая, идеология рухнула, как тогда казалось, навсегда (сейчас такой уверенности уже нет), а правая, либеральная, погрузилась в самодовольное переживание своего триумфа. Иллюзия «конца истории» стала быстро развеиваться, а вместо торжества либеральных ценностей повсюду торжествовала лишь одна составляющая западного образа жизни — модель потребления. Реакция была неизбежной — и из-за сопутствующего экономическому росту усугубления неравенства, и из-за нехватки «идеального», нематериального компонента социально-политической жизни. На фоне кризиса идеологий началось возвращение религий. И если сектантство, атаковавшее молодые общества в 1990-е, было досадным эпизодом, то традиционные религии всерьез претендуют в XXI веке на то, чтобы стать реальным политическим фактором во многих странах самого разного уровня развития.
Момент истины
О вторжении религии в политику активно заговорили в связи с феноменом «политического ислама», самым ярким проявлением которого стали теракты 11 сентября 2001 года. Точнее, таковыми их сочли на Западе, хотя исламские богословы и умеренные политики мусульманских стран решительно отмежевывались от экстремизма, утверждая, что «Аль-Каида» и иже с ней не имеют никакого отношения к магистральному направлению развития уммы. События последнего десятилетия отчасти подтвердили это, но одновременно и продемонстрировали, что в процессе рождения новой политики отделить мейнстрим от маргиналий просто невозможно.
Подлинный политический подъем в государствах Арабского Востока вспыхнул без участия исламистов — революционные потрясения в Тунисе, Египте, Ливии, Йемене захватили их врасплох, так же, как когда-то февральская революция стала сюрпризом для большевиков. Но так же, как и большевики в России, исламские силы быстро сориентировались и оказались бенефициарами перемен. Теперь им предстоит самое главное — доказать, что чистота помыслов и пафос истинной веры, благодаря которым исламисты всегда обеспечивали себе моральное преимущество над правящими автократами, сочетаются со способностью эффективно управлять и гарантировать рост.
Индикатором будет служить Египет — там «Братья-мусульмане» демократическим путем, без внешнего вмешательства пришли к власти, и на их успех или провал будут ориентироваться в других странах. Тем более что Каир всегда служил законодателем политических мод на Ближнем Востоке. Административный провал исламистов у власти приведет к тому, что маргинальные и экстремистские проявления вновь выйдут на первый план, поскольку при невозможности созидания ставку придется делать на разрушение и догматизм.
Турция вроде бы демонстрирует пример удачного сочетания политики, основанной на религиозных постулатах, и успешного современного управления. Правда, там эксперимент не очень чистый — мягкая исламизация последовала за долгим периодом сугубо светского правления военных, когда были заложены прочные основы, так что скоро станет понятно, придает ли Партия справедливости и развития новый импульс прогрессу.
Вопрос о том, превратятся ли исламские партии в мусульманских странах в восточный аналог христианских демократов в Европе, открывает широкий простор для рассуждений — прежде всего касательно того, насколько разные религии способны адаптировать свои догматы к каждодневным запросам обществ. Отметим и другое — политическое пробуждение ислама заставляет прочие религии, прежде всего христианство, искать ответ на новую ситуацию, и реакция весьма разноречивая, иногда парадоксальная — вплоть до глубокого размежевания внутри традиционно христианских обществ.
Как в XIX веке?
